— Понятно, понятно… А вы, — дворянин? — вкрадчиво поинтересовался я, обращаясь к ПОЭТУ.

— Увы, нет, Милорд, о, извините, ПУТНИК, — печально ответил он.

— Ну, это дело вполне поправимое! Батенька, были бы заслуги, найдётся и дворянство! — многозначительно произнёс я.

ПОЭТ сначала недоумённо и иронично посмотрел на меня, а потом вдруг напрягся и порозовел. ГРАФИНЯ слегка покачала головой и фыркнула. Я продолжил:

— Ну, это я так, к слову… А вообще, думаю, что рассказанная вами история должна иметь некоторое профилактическое значение для людей, подобных этому бедному художнику.

— Что? — недоумённо приподняла бровки ГРАФИНЯ.

— То, что слышали. Повторять не намерен, — по-прежнему вкрадчиво и весьма жёстко произнёс я.

ПОЭТ и ГРАФИНЯ напряглись. Мужчина довольно сильно побледнел.

— Расслабьтесь, мои дорогие, расслабьтесь. Как известно, — сила в покое, — усмехнулся я. — Кстати, уважаемый ПОЭТ, не соизволите ли осчастливить нас каким-либо из своих произведений?

— Да вы знаете, ПУТНИК, как-то не то настроение, — печально ответил мужчина.

— Ваше настроение определяю я, а не вы, — жёстко молвил я. — Или вы до сих пор это не поняли? Извольте выполнить мою просьбу.

— Хорошо, хорошо, — поспешно произнес ПОЭТ. — Вам прочитать что-либо из раннего, или позднего, о любви или о настроении?

— А что, это разные вещи? — удивился я.

— Да, Вы правы Милорд, — это почти одно и тоже. Какая любовь без настроения, какое настроение без любви…

— В принципе, любовь — это всего лишь один из видов очень хорошего и по-разному длящегося настроения, — засмеялся я. — А если серьёзно, то с точки зрения науки, любовь — это всего-навсего обычная психическая болезнь. Она чаще всего излечима, но бывают очень тяжёлые случаи, чрезвычайно тяжёлые. Вы не представляете, насколько тяжёлые!

ГРАФИНЯ мягко прервала нашу дискуссию.

— Господа, а вам не кажется, что пришло время сделать привал?

— Да нет, не кажется, — по прежнему жёстко ответил я, а потом снова обратился к ПОЭТУ. — Извольте, сударь, прочтите что-нибудь!

— Конечно, конечно. Как Вам будет угодно. Ну вот, из раннего… Юношеские стихи. Искренние, романтические. Может быть несколько наивные, но в них что-то есть…

Поэт уселся поудобнее и, чуть растягивая слова, как полагается в таких случаях, продекламировал:

После произнесения последней строки в карете повисла лёгкая, почти невесомая, благостная и прозрачная тишина.

— Ну что же, неплохо, очень даже неплохо. Более того, не побоюсь этого слова, — замечательно! — одобрительно произнёс я и слегка хлопнул ПОЭТА по плечу, отчего он впечатался в боковую стенку кареты. — Честно говоря, мне понравилось. Конечно, стихи явно юношеские, наивные, романтические, что-то заимствованно, но не плохо, однако. Очаровательно, искренне. Главное, — есть ритм. Это немаловажно. Ритм необходим везде: и в битве, и при сборе урожая, и при ковке металла и, конечно же, в любви. Хороший старт для истинной поэзии. Мне понравилось. Говорю это искренне и от всей души.

— Великолепно, великолепно! — сначала восторженно захлопала в ладошки ГРАФИНЯ, а потом поспешно помогла ПОЭТУ восстановить его прежнее положение.

— Поменьше экстаза, милая, поменьше экстаза, он мешает размышлять, а значит, и трезво оценивать! — я снова ловко пересел на лошадь, отвязал её от ручки кареты, приподнялся в седле и громко крикнул:

— Привал, всем привал!

ПОЭТ и ГРАФИНЯ внутри кареты вскочили, причём оба одновременно ударились головами о её невысокий потолок. Я засмеялся, пришпорил своего лихого жеребца и направился к БАРОНУ, чья монументальная фигура на огромном, мощном коне возвышалась над всеми остальными воинами, как тяжёлая глыба камня над россыпью щебня.

Привал был сделан в месте, похожем на рай. Я, ГРАФИНЯ, БАРОН, ПОЭТ, несколько дворян и придворных дам расположились на небольшой поляне, поросшей густой, шелковистой, но невысокой травой. Остальные наши спутники находились неподалёку. Десяток воинов несли караул в некотором отдалении от карет и повозок.