«Ах, как давно это было, — думала Мамыш, поглаживая ребра радиатора, — кажется, что века прошли, а всего-то лет пятнадцать минуло…»

К юго-западу от скалистого и обрывистого кряжа Большого Балхана на десятки километров тянется почти до самого Каспия широкая солончаковая равнина. Некогда в древности между Большим и Малым Балханом могучая река Узбой несла к морю свои полные мутные воды. Но реку давно поглотили пески. И теперь здесь отполированная до белого блеска земная гладь. Солончаки. Такыры. Песчаные гряды. Под песчаными грядами — соль.

Ее издавна добывают. Залежи ее в аулах зовутся «Бабаходжа», а среди рабочих, служащих и торговых работников укоренилось название «Джебелсоль», потому что основная переработка соли ведется в Джебеле.

Вплотную к горам прижалась Красноводская железная дорога. Начинается она у морских пристаней и тянется по пескам и солончакам Западной Туркмении далеко на восток, к Ашхабаду, бежит дальше, к Ташкенту. Сверкает под солнцем рельсовый путь. Изредка верблюды, кочуя по скудным пастбищам в поисках полыни и колючки, пересекают железнодорожное полотно. Важно шагают они по шпалам. И тогда машинист тепловоза, ведущий состав по пустыне, в тревоге высовывается из окна…

Ночью ли в поезде подъезжаешь к нефтяному району Небит-Дага, когда он весь в мерцании огоньков, днем ли, когда близость индустриального города угадываешь по сверкающим бакам нефтехранилищ, по электромачтам и трубам заводов, — в какое бы время суток ты ни приблизился к этому ни на что не похожему, особенному месту на земле, тебя охватит и чувство особое. Невозможно оставаться равнодушным, когда видишь, как среди мертвых песков возникает деятельная, бодрая жизнь.

Городу Небит-Дагу нет еще и тридцати лет. Он весь в садах и бульварах. В его кварталах забываешь, что ты в пустыне. Здесь найдешь все, что должно быть в любом советском городе: горисполком с госторгинспекцией, госстрахом и горпланом, горком партии с его отделами, банки, прокуратуру, милицию, сберкассы, школы, гостиницы, библиотеки, дома культуры… Но есть в этом городе и нечто особенное: геолого-поисковые конторы, конторы озеленения, комплексные геологические экспедиции, энергопоезда, кислородный завод, геофизические партии, конторы водоснабжения, санитарно-эпидемиологические станции. И есть множество учреждений, названия которых говорят о нефти: Нефтестрой, Энергонефть, Техснабнефть, Дизельмонтажнефть, нефтяной техникум, Бурнефть, Нефтепроект, даже газета называется не как-нибудь, а «Вышка».

Собственно, в самом городе и вокруг него нефти нет. По двум асфальтовым дорогам тянутся машины к нефтяным промыслам. Там, возле нефти, рабочие поселки, один из них тоже называется Вышка, второй — Кум-Даг. В треугольнике — город и два поселка — все принадлежит нефтяникам! Когда едешь из Небиг-Дага по шоссе, вдали, словно остров, возникший из вод, начинает маячить Нефтяная гора и невольно притягивает взор путника. Впрочем, хоть и зовется она горой, а точнее будет сказать — это просто гряда холмов, то совсем пологих, то покруче. Сложены они из галечника, глины, песка, а на самых вершинах холмов высятся рябовато-серые каменные глыбы, торчат обломки выветрившихся горных пород.

Северные склоны Нефтяной горы — это сплошь вышки, вышки, вышки, густой лес вышек. Рассыпаясь по взгорьям и ложбинам, промыслы уходят в солончаки, и далеко, до самого горизонта видны колючие рога вышек.

Бегут по асфальтовым дорогам грузовые машины, мчатся легковые и мотоциклы, ползут гусеничные тракторы, бульдозеры и автокраны. Оставляя в солончаках следы, напоминающие незатейливый узор на пресных лепешках, движутся без дорог от вышки к вышке могучие тягачи, таща за собой на платформах то громадные чаны, то связки длинных труб… В песчаную бурю всю эту торжественную картину труда, все это средоточие жилых кварталов и нефтяных вышек, мастерских и заводов, градирен и подъездных путей заволакивает косо летящая желтая зыбучая мгла. Но жизнь никогда не замирает: здесь добывают, поднимают на дневную поверхность из-под спуда геологических пластов драгоценную вязкую маслянистую жидкость — нефть. Тысячи и миллионы тонн нефти…

Кончится пыльная буря, прояснеет синее южное небо, и снова отчетливо отграничится мир поселка и промысла от бескрайней вокруг пустыни. Мираж ли тому виной или дождевые воды долго не впитываются в засоленную почву, но в ясные дни под знойным солнцем солончаковые степи сияют, как гладь спокойного моря…

Не догадываясь, что мать смотрит вслед из окна, Нурджан быстро шел по улице поселка. За третьим домом улица взбегала на пригорок и уже асфальтовой дорогой среди песков вела прямо к промыслу. Тут было совсем недалеко, но идти стало труднее. Буря гуляла на всем просторе между Большим Балханом и Малым. Пески текли густо, будто мутные волны Аму-Дарьи. Между землей и небом летели тучи пыли, нельзя было разглядеть, где асфальт, где бугор, где овраг. Казалось, что прямо на глазах ветер передвигает песчаные холмы, похожие на горбы залегших верблюдов.

«Такого давно не видел! — подумал Нурджан. — Если не знать дороги — заблудишься и погибнешь… Не разобрать, где юг, где север». И правда, солнце сегодня совсем не показывалось. Грузовики еле двигались, освещая путь зажженными фарами. Их свет, издали видный по ночам, желтел теперь, словно затухающие угольки, чуть заметный лишь за несколько шагов от машины.

Медленно шел Нурджан. Ноги утопали в песке, но глубокие ямки следов тут же разравнивал ветер. Ветер упирался в грудь юноши, ветер теребил полы парусиновой тужурки, ветер хлестал по лицу пригоршнями песчинок, ветер качал из стороны в сторону, словно хотел заставить остановиться и лечь.

— Вот проклятый, мстить, что ли, собрался! — вслух сказал Нурджан и не услышал своего голоса в шуме ветра.

Еще вчера стояла теплая погода, и никому не приходило в голову сменить легкую летнюю одежду. Только теперь оценил Нурджан материнскую предусмотрительность.

«Жертвой бы мне стать ради матери! — с улыбкой поклялся он. — Если бы не она, ушел бы в рубашке с короткими рукавами, не подпоясался, не натянул бы сапоги. И кружил бы меня ветер, как перекати-поле. Надень я не шапку с завязками, а фуражку, ветер давно бы унес ее…»