– Ты ищешь работу, юный красавец? А я-то решила было, что тебя привела в Рим жажда наслаждений. Сейчас город переполнен приезжими изо всех провинций. Флоралии, праздник богини цветов Флоры, донесли свой зов до самых дальних уголков империи. Все же мне кажется, прекрасный бонониец, не ради охоты на зайцев и козочек проделал ты столь дальний путь, а ради танцовщиц в театре, которые так искусно сбрасывают одежды перед зрителями.

Вителлий покраснел. Нет, нет, конечно же нет, хотел он ответить, но не смог произнести ни слова. Его словно завораживал сам вид этой женщины. Словно в трансе, он услышал голос Лициски:

– Послушай, Цезоний, такого застенчивого юноши мне еще никогда в жизни не приходилось встречать. Скажи, мужчина ли он вообще? Или он разделяет в любви твои вкусы?

– Это известно одним лишь богам, – пожав плечами, ответил Цезоний. – Тебе лучше спросить об этом у него самого.

Лициска протянула руку и провела ею по жесткой шевелюре Вителлия. Он поднял глаза. Эта женщина, лет на десять, самое большее, старше, чем он, пробудила в юноше неведомые ему доселе чувства.

– Ты нравишься мне, красавец из Бононии, – сказала Лициска, продолжая ерошить волосы Вителлия. И, увидев появившуюся на его лице смущенную улыбку, добавила: – Иди ко мне!

Словно по команде, один из рабов оказался рядом с Вителлием и, сложив руки в некое подобие ступеньки, жестом пригласил его подняться наверх. Вителлий взглянул на Цезония, который, ободряюще кивнув, поднял узелок юноши и бросил его в паланкин. Одним движением Вителлий оказался наверху и сел напротив Лициски. Она махнула рукой, указывая в сторону города, и паланкин без единого звука пришел в движение.

– Salve, прекрасная Лициска! – крикнул вдогонку Цезоний. – Да усыплет Флора твой путь цветами!

Несколько мгновений женщина молча смотрела на сидевшего напротив юношу, а затем спросила:

– Ты римский гражданин?

– Да, конечно, – поспешил ответить Вителлий. И почтительно добавил: – Госпожа… Я был внесен в списки во время прошлогодней переписи.

– Зови меня Лициской, – сказала красавица.

– Да, госпожа.

– Ты первый раз в Риме? – засмеялась Лициска.

– Да, – ответил Вителлий. – Да, Лициска.

Вителлий не только впервые был в Риме, он впервые в жизни покинул Бононию, впервые в жизни оказался один, предоставленный самому себе, на чужбине. Впервые в жизни он сидел в паланкине, с трудом сохраняя равновесие на покачивающемся сиденье. Впервые в жизни напротив него была женщина, подобных которой ему никогда не приходилось встречать. Прекрасная, как рожденная из морской пены Афродита, она предлагала свои прелести ему, лудильщику Вителлию, никогда еще не спавшему с женщиной.

Словно прочитав его мысли, Лициска, опустив руку на плечо юноши, проговорила:

– Ты растерян, я вижу. Я почти уверена, что ты никогда еще не вводил женщину в спальню, не видел, как она снимает с себя тунику, а затем и нижнее белье.

– Клянусь богами, это так, – перебил ее Вителлий.

– Тут нечего бояться, – успокаивающе проговорила Лициска. – Это же самая естественная вещь на свете.

– Да, госпожа, – ответил Вителлий. И тут же добавил: – Лициска.

– Если хочешь, красавец бонониец, сегодня ночью я сделаю тебя мужчиной.

Эти слова прозвучали для Вителлия дробью барабана глашатая, возвещающего на рыночной площади о присоединении к Риму новой провинции. Жадно глядя на молочно-белую грудь, он видел в своем воображении фантастические картины, так часто в последние годы лишавшие его сна. Лициска отодвинула занавеску паланкина, мечтательно вглядываясь в сумерки. Мимо них проплывали роскошные сады и парки: украшенные плющом искусственные гроты словно приглашали к ночным забавам, погруженные в тишину дорожки окаймлены были шпалерами роз, темными кипарисами и пиниями, светло-серебристыми оливковыми деревьями и олеандрами. Лициска начала вполголоса декламировать стих Горация:

Внимание Вителлия привлекло огромное здание, стоявшее по правую сторону от дороги. Оно имело форму круга не менее ста метров диаметром. Перед входом стрелами рвались к небу высокие кипарисы, а вершина постройки была увенчана сверкающей позолотой фигурой.

– Это мавзолей божественного Августа, – объяснила Лициска и, взглянув на потрясенного Вителлия, продолжала: – Напротив входа расположена урна с прахом божественного. В этом же здании покоятся Гай и Люций, племянники Августа, Ливия, его жена, Октавия, его сестра, бесстрашные Друз и Германик, императоры Тиберий и Калигула. – После задумчивой паузы она добавила: – Когда-нибудь там упокоится и пепел Клавдия.

– Да пребудет с ним милость богов, – сказал Вителлий.

– Ты приверженец императора? – поинтересовалась Лициска.

– Он наш властелин.

– Ему пятьдесят восемь лет, и у него изо рта текут слюни, как у дряхлого старца.

– В Бононии рассказывают, – осторожно заговорил Вителлий, – что император не вполне уже владеет рассудком и что управление государством находится в руках его вольноотпущенников Нарцисса, Каллиста и Палласа, но прежде всего его жены Мессалины…

– А что говорят о Мессалине? – пожелала знать Лициска.