Шрифт:
— Сир!? — ПОЭТ удивлённо посмотрел на меня.
— Что, Сир!? Действительно, пожаловал я намедни именно этой даме титул МАРКИЗЫ. Ну и что?! Вы, сударь, чем-то недовольны!?
— Да нет… Но как можно, Ваше Величество!? Вот так сразу, и Маркиза!? — поморщился Барон.
— Всё можно на этом свете, мой друг, всё можно, были бы только соответствующие возможности и желание, — усмехнулся я.
— О, этот тип уже Барон?! — засмеялась девушка. — Вы, Советник, однако, стремительно прогрессируете!
— Сударыня, не увлекайтесь! — строго сказал я, разливая по рюмкам ром.
— Извините, Сир…
— То-то, то-то… И, так, за прекрасных дам! Офицеры пьют стоя! Полковник!
— Капитан!
Мы выпили, закусили, помолчали. Ветер вдруг стих. Невесомая тишина заполонила мир. Пламя свечей замерло в полной неподвижности.
— Какова тема вашего разговора, Государь? — спросила МАРКИЗА.
— А то вы не знаете!? — возмутился ПОЭТ. — Уже битый час, небось, подслушиваете и подсматриваете!
— Барон, успокойтесь, — благодушно произнёс я. — Какое подслушивание, какое подсматривание!? Вы имеете дело с ВЕРШИТЕЛЕМ!
— Да, Советник. Увы, увы… — с досадой произнесла девушка. — Его Величество полностью блокировал все Каналы Связи во всех Порталах, соединённых с Островами, а кроме этого он закрыл доступ к самим Порталам.
— Это невозможно! — поражённо воскликнул ПОЭТ. — О, простите, Сир!
— Да ничего, бывает, — усмехнулся я и взглянул на МАРКИЗУ. — Ну, один Портал я всё-таки оставил открытым, как видите. Как же мне без великолепной жемчужины Императорского Двора!?
— Спасибо, Сир, — МАРКИЗА привстала и довольно неуклюже сотворила что-то наподобие реверанса. — Премного благодарна за комплимент.
— Не за что, — поморщился я. — Милочка, я бы посоветовал вам что-то сделать со своими манерами. На Земле ведь осталась какая-то аристократия. Ну, существуют же какие-то школы благородных девиц, или нечто подобное. Позанимайтесь, поупражняйтесь, поучитесь. Моветона и отсутствия манер при Дворе с сего дня я не потерплю!
— Что!?
— Сир…
— Извините, Сир…
— А, вообще-то, мы с Его Величеством разговаривали о поэзии, — сказал повеселевший ПОЭТ. — Тонкая, знаете ли, материя. Очень тонкая…
— Да уж, кто бы говорил!? — ухмыльнулась МАРКИЗА и закинула ногу за ногу, явив миру краешек красных ажурных трусиков.
— Миледи, — жёстко произнёс я, с трудом оторвав взгляд от совершенных и соблазнительных ножек девушки. — Есть такая поговорка: «Царь дал, царь отобрал». Поняли?!
— А слово? — побледнела МАРКИЗА.
— Слово? — усмехнулся я. — Вы правы, слово, есть слово… Знаете, как там, у Ахматовой:
Ржавеет золото и истлевает сталь, Крошится мрамор. К смерти всё готово. Всего прочнее на земле — печаль, И долговечней — царственное слово.ПОЭТ замер, побледнел, насупился, стал нервно барабанить длинными тонкими пальцами по столу. Я задумчиво подцепил на вилку кусок селёдки и погрузился в её созерцание. МАРКИЗА закусила губку и отрешённо смотрела во тьму. В ней таились тяжесть, тишина и неопределённость.
— Так, что, поговорим ещё немного о поэзии? — вязко произнёс я.
— С удовольствием, Сир, — откликнулся Летописец.
— Позвольте, Государь, прочитать ещё кое-что из Ахматовой? — чуть с хрипотцой спросила МАРКИЗА.
— Извольте…
Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но ещё не один не сказал поэт, Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет.— Великолепно! — воскликнул я.
Летописец, замерев и вперив свой сумрачный взгляд в пространство, не сказал ни слова.
— Я была знакома с Ахматовой, — глухо произнесла МАРКИЗА. — У меня есть два сборника её стихов с посвящением: «Подорожник» и «Бег времени». Помню зиму то ли шестьдесят пятого, то ли шестьдесят шестого года. До смерти Анны оставалось совсем немного. Помню её безумный профиль на белой стене. Снег, вьюга, свечи. Она любила свечи…
Что война, что чума — конец им виден скорый, Им приговор почти произнесён. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречён?