На буфете обнаружились хлеб, мясо, вино. Фрэнсис пошел наполнить бокалы и услышал, как Анна с облегчением вздохнула. Скинув куртку, он растянулся на кровати и заметил с усмешкой:

— Право, не могу винить юного Гилберта. Выглядишь ты весьма соблазнительно, моя дорогая.

Анна бросила на него такой взгляд, что у Фрэнсиса едва язык не прилип к нёбу.

— Бедняга Гилберт, как ты мог быть с ним так груб?

— А что такое? Мне кажется, что он как раз удачно выбрался из этой переделки — вполне мог бы оказаться вместо тебя в фонтане.

Заметив, что Анна снимает ожерелье с шеи, он сел на кровати и потянулся за кошельком.

— Чуть не забыл. Тут у меня для тебя подарок. В Йорк приехал один итальянский купец и, узнав, что герцог в Шериф-Хаттоне, отправился прямо туда. И было у него с собой некое украшение, обещающее удачу и доброе здоровье, а также надежно охраняющее женскую скромность… — Фрэнсис проказливо подмигнул жене. — Я сказал, что беру. Вот, посмотри-ка.

Это было большое золотое ожерелье с кулоном. Рассматривая застежку, Фрэнсис огорченно заметил:

— Боюсь, куплена эта штука на деньги герцога. Король все эти годы выдавал мне ровно столько, сколько полагалось, но Глостер-то понимал, что я не могу поехать к тебе с пустыми руками и что в Лондоне ничего похожего не найдешь… Что-нибудь не так, дорогая?

Он протянул жене ожерелье, она устроилась рядом с Фрэнсисом на кровати и принялась перебирать золотые звенья. Стараясь говорить спокойно, Анна отвернулась от мужа:

— Я не могу принять это.

В комнате разом стало тихо и холодно — это было даже физически ощутимо. Анна почувствовала, как Фрэнсис напрягся. Наконец она заговорила:

— Неужели ты сам не понимаешь? Как я могу носить его драгоценности? Моему дяде в Тьюксбери он сделал совсем другой подарок.

— Но твой отец перед смертью простил герцога, — заговорил умиротворяющим тоном Фрэнсис. — И твой брат часто приезжает к его двору, явно давая понять, что все обиды остались в прошлом.

Анна не могла вымолвить ни слова и только изо всех сил сжимала челюсти, стараясь не разрыдаться. Ну вот, как она и боялась, перед ней — чужак. Всей кожей она испытывала неведомое прежде ощущение физического присутствия зрелого мужчины, и там, где раньше была бы вспышка гнева под стать ее собственной, теперь звучал рассудочный голос.

— Ты еще забыла упомянуть своего кузена, — продолжал Фрэнсис. — Насколько я знаю, он с Тюдором в Бретани, и вот тут ты мне можешь выставить большой счет. Поскольку никого ближе дяди и кузена у тебя не было, понятно, что трудно простить тех, кто их у тебя отнял.

Она склонила голову, стараясь скрыть лицо, по которому уже текли слезы.

— Но я же ни слова об этом не сказала. И не собиралась тебя ни в чем упрекать.

Последовало долгое молчание. Положив голову на колени, Анна беззвучно плакала, а Фрэнсис разглядывал отливающее благородной желтизной ожерелье. Положив его на буфет, он развязал у нее на плечах тесемки и мягко привлек к себе.

— Ладно, забудем. Все это не имеет никакого значения, дорогая, только не плачь…

Потом, когда сумерки уже начали переходить в вечернюю тьму, а балдахин у них над головами погрузился во мрак, она прошептала едва слышно:

— Ты счастлив?

Уткнувшись губами в самую гущу ее волос, Фрэнсис только кивнул головой. Ночь еще не наступила, и в доме кипела жизнь: из разных комнат доносились громкие голоса, слышно было, как запирают замки и опускают шторы на окнах.

Вскоре в дверь поцарапалась служанка Анны. Фрэнсис приподнялся на локте, опустил полог балдахина и только потом крикнул: «Можно!» Сквозь кружево полога было видно, как служанка зажигает огонь и бесшумно расхаживает по комнате, доставая из шкафа вечернее платье, а из сундука драгоценности. Наконец наступила тишина: служанка, видно, ушла в соседнюю комнату и улеглась спать.

Слишком возбужденные, чтобы вздремнуть немного, Фрэнсис с Анной стали негромко переговариваться. Время от времени они украдкой таскали с буфета хлеб и мясо, вспомнив о том, что изрядно проголодались. При пламени ночной свечи тело Анны отливало под распущенными волосами мраморным блеском. Кое-как утолив голод, они снова задернули полог.

Через три дня Анна и Фрэнсис уехали из Ипсдена — Фрэнсис должен был быть в Кентербери не позднее чем через месяц. Он написал управляющему в Минстер-Ловел, велев ему собрать всех обитателей замка в церкви Уильяма Ловела в день Вознесения {97} . Двигались они неторопливо. Мощный жеребец Фрэнсиса шел бок о бок с лошадкой, на которой ехала Анна. Попона и уздечка отливали алым и золотым. Они пересекли мост через Уиндраш, за которым начинались земли Ловела, на день раньше срока, но приходский священник уже стоял у собора, окруженный многочисленными обитателями замка.

Анна и Фрэнсис спешились и вошли в церковь. Неумолимо палящее солнце пробивалось сквозь толстое стекло витража, разбрасывая по стенам янтарные, бирюзовые, красные брызги и ярко освещая алебастровое изваяние на гробнице Уильяма Ловела. Фрэнсис остановился и прижался к каменному колену.

— Здесь похоронен мой дед, Анна. Он построил эту церковь, да и дом — тоже его работа. Он всегда любил эти земли и, когда умирал, утешался тем, что лежать будет здесь.

Снаружи собралась большая толпа — люди пришли встретить молодого хозяина. А подле дома, говорили, будет еще больше. Анна снова села на лошадь, и Фрэнсис повел ее под уздцы. Над ними склонялись могучие вязы; через просветы в густой листве можно было рассмотреть невысокие холмы. На вспаханных полях желтели лютики. Миновав длинный ряд строений, Анна и Фрэнсис подъехали к восточным воротам.