Не помню, как уж мы добрели до этого городишки, где я предоставил Ван Гогу все хлопоты, а сам уселся на ступени у входа в ссудную кассу, вытянув гудящие ноги.

Обратный путь был еще ужаснее. При свете звезд, поскольку луна зашла, Ван Гог вгляделся в мое лицо, участливо осведомился, здоров ли я, и предложил опереться на его плечо. Так я и сделал, он, можно сказать, почти доволок меня до дому.

Хижина оказалась пустой, хотя и натопленной, — хозяева ушли ночевать к родственникам. Старухина постель была застелена свежими простынями. Ван Гог сказал, что это для меня, а сам улегся на деревянной скамье. Но, во-первых, на короткой кровати мне пришлось сложиться чуть ли не в восемь раз, а во-вторых, мутили голову спертый воздух, всяческие непривычные запахи, да скрип и шевеленье за стеной, где в хлеву помещалась корова. Из-за духоты мне делалось дурно, я несколько раз выходил на улицу, но там моментально замерзал. Забыться удалось только под утро, но в семь часов Ван Гог заботливо разбудил меня, поскольку помнил, что мне надо в Амстельланд на дилижанс.

Позавтракали миской молока, что была, вероятно, пожертвована той же старухой. Ван Гог вскользь заметил, что попробует поговорить с доктором относительно операции, — слова, которым я напрасно, как позже выяснилось, не придал значения. "Едоков картофеля" он положил на стол, рылся затем несколько минут в своих рисунках, вынул два больших и сказал, что дарит их мне. То были "Хогевенский сад" и "Степь с деревьями" — оба пятьдесят сантиметров на сорок. И, вы знаете, я не взял. То есть у меня не было сомнений, что за каждый заплатят по две тысячи, но я представил себе жадную рожу Кабюса и решил, что такого дополнительного удовольствия этому жулику не доставлю.

Я был совсем разбит, развинчен — впору брать каждую ногу в отдельности и переставлять. Ван Гог, видя мое состояние, разволновался, побежал в деревню и вскоре вернулся, с торжеством объявив, что уговорил одного крестьянина подвезти меня три четверти пути, — понимаете, с транспортом было в этот момент очень нелегко, шли весенние полевые работы.

В Париж к месту вызова я поспел вовремя. Из Камеры вывалился прямо на Кабюса, разговаривать с ним не стал, дополз до такси на карачках и полуживой — к себе, пробыв, таким образом, в прошлом столетии всего неделю.

Но, как вы понимаете, бодрящие ванны, суг-массаж и всякое прочее делают чудеса. Отмылился, отскребся, оттерся, проспал восемнадцать часов на воздушном матрасе слабой вибрации и на утро вторых суток почувствовал себя человеком. Теперь уверенность в успехе у меня была полная. Наклеил этакие провинциальные усишки, напялил длинные штаны чуть ли не до колен и двинул в художественный салон. Но не на бульвар Сен-Мари, где меня все же могли узнать, а в другой, на Монмартре. Вхожу, напускаю на себя простецкий вид, наваливаюсь пузом на прилавок и жду, пока меня заметят.

Заметили, спрашивают, что мне угодно.

— Да, так, — говорю, — был у тетки под Антверпеном, на чердаке попалась картина. Вроде, какая-то старая. Изображено, как люди в древности ели картошку. — Сам развертываю картину и поворачиваю к свету. — Тут подписано "Винсент Ван Гог". Мне художник не известен, скорее всего современник этого, как его… Леонардо да Рафаэля. Вот я и подумал, что может быть кто заинтересуется.

Ожидаю услышать возгласы удивленья, радости, но присутствующие глядят на меня с иронией. Один из продавцов берет картину в руки.

— Да, в самом деле подписано "Ван Гог". Пожалуй, такому сюжету подошло бы название "Едоки картофеля".

Чешу в затылке, отвечаю, что и сам бы ее так назвал.

Продавец поворачивает вещь обратной стороной к себе.

— Смотрите, тут и дата проставлена. "Март 1883". Все точно, как в его письмах к брату, — первый вариант известнейшего произведения.

— Неужели? — спрашиваю. — Я даже как-то не посмотрел с той стороны. Значит, 1883 год. Выходит, что он жил после этого Да Леонардо.

Второй продавец берет "Едоков" из рук первого и протягивает мне.

— Возьмите. Не стоит даже проверять на подлинность. Этой картины не существует. Есть только копия, сделанная по памяти в 1888 году.

— Как не существует? С чего же он тогда делал копию?

— А вы почитайте "Письма". Можете у нас приобрести экземпляр… Эй, куда же вы! Послушайте, у вас левый ус отклеился!..

Дома хватаю свой томик "Писем", начинаю судорожно листать.

"Дорогой Тео, никогда я еще не начинал год с более мрачными перспективами и в более мрачном настроении. На дворе тоскливо: поля черный мрамор с прожилками снега; днем большей частью туман, иногда слякоть…"

Дальше, дальше! Это я все знаю.

"…Боюсь, что я сделался для тебя уж слишком тяжелым бременем…"

Дальше! Где-то здесь должно быть упоминание о будущей картине… Ага, вот оно!

"Едоки картофеля" закончены, картина уже высохла, послезавтра посылаю ее тебе…"

Это было написано 3-го апреля, а на другой день к Ван Гогу постучался незнакомец, то есть я, и купил "Едоков". Значит, в следующем письме будет отчет об этом великом событии.

Я чуть помедлил прежде, чем перевернуть страницу. Перевернул, вчитался…