Выйдя из деревни по асфальтированной дороге, мы свернули на тропинку к нашим домам. Вначале мы шли при свете фонарей. Потом оказались в кромешной тьме, правда, небо было чистое, сплошь усеянное звездами, но они мерцали так далеко и так холодно, будто это были не сами звезды, а смутное воспоминание о них. Идти стало трудно. Капитан, с большой неохотой согласившийся идти в деревню пешком, захватил с собой карманный фонарик и теперь стал светить им под ноги: из земли торчали камни. Под узким лучом фонарика тропинка казалась видением, превращалась в маленькое пятнышко, от которого окружающие потемки делались еще темнее.

Откуда в здешних долинах столько кабанов? Мы с Сарой стали подолгу беседовать о них: об их долгих переходах, об их отваге и хитроумии, о способности преображаться.

Возможно, первые кабаны добрались сюда морем, когда история людей еще и не начиналась и от подножия возвышенностей, где мы сейчас живем, до самого моря милями тянулись однообразные прибрежные пески. На эти пески свешивались лианы с давно исчезнувших деревьев, они были выше дубов и причудливее перца; отсюда отправились в странствия тигры, пантеры и слоны, они останавливались отдохнуть на хрупких островах, которые впоследствии разрушались. С противоположной стороны, с островов, вздыбившихся лиловыми скалами, изобилующих озерцами стоячей воды среди каштановых рощ на крутизне, могли приплыть кабаны.

Но мне больше нравилось думать, будто кабаны здешних долин произошли от тех кабаньих стад, что пришли сюда сто лет назад: как утверждают, они, преодолев в пути равнины, реки, холмы, прибыли сюда из самого сердца Европейского континента.

Как-то зимой ударил страшный мороз, каких не видывали даже там, в темном, холодном сердце Европы; все деревья — самые высокие и стройные ели, тополя, платаны, липы — кругом покрылись ледяной коркой, вереск и папоротник исчезли под вязкой грязью и снегом, обширные ежевичные поляны были погребены в слое почвы, быстро превратившемся в глыбу льда. Не осталось больше ни луковки, ни жука, ни змейки, ни грозди ягод в этом громадном стеклянном лесу — ничего такого, чем обычно кормятся кабаны.

Другие звери вымерли в ожидании, когда кончится мороз. Но кабаны — самые стойкие, самые выносливые, самые неприхотливые, самые хитроумные из обитателей леса. Никакой лютый холод, никакой страшный голод не в состоянии их истребить.

Они не стали дожидаться запоздалой оттепели, которая все равно не снабдила бы всех едой в достатке. Они собрались в стада и двинулись в путь — с самками и поросятами, у которых на светло-желтой спинке были коричневые полосы, — целое кабанье племя, опытное и закаленное, страждущее, но полное решимости, возглавляемое вожаками с их безошибочным чутьем и непобедимой силой.

Много дней пришлось им бежать ледяной пустыней; старики, самки, малыши вступали на тропу, проложенную вожаками, а следом за ними — взрослые самцы.

И вот наконец они ушли от морозов, муки голода стали ослабевать. Они бросились в первые же заросли ежевики, наполовину выступавшие из-под снега, объели с них все ягоды, взрослые самцы и самки вновь стали совокупляться. Но отныне этот бег, потребность в движении неведомо куда вошел в их копыта, морды, спины. Там, где они очутились, было все же холодно и ветрено, еда была скудной, и они захотели двигаться дальше, в пути малыши выросли, каждый видел, как на спине у другого коричневые полосы делаются все шире, постепенно закрывая желтизну, теперь они стали сильнее отцов. Стадо требовало идти дальше, и вожаки выполняли желание стада.

Они стали спускаться с гор, узнали, что такое города, и старались держаться от них подальше, не из страха, а от омерзения. Все внушало им отвращение — башни, покатые крыши, решетки, колокольни, стены, каминные трубы. Они далеко обходили города, выбирались на равнины, пересекали поля, легко переплывали реки: ведь они прекрасные пловцы. Они держали курс на запад, потом на юг, куда стаями уносятся сонные грезы елей, закованных в ледяной панцирь.

Еда становилась все обильнее и разнообразнее; воздух стал мягким и душистым, тучи казались совсем близкими; они ступили на теплый камень крутых утесов, поднялись к полянам, сплошь покрытым низким кустарником с мелкими голубыми, белыми, желтыми цветами, источавшими одуряющий аромат, в сосновые рощи на пологих каменистых склонах, куда легко было запрыгнуть, забраться в заросли, отыскать вкусные корни или наловить змей. Они делали привал на залитых солнцем пустынных плоскогорьях, где играли золотистые блики недальнего моря, зрелище новое для них, и там вожаки догадывались, что земля скоро кончится, что они приблизились к ее границам.

Нам с Сарой доставляло огромное удовольствие представлять себе их состояние после мучительного бегства от грозной опасности, их радостное пробуждение на лугу среди безвременника и розмарина, внезапно раскрывших вокруг тысячи крохотных голубых глазков.

1 октября

Временами волны, заостряясь, вытягиваются кверху. И тогда море кажется сплошным ковром мгновенно распускающихся, изменчивых цветов. Сегодня волны то и дело превращаются в цветы люпина, легкие конусообразные метелки, не голубые, а скорее мягкого, отливающего золотом фиалкового цвета. Сегодня на море цветет люпин, а солнце стало бесконечной вереницей пчел, которые снуют вверх-вниз, нагруженные сладким нектаром и светом.

И все это непрестанно бурлит, беспорядочно движется, переполняя чашу моря, словно ни берегов, ни дна — ничего, что ограничивает, сдерживает, — больше нет на свете.

Как-то утром кабаны, спустившись в долину, забрели слишком далеко. Крестьяне давно уже жаловались, что кабаны спускаются по руслу высохшей реки до самых огородов и разоряют их. Но однажды они даже заглянули в двери домов одной из деревушек, той, что многолюднее остальных и лежит в самой глубине долины, у подножия обагренных виноградниками склонов, и в которой находится пост карабинеров.