— Нам ли жить в печали!?

— В печали, в печали, в печали… — неожиданно гулко-утробным эхом откликнулась она: загадочная, непонятная, воинственная и пока ещё мною не познанная.

А может быть мне просто это послышалось?

Я ещё некоторое время постоял посреди мокрой степи, пристально и задумчиво разглядывая небо, потом поднял с земли холодный и потяжелевший ПОСОХ. Выглядел он, как и прежде: идеально ровная и монолитная поверхность, ни царапин, ни впадин, абсолютно никаких изменений и повреждений.

Я осмотрелся вокруг. Стоявшая вдалеке повозка была опрокинута на бок, матерчатый верх сорван и скомкан, как носовой платок. Одна из двух запряжённых в неё лошадей, видимо вовремя не распряжённая, лежала бездыханно, запутавшись в упряжи. Вторая понуро стояла рядом. Мой БУЦЕФАЛ, как ни в чём не бывало, мирно щипал траву неподалёку, остальные две лошади виднелись в поле шагах в ста от меня.

Я быстро подошёл к повозке, осмотрел её. Она была пуста. Я обеспокоено заглянул за неё и, к своему огромному облегчению, увидел ШЕВАЛЬЕ, лежащего на земле между колёсами. Он был весь в грязи, мокрый, но, судя по всему, жив и относительно здоров. Юноша задумчиво смотрел в небо, жмурясь от солнца. Увидев меня, он устало улыбнулся и, опираясь на колесо, не торопясь, встал.

— Ах, Сир… Красоту тихого и ясного неба понимаешь только тогда, когда в полной мере ощутишь ужас смертельного урагана. Странно, я снова, как и тогда, когда Вас первый раз увидел, оказался между двух колёс повозки. Нет ли здесь какого-то символа, знака?

— Да, мой юный друг… Символы и знаки рассыпаны везде вокруг. Наша главная беда заключается в том, что мы вовремя не можем понять их истинную сакральную суть и разгадать скрытые в них тайны. А что касается ясного неба и урагана… Всё познаётся на контрасте. Это вечная, как мир, истина, которая также осознаётся нами, к сожалению, подчас слишком поздно. Увы…

— Ваше Величество, извините, но с Вами не соскучишься… Что это было? — жадно спросил ШЕВАЛЬЕ.

— Да, со мною вам скучать не придётся. А насчёт того, что это такое было… Если бы я это знал, то, наверное, уже вознёсся бы на небо и повелевал миром от туда, с таинственных высот. Но, увы, увы… Пока что я нахожусь на земле, как и вы, и являюсь всего лишь человеком, — поморщился я, а потом быстро поправился, встретив недоумённый взгляд ШЕВАЛЬЕ. — Ну, может быть, я и не совсем человек в обычном понимании этого слова. Бессмертный ИМПЕРАТОР, — это особенное существо Божественного происхождения. Ладно, оставим эту сложную и скользкую тему. А где наш пленник?

Мы с любопытством осмотрелись вокруг. Я подошёл к лежащему неподалёку куску ткани, сорванной с крыши повозки, и, как и ожидал, увидел под ним МОЛОТА. Тот был жив, но по-прежнему находился без сознания. Он тяжело и хрипло дышал, его руки периодически конвульсивно подёргивались, как это бывает у людей, видящих тревожные сны.

Нами так же был обнаружен слуга, лежащий без сознания. ШЕВАЛЬЕ стал приводить его в чувство. Другой слуга, здоровенный и весёлый малый, скоро появился со стороны поля. Он, прихрамывая, вёл за собой двух лошадей. Я громко и по-особому свистнул. Вскоре передо мною, слегка пританцовывая, появился БУЦЕФАЛ. Его хвост и грива не развевались привычно роскошно и густо, так как были мокры и спутаны, но жеребец всё равно выглядел великолепно. Он подошёл ко мне, мягко ткнул носом в плечо.

— Извини, дружище, а про морковку-то я и забыл, — удручённо засмеялся я.

— Как же без морковки, Ваше Величество?! — возмущённо прогудел слуга-здоровяк, поднимая с земли небольшой неприметный мешок. — Без неё никак нельзя, при таком-то коне! Ах, что за чудо! Красавец! Я даже и не пытался его поймать.

— Молодец, спасибо! — облегчённо улыбнулся я, доставая из мешка огромную морковку, которую БУЦЕФАЛ аккуратно принял из моих рук и с удовольствием захрустел ею.

— Рад стараться, Ваше Величество! — рявкнул слуга.

— Послужить Родине не желаешь?! — строго спросил я его. — Скоро грядёт война. Гвардия ждёт своих героев! Всё равно война так или иначе коснётся всех. От неё никуда не денешься.

— Ну, если так, то, конечно, — послужить желаю, Ваше Величество! — ответил здоровяк. — Но только не на флоте… Не дай Бог! А также меня интересует размер жалования.

— Почему не на флоте? — удивился я. — А о жаловании не беспокойся. Не обижу…

— Сир, я, ежели, помирать буду, то хочу ощущать под собою надёжную твердь, а над собою желаю спокойно созерцать благостное небо. А вода, она и есть вода. Сгинешь, беспомощно барахтаясь и захлёбываясь, в её холодных глубинах. В такой ситуации будет уж и не до неба!

— Бог ты мой, какой, однако, молодец! Умница! Как образно мыслит! — удивился и умилился я. — Согласен с тобой. Твердь — это твердь… Вода — это вода… Небо — это небо… На него перед концом бытия следует любоваться не торопясь, находясь в расслабленном состоянии, не шевелясь. И навеки улететь есть куда, лишь слегка оттолкнувшись от твёрдой поверхности. А что вода? Я согласен с тобой. Затянет тебя безжалостно в себя, судорожно бултыхающегося и полного паники, и поминай, как звали! Какое уж тут любование небом. Это хорошо ещё, если акул не будет.