Самое позднее с 1929 года советское правительство прекратило вести какой бы то ни было статистический учет забастовок в стране, любые публикации в печати на эти тему были запрещены {170} . Но это не означает, что забастовок не было. Конечно, их значительно труднее отследить и тем более получить о них целостное представление. Местное и центральное руководство продолжало, по всей вероятности, быть в курсе разнообразных забастовочных движений благодаря докладам ОГПУ, а затем НКВД. Так, например, обстояло дело в августе — сентябре 1929 года в Нижегородской области. В течение этих двух месяцев, за которые сохранились архивы в областном исполнительном комитете, полномочный представитель ОГПУ в области регулярно составлял доклады (размноженные в шести экземплярах) о различных движениях протеста {171} . Три из одиннадцати этих докладов, доступных исследователям, посвящены нескольким забастовочным движениям {172} .

Материалы, опубликованные на страницах «Социалистического вестника» — органа меньшевиков-эмигрантов, также позволяют оценить количество стачек. Эта газета печатала сообщения, которые приходили к ней с территории СССР от сочувствующих, а также свидетельства побывавших там иностранцев. Представляется, что забастовки продолжали иметь место в течение всей первой половины тридцатых годов {173} . Так, можно говорить о забастовках, вызванных снижением заработной платы (в Москве и Нижнем Новгороде весной 1929 года), повышением норм выработки (летом 1929 в Донбассе) или ухудшением качества продуктов питания (Ленинград, Архангельск, Одесса в 1930, Донбасс в 1930–1931 {174} ). В 1932 году забастовки приобретают еще больший размах {175} . Затронуты Иваново-Вознесенская, Ленинградская, Горьковская области и Урал. Последние забастовки, о которых становится известно меньшевикам, относятся к 1934 году. Эти данные соответствуют исследованиям, проведенным в архивах: практически невозможно найти следы забастовок после 1934 года {176} . [49]

Каким же образом был нейтрализован этот вид протеста? Прежде всего власть постоянными рассуждениями о месте рабочих в производственном процессе, попыталась добиться того, чтобы превратить забастовку в крайнее и исключительное средство. Параллельно и все более настойчиво она создавала репрессивную систему, которая наказывала всех тех, кто прибегал к стачкам. Как и в других сферах, наступление на права граждан нашло отражение в языке: слова, обозначающие такие явление как «забастовка» и «стачка», исчезают из официального словаря. Продолжая тенденцию двадцатых годов, в официальных документах больше не говорится о «забастовках», но о «трудовых конфликтах».

Забастовка становится чем-то, что принадлежит прошлому. В 1937 году «Известия» публикуют фотомонтаж, изображающий Сталина во время забастовки железнодорожников в Тифлисе в 1902 году {177} . [50] Стачка все еще является предметом гордости, но только в том случае, если она состоялась до революции. В своих письмах некоторые советские люди еще напоминают свой «послужной список», как, например, этот ответственный работник бумажного треста, без объяснений уволенный в 1929 году:

Так в СССР тридцатых годов устанавливается специфическое, двусмысленное отношение к забастовке. Пример забастовок на концессионных предприятих {179} в этом смысле особенно поучителен. В 1928 году в СССР осталось 68 действовавших в годы НЭПа предприятий с частным иностранным капиталом. Эти нетипичные образцы «капиталистической» организации труда в социалистической экономике были «белыми воронами» в сталинском СССР — вплоть до своего исчезнования. Начиная с «великого перелома» 1928 года, концессии, по образному определению Алена Корбена, — это «монадноки» {180} . [52] По крайней мере с виду это, конечно же, «затерянные свидетели прошлого», где профсоюзы вроде бы по-прежнему выполняют свою роль защиты рабочих, а рабочие продолжают устраивать забастовки, добиваясь увеличения зарплаты.

Однако забастовка здесь — не более чем «организованная» форма борьбы, если воспользоваться выражением одного из секретарей центрального комитета профсоюзов {181} . Свидетельство тому — забастовка, объявленная профсоюзом машиностроительного завода предприятия «Жесть Вестей» в Ростове-на-Дону между 22 ноября и 12 декабря 1933 года {182} . Речь идет о пересмотре концессионного договора. Профсоюз просто напрямую повторяет требования, полученные от Политбюро (повышение зарплаты, выдача нескольких безвозвратных займов) и после отказа концессионера от их выполнения объявляет о начале забастовки. Победа в этом конфликте — советская.

Процесс подготовки и ход забастовки подробно описаны в отчете представителя местного профсоюза. Документ весьма поучителен. Так, как только переговоры буксуют, и конфликт кажется неизбежным, профсоюз разрабатывает «план подготовки и проведения стачки», который предусматривает, в частности, «подбор состава пикетов». Затем план был «рассмотрен и утвержден партийной комиссией», после чего приступили к подготовке рабочих:

Все же окончательное решение о проведении забастовки зависит от Центрального Комитета партии, которое, однако, задерживается (добро дают только спустя четыре дня после намеченной даты, компрометируя тем самым профсоюз в глазах рабочих). Члены заводского профсоюза заявили, впрочем, о своем недовольстве очередным переносом забастовки: