С каждым годом Луна подходит к Земле всё ближе и ближе. Спасаясь от гигантских приливов, многие покидают Землю, отправляясь к далёким мирам. Но те, кто остаются не только пытаются выжить, но и готовы бросить вызов жестокой Луне.
– Когда я был ребёнком, - говорит папа, тихо посмеиваясь, - Луна была такой маленькой, что мне казалось - я могу положить её в карман, как монету.
Я не отвечаю, потому что на разговоры нет времени. Приближается прилив.
Каждый день мы откапываем на пляже гнутые рельсы, ржавые балки, мятые металлические листы. И мы привариваем их к остову нашей башни, поднимая наш дом выше.
Над нашими головами, закрывая четверть неба, нависает Луна. Её поверхность испещрена красными и жёлтыми прожилками, делающими её похожей на карамельку. Она светится так ярко, что пляж в миле от нас блестит словно белая скатерть.
Далеко на горизонте я вижу гору воды высотою в тысячи футов, покрытая белой пеной, она несётся в нашу сторону. Башня начинает легонько дрожать, вторя далёкому, как раскаты грома, грохоту волн.
– Папа, нам пора внутрь.
Когда я была ещё маленькой девочкой, башня была намного ниже. Люди привыкли ходить прямо под нами во время отлива.
«Почему Луна с каждым годом становится всё больше и больше, доктор Пеллетьер?» - вытянув шеи, спрашивали они. Вместо объяснений о гравитационной постоянной, изменении орбиты, или каких-либо других безжизненных уравнений, состоящих из множества ничего не говорящих символов и цифр, папа несколько мгновений стоит, улыбаясь, а затем говорит: «Я полагаю, Луна слишком сильно любит Землю. Она хочет подойти поближе для поцелуя».
Люди качали головами и двигались дальше. Многие из них направлялись в космопорт, где они поднимутся на борт серебристых кораблей, похожих на гигантские слезинки, и отправятся в другие миры, чтобы уже никогда не вернуться.
– Почему бы и нам не уйти?
– спросила я однажды.
– Элоди, - сказал папа, нежно поглаживая мои волосы.
– Когда ветер доносит до меня запах освещённого солнцем океана, я вдыхаю аромат волос твоей матери.
Моя мама была застигнута приливом и утонула вскоре после того, как я родилась, неподалёку от места, где папа решил построить башню.
– Когда медузы по ночам мерцают в воде, я вижу блеск в глазах твоей матери. Когда грохот волн доносится до нашей башни, я слышу твою мать, гремящую на кухне кастрюлями и сковородками. Как я могу уйти, если она стала частью моря?
Любовь к ней привязывала его и к беспощадным приливам.
К тому времени, как наша башня стала столь же высока, как шпиль на последнем соборе, на Земле оставалось совсем мало людей. Те, кто остался, ютились в городах на холмах, которые во время прилива превращались в острова. И с каждым днём их становилось всё меньше.
Молодые люди проходят под башней, их торсы обнажены, мышцы перекатываются под кожей загорелых плеч, и ветер доносит до меня их голоса.
«Для такой красивой девушки как ты здесь нет будущего. Пойдем с нами!»
Я никогда не отвечала им.
Кроме одного единственного раза.
В тот день прилив ещё только начинался, стена воды была ещё в нескольких милях от берега. Внезапно я разглядела две далёких фигурки, маленькие и медленные, словно муравьи, они двигались по полосе отлива к востоку от нас. Один человек нёс на себе другого.
Мы с папой побежали вниз, чтобы помочь им. Здоровый молодой человек, Люк, отказался бросить своего брата, Паскаля, который поскользнулся и сломал ногу.
– Это был очень храбрый поступок, - сказала я, после того как мы надёжно затворили дверь, защищавшую нас от неистовых приливов.
– Вовсе нет, - ответил Люк.
– Как можно бросить того, кого любишь?
Они оставались с нами в течение месяца, пока нога Паскаля не зажила.
Мы с Люком проводили много времени вдвоём. Устроившись в верхней части башни, мы слушали, как волны бьются стены нашего дома во время прилива. Папа спроектировал наш дом в форме огромного ножа, чтобы наступающие волны рассекались об обращённый в сторону моря острый край и не причиняли вреда.
– Пойдем с нами, - сказал Люк.
Я смотрела ему в глаза и представляла себе будущее, в котором нет приливов и отливов, будущее, когда больше не придётся ютиться в тёмных закрытых помещениях.
Но потом я подумал о папе: о его волосах, которые каждый день становились всё белее, о его лице, на котором каждый месяц добавлялось морщин, о его позвоночнике, с каждым годом сгибавшемся всё больше.
– Я не могу, - сказала я. Я ощущала узы любви так как явственно, как силу земного притяжения.
Надстраивать нашу башню выше становилось всё труднее и труднее. Во время приливов она раскачивалась, как листы ламинарии, едва поднимая наш дом над волнами.
– Мало тебе того, что ты забрала мою жену, - пробормотал отец. Потом он рассмеялся прямо в лицо огромной, гнетущей, яркой Луне.
– Я тебя не боюсь! – крикнул он.
И вместо того, чтобы беспокоиться о прочности и усталости металла, я крепко обняла его.
Он посмотрел на меня, и выражение его лица смягчилось.