Никто не застрахован от сумасшествия. Оно может нагрянуть неожиданно, отнять друзей, родных, душу. Но даже самый конченый человек, где-то в потаенных уголках самого себя, все еще существует, все еще живет и надеется. Мы не видим, но он там, и он нуждается в нас.
Алиса
Я -- дерево. Я -- стекло
Дима
За окном летели рыжие огни, прорезая ночную мглу. То там, то тут появлялись из ниоткуда черные стволы деревьев. Стук колес убаюкивал и в то же время будил. Дрожала бутылка на столе.
Я смотрел, как вода в ней покрывалась рябью, будто ей холодно, и думал о предстоящей встрече. В вагоне было жарко, но я продолжал дрожать под одеялом. Кажется, я оглох от биения сердца, и заболел от того, что душа прыгала во мне: уходила в пятки, а затем подскакивала к горлу.
Нужно было поспать, но волнение не давало затихнуть сердцу, и я лежал в раздумьях до самого рассвета, пока не проснулся один из соседей по плацкартному вагону.
Он долго сидел, сонно поглядывая в окно, а когда заметил меня, удивился, словно не ожидал увидеть, и прохрипел:
— Не спится, малек?
Не дожидаясь ответа, он потянулся к пачке сигарет и тут же швырнул ее на стол.
— Малек, сигареты не найдется?
Мы вышли в тамбур. Я угостил его и сам закурил, глядя, как за окном размытым пятном тянутся нескончаемые деревья.
— Ты откуда? — поблагодарив, спросил сосед.
— Из Днепродзержинска.
— О, так мы из одного города получается! А едешь куда?
— В Москву. А вы?
Он замолк, нахмурившись, и ответил уже докурив:
— В Киев. К дочке.
Я понял, что эта тема неприятна ему и не стал расспрашивать. Мы молчали некоторое время, а потом он спросил:
— А зачем в Москву-то едешь?
— Учиться. У меня там тетя живет.
Я выкинул сигарету через окно и добавил:
— У нее дочка болеет, я ей помогать буду.
— Чем болеет?
Душа снова начала шевелиться и дергаться внутри, и сердце забилось в горле. Я думал всю ночь об учебе и новой жизни, и совсем забыл обо всем этом.
— Ну, не стесняйся, малек, я сам два года за братом утки выносил. Знаю не понаслышке, что значит ухаживать за больным, смотреть ему в глаза и взглядом извиняться за свою полноценную жизнь, — сказал сосед, заметив мое замешательство.
— Насколько я знаю у нее шизофрения или что-то вроде того, — в конце концов, ответил я.
Сосед замер, нахмурившись, и начал буравить взглядом, будто пытался понять, шучу ли я.
— Шизофрения говоришь?
Он помолчал еще немного и покачал головой.
— И не боишься?
— Чего бояться?
— Шизофреники, они же… они же больные на голову, — проговорил сосед возмущенно. — Кто знает, что придет им в голову! Вдруг она тебя ночью зарежет? И не смейся, я тебе серьезные вещи говорю.
— Не зарежет. Я дверь на ночь запирать буду, — улыбнулся я. — К тому же, тетя — врач, и знает свое дело.
— Рисковый же ты парень, малек, — засмеялся он, хлопнув меня по плечу. — Видимо очень хочешь учиться там.
Я рассмеялся в ответ и тихо добавил:
— Очень.
Бордовая крыша еле выглядывала из-за деревьев, посаженных тут и там, словно кто-то намеренно оградил дом, пытаясь спрятать его обитателей от посторонних глаз.
Скрипнули черные ворота, едва я их коснулся. Каменная тропинка привела прямо к порогу. По обе стороны от нее, среди деревьев и клумб, замерли гномы и зайцы. Слева от дома, спрятавшись в тени, стояла беседка, окруженная черно-красными розами.
Я остановился у порога, разглядывая деревянный двухэтажный дом тети. Четыре окна — по два на каждый этаж — и все задернуты шторами.
Аромат цветов вперемешку с едва уловимым запахом древесины принесли спокойствие и чувство уюта. Я вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем позвонить.
Дверь открылась спустя еще десять вдохов и выдохов, и я увидел девушку, немного старше себя, в белом, слишком большом для нее батнике, ставшем желто-серым от пятен и грязи. Она кусала губы и смотрела немигающим взглядом.
— Надя? — спросил я.
Едва заметный кивок и все тоже молчание. И глаза ее, стеклянные, устремленные на меня. Она смотрела, но не видела. Такой взгляд бывает, когда человек задумывается, погруженный в мысли. Казалось, она смотрела вглубь себя, к чему-то прислушивалась и не соглашалась, нервно качая головой. Ее губы шевелились, будто она шепотом отвечала кому-то, но глаза при этом не выражали никаких эмоций.
Я ощутил непонятную мне тревогу и поспешил прервать тишину:
— Меня зовут Дима. Я — племянник твоей мамы.