Этот едкий портрет находит свое подтверждение в письме самой Б. в комиссию: оно представляет собой сгусток яростных обвинений в адрес конкретных людей. Б. упоминает в нем также многочисленные письма, направленные ею в НКВД.

Таким образом, легко себе представить атмосферу в отделе писем и, главное, порочность системы, побуждающей доносить на тех, с кем работаешь. Сигналами, следовательно, отмечена вся жизнь отдела в кризисные 1937 и 1938 годы. Чаще всего эти сигналы направлены против руководящих работников, вышестоящих по отношению к авторам, как по политической, так и по профессиональной линии. И даже если в первое время они не приводят к радикальным последствиям, они способствуют ухудшению отношений внутри службы. Подозрительность и ненависть присутствуют повсюду. Они также дают выход недовольству, проявляют социальные напряжения, которые, при других обстоятельствах, совсем не обязательно стали бы публичными. Но как только сверху поступает сигнал к травле, эти письма становятся действенными, удары достигают своей цели, и вчера еще неприкосновенные люди оказываются сражены.

Если мы посмотрим теперь на все обращения, полученные комиссией, то обнаружим в них, в масштабе всей газеты, те же особенности, что и в отделе писем. Все или почти все эти письма направлены против руководства издания: каждый из действующих или бывших членов редакционной коллегии получает, таким образом, свою долю. Мощный взрыв ярости и ненависти — вот основное впечатление от чтения этих документов. Показательна неприкрытая радость одной из авторов в первых строках ее послания {668} :

Глядя на эти страницы, с некоторым ужасом чувствуешь все накопившееся за много месяцев напряжение. Здесь и мелкие обиды, и месть, и разочарование, и ненависть… Кто-то даже пользуется случаем и повторно посылает старые разоблачительные письма! Так, одна из журналисток сообщает членам комиссии содержание своего послания Сталину от 31 мая 1938 года {669} . Авторы писем пускают в ход все средства, и дело Хайкиной, о котором большинство, по их собственному признанию ничего не знает, — всего лишь предлог, чтобы дать свободу часто самым низменным чувствам и побуждениям.

Можно выделить четыре категории писем в зависимости от того, какими побуждениями руководствовались их авторы:

1. Многие авторы [208] — бывшие сотрудники «Правды»: уволенные или уволившиеся по собственному желанию, они пользуются ситуацией, чтобы «свести счеты». Речь идет, конечно же, о желании отомстить, но также и о том, чтобы добиться наказания за допущенную по отношению к ним несправедливость: они не были ни такими плохими работниками, ни такими вредителями, как о них говорили, раз на их вчерашних обвинителей сегодня грозно указывает всемогущий Центральный Комитет. Например, журналистка, уволенная за то, что не написала заявления на отпуск (она утверждает, что сидела с больным ребенком), изо всех сил настаивает на отсутствии чувства сострадания у Ровинского и других членов редколлегии. Обиженный тон ее письма дает почувствовать твердое намерение заставить начальников заплатить за ее увольнение.

2. Желание защититься, по-видимому, также диктует многие письма. Помимо примера с Капустиным, в эту категорию можно отнести также письмо бывшей секретарши Кольцова. Оно полно выражений, характерных для сигнала, но не в меньшей степени его цель — отмежеваться от того, с кем его автор работала:

Главный объект ее атак и разоблачений — бывший начальник, но попутно задеты и те, с кем ему приходилось работать.

3. В ряде писем присутствует просто «патологическое» желание принести вред, как, например, в письмах А. М., который также больше не работает в «Правде», но ничего не говорит о собственных обстоятельствах в своих письмах. Количество является здесь обязательным признаком. А.М. направляет в комиссию два послания, 30 декабря 1938 года и 7 января 1939 и присовокупляет к ним копии предыдущих заявлений. Нападки в данном случае полны ярости. Бывший заместитель начальника экономического отдела, а ныне политинструктор в Красной армии, автор давно ненавидит руководство газеты, и об этом свидетельствует его обращение к Сталину от 31 мая 1938 года, оставшееся без внимания. А.М. использует случай — создание комиссии, чтобы окончательно свести счеты с тем, кто обзывал его «демагогом» и вынудил уйти с работы. «Я считаю, что “с волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой”» [209]– Такая яростная ненависть, весьма вероятно, имеет болезненный характер и во всяком случае очень индивидуальна. Кольцов охарактеризован следующим образом: «…он имел трех жен, все иностранки». Другим в укор ставится пристрастие к выпивке (Никитин назван «пьяницей»), политическое прошлое («меньшевик в прошлом, меньшевик в жизни»), дружеские связи («Являлся первым другом разоблаченного врага народа Дятлова»), семья, любовные связи. 4. Значительно менее многочисленны «технические» письма, цель которых — реально улучшить работу газеты. Но забывать о них ни в коем случае нельзя. Так, например, руководитель отдела обзора прессы, покритиковав Кольцова, посвятил основную часть своего письма замечаниям по существу: слишком большая разобщенность подразделений, несоблюдение сроков выпуска газеты… По его словам, «редакция напоминает собой больше департамент, чем живую творческую организацию, какой должна быть большевистская газета» {670} . Большинство корреспондентов стремится написать как можно быстрее: немедленная реакция на создание комиссии доказывает, что стремление не упустить удачный момент действительно существует. Заседание в ЦК проходило с 23 по 27 декабря 1938 года, и основная часть писем (10 из 42) была написана либо во время заседания, либо в течение последующих двух недель (25 из 42). Объем писем, как правило, в несколько страниц (в среднем более шести) свидетельствует о том, как мало в них было импровизации, и какими они были продуманными.

Как мы видели, письма, в которых уделено внимание «технической» критике работы в «Правде» редки. Слова Жданова, который призвал писать о том, что в редакции «неблагополучно» {671} , были поняты исключительно как призыв назвать «конкретных носителей зла». Почти всегда недостатки в работе связываются с их предполагаемыми авторами. Но именно этого и ждала комиссия: это хорошо видно по некоторым письмам, где читавший их подчеркнул карандашом только абзацы с конкретными именами, оставив без внимания более «технические» куски. Эти письма, помимо мотивов, которыми руководствовались авторы, объединяет еще и ярко выраженный характер доноса. Язык, которым пользуются авторы, несет на себе явный отпечаток периода «Большого террора»: в нем отчетливо доминируют слова, громко звучавшие во время чисток 1937 года, выражения, типичные для этого периода. Так, наиболее распространенными являются обвинения, касающиеся дружбы («быть другом такого-то»: встречается двадцать два раза), связей (тридцать четыре раза). Самые резкие слова — это «враг» и его варианты (75 раз, в одном письме — 19 раз) и «разоблачить» (36 раз). Другие обвинения — более обычные или уже вышедшие из моды («троцкист», «вредитель», «шпион»). Многим сотрудникам «Правды» ставят в вину их социальное происхождение, — не называя конкретных фамилий сотрудников [210] . Одна из корреспонденток Жданова, например, указывает на «офицеров» царской армии, «белогвардейцев», купеческих детей, «дворян».