Поместья Корифона. Серый принц

Аннотация

Между расами Корифона — ветроходами, странствующими по степям под парусами, свирепыми ульдрами и аристократами-пришлецами — поддерживается неустойчивый мир. Двести лет тому назад пришлецы захватили земли Алуана и живут в роскошных поместьях там, где когда-то правили вожди серокожих кочевников-ульдр. Когда самозваный «Серый принц» возглавляет восстание ульдр, мечтающих изгнать пришлецов с земли своих предков, ему приходится столкнуться с сопротивлением не только пришлецов, но и самой истории планеты!

Джек Вэнс. Серый принц. Поместья Корифона Поместья Корифона. (Серый принц) The Domains of Koryphon (The Gray Prince) Copyright © 1974 by Jack Vance Translation copyright © 2014 by Alexander Feht Published by agreement with the author and the author’s agents, The Lotts Agency, Ltd. Переводчик выражает благодарность Джеку Вэнсу (автору), Игорю Борисенко, Инне Ослон и многим другим за полезные пояснения, замечания и советы. Language: Russian Пролог Космической эре тридцать тысяч лет. Веками люди переселялись от одной звезды к другой в поисках богатства и славы — Ойкумена составляет заметную часть Галактики. Торговые пути пронизывают космос, как капилляры — живую ткань; тысячи миров колонизированы: каждый не похож на другой, каждый накладывает неповторимый отпечаток на приспособившихся к нему мыслящих существ. Никогда еще род человеческий не был менее однороден. Прорыв за пределы обжитого пространства тоже никогда не отличался ни планомерностью, ни единообразием. Люди беспорядочно прибывали и отбывали волнами и отдельными группами, гонимые войнами и религиозными верованиями, а нередко и самыми загадочными побуждениями. Планету Корифон можно назвать типичной только в том, что касается разнообразия ее обитателей. На континенте Уайи ульдры освоили широкую полосу вдоль южного побережья — Алуан, тогда как на севере ветроходы бороздят на двух- и трехмачтовых парусных фургонах обширное плоскогорье Пальги. Оба народа — непоседливые кочевники; почти во всех остальных отношениях они несопоставимы. К югу, за Хурманским морем, простирается экваториальный континент Сцинтарре, освоенный пришлыми [1] космополитами, по уровню общественного развития намного опередившими как ульдр, так и ветроходов. 1 «Пришлые»: пренебрежительное прозвище, присвоенное кочевниками любым туристам, приезжим, недавним иммигрантам и вообще чужеземцам, не удостоенным судьбой называться чистокровными ульдрами или ветроходами. Автохтонами Корифона считаются две «квазиразумные» расы — эрджины и морфоты. Ветроходы одомашнивают и предлагают в продажу эрджинов особо крупной и кроткой разновидности; возможно, им удается отбирать и дрессировать беспородных особей, добиваясь проявления желательных характеристик. Обо всем, что связано с разведением эрджинов, ветроходы распространяться не любят, поскольку торговля ими — источник дохода, позволяющий северным кочевникам приобретать колеса, подшипники и оснастку для парусных фургонов. Иные алуанские ульдры ловят и объезжают диких эрджинов, укрощая их свирепость электрическими шпорами и уздечками. Как домашние, так и дикие эрджины обладают телепатическими способностями, позволяющими им сообщаться между собой и с отдельными одаренными («вещими») ветроходами. Никакой связи, ни биологической, ни культурной, не существует между эрджинами и морфотами — зловредной, извращенной и непредсказуемой расой. Морфотов ценят только за жутковатую, неизъяснимую красоту. В Оланже на побережье Сцинтарре пришлые, привлеченные не в последнюю очередь щекочущими нервы кошмарными привычками морфотов, дошли до того, что учредили клуб любителей поглазеть на этих морских тварей. Двести лет тому назад в Уайе приземлилась банда инопланетных флибустьеров, захватившая врасплох съехавшихся на конклав племенных вождей ульдр и принудившая южных кочевников уступить новоприбывшим право собственности на некоторые родовые земли, заключив пресловутые «Договоры о повиновении». Таким образом каждый из пиратов получил огромный надел земли площадью от пятидесяти до ста пятидесяти тысяч квадратных километров. Со временем эти наделы превратились в величественные поместья Алуана, где потомки завоевателей ведут привольную и роскошную жизнь в особняках-цитаделях, по масштабам соответствующих необозримости их владений. Племена, подписавшие «Договоры о повиновении», мало пострадали — их образ жизни даже, пожалуй, улучшился. Новые плотины, запруды и каналы стали надежными источниками питьевой воды, кровавые межплеменные стычки запрещены, а помещичьи клиники обеспечивают хотя бы какую-то видимость медицинского обслуживания. Нередки случаи, когда ульдры-подростки посещают помещичьи школы и становятся приказчиками, кладовщиками или прислугой; другие нанимаются ухаживать за скотом. Многие ульдры, однако, возмущаются своим очевидно подчиненным положением. На подсознательном уровне, возможно, не меньшее озлобление вызывает то никогда не упоминаемое вслух обстоятельство, что помещики не проявляют никакого интереса к женщинам из кочевых племен. В первоначальный период захвата земель, несомненно, имели место отдельные случаи изнасилований и принуждения к сожительству — таковы отталкивающие, но неизбежные последствия любого завоевания. Тем не менее, хотя ульдры мужского пола — высокие и мускулистые наездники с орлиными носами, искусственно придающие серой коже ультрамариновый оттенок — в целом отличаются более или менее представительной наружностью, того же нельзя сказать об их женах и матерях. Девушки-ульдры, дородные и приземистые, бреют головы наголо, чтобы избавиться от паразитов, и совершенно непривлекательны. По мере того, как они взрослеют, их массивные ягодицы и короткие толстые ноги остаются прежними, тогда как торсы, руки и лица вытягиваются; характерный для ульдр длинный нос отвисает, как сосулька, серая кожа покрывается грязноватыми разводами, а прически (замужние женщины позволяют волосам расти, невзирая на паразитов) торчат, окружая головы наподобие оранжевых одуванчиков. Пришлые помещики [2] издавна относились к девушкам и женщинам ульдр с безукоризненно вежливым безразличием, но именно эта подчеркнутая обходительность, парадоксальным образом, со временем стала восприниматься ульдрами как нечто унизительное и оскорбительное. 2 Термину «энг-шаратц» (буквально означающему «высокочтимый владелец большого поместья») трудно подыскать удовлетворительный эквивалент. Титулы «барон» и «лорд» носят излишне официально-аристократический характер, а слово «эсквайр» вызывает в уме представление о земельной собственности скромных размеров; тем более неправильно было бы называть корифонских наследных землевладельцев фермерами или скотоводами, так как сфера их деятельности не ограничивается сельским хозяйством. Пожалуй, несмотря на излишний и отчасти неудобный исторический балласт смысловых ассоциаций, «энг-шаратц» точнее всего переводится как «помещик». К югу от Хурманского моря протянулся узкий континент Сцинтарре со столичным портом Оланжем — модным курортом, часто посещаемым инопланетянами. У искушенных в житейских делах, любезных и образованных горожан Оланжа мало общего с помещиками — тех они рассматривают как напыщенных блюстителей устаревших традиций, лишенных стиля, грации и юмора. В Оланже, в экстравагантном древнем сооружении, именуемом Палатой Хольруда, заседает Дума — совет тринадцати нотаблей, единственное правительственное учреждение Корифона. Хартия Думы гласит, что ее юрисдикция распространяется в равной степени на Сцинтарре и всю территорию Уайи; на практике же нотабли предпочитают не вмешиваться в дела помещиков и кочевников. Наследные помещики относятся к Думе как к неуместному средоточию праздного крючкотворства, договорные ульдры проявляют полное безразличие, вольные ульдры отвергают идею централизованной власти как таковой, а ветроходы даже не подозревают о существовании Думы. Космополиты, населяющие Оланж, живут в атмосфере лихорадочного интеллектуального возбуждения и беспрестанной общественной деятельности. Сформированы комитеты и общества, представляющие всевозможные интересы и предпочтения, яхт-клуб, несколько ассоциаций авторов и художников, клуб знатоков-морфотографов, сцинтаррийская ассоциация любителей хуссейда, библиотека ойкуменических музыкальных архивов, товарищество устроителей Парильи (ежегодного фестиваля), колледж драматических искусств и гиперэстетическое общество «Дионис». Другие группы ставят перед собой филантропические или альтруистические цели — например, «Экологический фонд», добившийся запрета на ввоз любых инопланетных растений и животных независимо от их полезности или эстетической ценности. «Союз раскрепощения» развернул кампанию против «Договоров о повиновении», требуя упразднения поместий Уайи и возвращения земель племенам, подписавшим договоры. Партия «Борцов за эмансипацию эрджинов» (БЭС) настаивает на том, что эрджины — разумные существа, в связи с чем их порабощение незаконно. БЭЭ — группировка, производящая в Оланже, пожалуй, наибольший переполох, так как число эрджинов, импортируемых из Пальги в качестве домашней прислуги, сельскохозяйственных работников, уборщиков мусора и т. п., постоянно растет. Другие, не столь несговорчивые организации финансируют образование и трудоустройство ульдр-иммигрантов, переселяющихся из Уайи в Сцинтарре. Как правило, такие ульдры, происходящие примерно в равной пропорции из договорных и вольных племен, подвергают помещиков яростной критике. Их претензии, иногда вполне обоснованные, достаточно часто объясняются исключительно раздражением и неприязнью. Сторонники раскрепощения («раскрепостители») время от времени предъявляют Думе иски от имени ульдр-переселенцев, пытаясь побудить к действию это заносчивое, вязнущее в обсуждении второстепенных деталей собрание, склонное к многословным поучениям, но движимое, как правило, сиюминутными прихотями и поветриями. Дума отмахивается от докучливых домогательств, жонглируя законами и прецедентами с ловкостью, достойной лучшего применения, либо назначает комиссию, рассматривающую иск и неизбежно приходящую к тому заключению, что условия существования на Договорных землях просто райские по сравнению с тем, что делается на просторах Вольного Алуана, где независимые племена бесконечно враждуют, устраивая засады и набеги, сопровождающиеся массовыми убийствами, пытками, грабежами и прочими жестокостями, совершаемыми под предлогом возмездия. Раскрепостители отвергают подобные соображения, находя их не относящимися к существу дела. Они подчеркивают, что у договорных племен отняли исконные земли, прибегнув к насилию и обману. По их мнению, сложившаяся ситуация недопустима, а тот факт, что присвоение земель имело место двести лет тому назад, никоим образом не узаконивает допущенную несправедливость, но лишь усугубляет нанесенный ущерб. Большинство обитателей Сцинтарре в целом и в общем разделяет точку зрения раскрепостителей. Глава 1 Шайна Мэддок и брат ее Кельсе с заботливым любопытством разглядывали друг друга в вестибюле космического порта Оланжа. Шайна ожидала, что Кельсе изменится, и перемены были налицо — пять лет явно не прошли даром. Покидая родное гнездо, она рассталась с прикованным к постели калекой, бледным, отчаявшимся; теперь Кельсе выглядел сильным и здоровым, хотя и несколько исхудавшим. Едва заметное прихрамывание почти не напоминало об искусственной ноге, а левая рука не уступала правой легкостью движений, хотя Кельсе презирал поддельную плоть — металлическую кисть облегала черная перчатка. Кельсе стал выше — этого Шайна ожидала, не представляя себе, однако, что брат настолько изменится в лице, вытянувшемся и потемневшем, ожесточившемся выражением утонченной язвительности. Скулы его отчетливо выступали, подбородок торчал вперед, глаза сузились — Кельсе приобрел привычку посматривать искоса, будто чего-то опасаясь, что-то подозревая или кого-то осуждая. Последнее обстоятельство, по мнению Шайны, свидетельствовало о поистине коренном преобразовании: доверчивый, задумчивый подросток превратился в аскета, казавшегося лет на десять старше своего возраста. Кельсе делал сходные выводы. «Ты изменилась, — сказал он. — Почему-то я рассчитывал встретить прежнюю веселую, легкомысленную, дурашливую девчонку». «Мы оба не те, что прежде». Кельсе презрительно покосился на свои протезы: «Ну да, конечно. Ты же еще не видела этих... приспособлений». «Тебе удобно ими пользоваться?» Кельсе пожал плечами: «Левая рука теперь сильнее правой. Могу колоть орехи пальцами и проделывать всякие потешные трюки. В других отношениях я, можно сказать, остался самим собой». Шайна не удержалась от вопроса: «А я по-твоему, стала совсем другой?» Кельсе с сомнением смерил ее глазами: «Ну, повзрослела на пять лет. Теперь ты не такая тощая. И научилась одеваться — выглядишь неплохо. Уезжала-то ты чумазым чертенком в лохмотьях». «Чумазым чертенком, да уж...» — тихо, меланхолически повторила Шайна. Пока они шли по космическому вокзалу, ее переполняли воспоминания и образы. Проказливая девчонка, не знавшая ни зла ни горя, канула в прошлое — так, будто на чужбине она провела не пять, а пятьсот лет. Каким простым и понятным все казалось в детстве! Рассветная усадьба была средоточием Вселенной — ни больше ни меньше. Каждый ее обитатель воплощал свое предназначение. Ютер Мэддок был источником и олицетворением власти. Его решения — нередко милостивые, время от времени загадочные, порой ужасные — были законом неоспоримым, как законы небесной механики. Вокруг Ютера, повелителя Вселенной, вращались она и Кельсе, а также — по орбите не столь устойчивой, то приближаясь к трону, то пропадая в тени опалы — Кексик. Незамысловатое распределение ролей усложнялось лишь довольно-таки неопределенным, двусмысленным положением Кексика. Шайне отводилась роль «чумазого чертенка в лохмотьях», очаровательной баловницы, почти ни в чем ни у кого не встречавшей отказа — как иначе? Кельсе столь же естественно становился в позу благородного гордеца-страдальца, а Кексику поручалось амплуа удалого смельчака-весельчака. Таковы были неотъемлемые атрибуты бытия, безусловно подразумевавшиеся подобно розовому солнцу Метуэну в ультрамариновом небе Корифона. Унесенная мыслями в прошлое, Шайна видела себя на фоне Рассветной усадьбы: девочку среднего роста, не спешившую вытянуться, но обаятельно тонкую и длинноногую, без устали бегавшую, плававшую и лазившую везде, где можно было пробежаться, плюхнуться в воду или куда-нибудь вскарабкаться. Такой она была — такой она, в сущности, и осталась. Ее загоревшая на солнце кожа чуть отливала золотом, темные волнистые локоны непослушно сплетались. Она смотрела на мир с радостным удивлением, смеясь улыбчивым широким ртом и широко раскрыв глаза, будто каждое мгновение было чревато новым чудесным откровением. Любовь ее была невинна, ненависть — нерасчетлива, настроение менялось каждую минуту — то она нежно сюсюкала, приголубив какую-нибудь мелкую тварь, то весело дразнилась, уверенная в своей быстроногой безнаказанности... Теперь, через пять лет, Шайна надеялась, что не только выросла, но и поумнела. Кельсе и Шайна вышли из вокзальной суматохи в мягкое, тихое сцинтаррийское утро. Шайна вдохнула знакомый ветерок, напоенный ароматами листвы и цветов. Под темно-зелеными кронами джубб пестрели фестоны пунцовых соцветий — солнечный свет сочился сквозь листву, рассыпаясь размытыми розовыми узорами на черной мостовой проспекта Харанотиса. «Мы остановились в «Морском просторе», — говорил Кельсе. — По случаю твоего возвращения тетка Вальтрина, разумеется, сегодня же устраивает вечеринку. Можно было бы, конечно, не тратить деньги и ночевать в Мирасоле, но что поделаешь...» Кельсе раздраженно замолчал. Шайна вспомнила, что брат всегда недолюбливал Вальтрину. Кельсе спросил: «Вызвать такси?» «Пойдем пешком. Здесь красиво! На борту «Ниамантика» тесно, пришлось неделю провести взаперти, — Шайна глубоко вздохнула. — Я рада вернуться! Уже чувствую себя как дома». Кельсе иронически хмыкнул: «Что тебе мешало приехать раньше?» «О! Самые разные вещи, — Шайна беззаботно махнула рукой. — Упрямство. Своеволие. Папаша». «Полагаю, что упрямства и своеволия у тебя не убавилось. Папаша тоже каким был, таким и остался. Если ты надеялась, что он станет податливее, тебя ждет большое разочарование». «Нет у меня никаких иллюзий. Кому-то придется уступить — мне это не труднее, чем кому-либо другому. Расскажи об отце. Чем он занимается последнее время?» Прежде чем отвечать, Кельсе задумался — такой привычки Шайна в нем раньше не замечала. «Пять лет промчались во мгновение ока, и он уже не ребенок», — подумала она. «В общем распорядок жизни остался прежним, — прервал молчание Кельсе. — С тех пор, как ты уехала, было много новых хлопот и... Ты, конечно, слышала о «Союзе раскрепощения»?» «Кажется. Точно не помню». «Своего рода общество, основанное здесь, в Оланже. Раскрепостители хотят, чтобы мы разорвали «Договоры о повиновении» и убрались из Уайи. Само собой, в этом нет ничего нового. Но в последнее время их движение вошло в моду, а Серый Принц, как он себя называет, стал популярной фигурой — символом грядущего раскрепощения, понимаешь ли». «Серый Принц? Кто это?» Кельсе криво усмехнулся: «Ну, скажем так... молодой ульдра из гарганчей, поверхностно образованный. У него хорошо подвешен язык, он умеет веселить публику и вызывает любопытство, как диковинный заморский фрукт — короче говоря, в Оланже по нему с ума сходят. Наверняка он не упустит случай покрасоваться на приеме у тетки Вальтрины». Брат и сестра проходили мимо обширного синевато-зеленого газона, поднимавшегося от проспекта к цоколю высокого особняка с пятью фронтонами и башенками по углам фасада, выложенного горчично-желтой плиткой, перемежающейся полосами блестящего черного скиля — строения, задуманного в качестве эклектического каприза, но впечатляющего размерами и неким нескладным великолепием. Такова была Палата Хольруда, место пребывания Думы. Кельсе мрачно указал на нее движением головы: «Что ты думаешь? Раскрепостители уже там, «просвещают» нотаблей... Конечно, я выражаюсь фигурально — они не обязательно выступают в Палате сию минуту. Отец настроен пессимистично. Он считает, что Дума в конце концов издаст указ не в нашу пользу. Сегодня утром от него пришло письмо...» Кельсе порылся в кармане: «Нет, оставил в отеле. Он собирается встретить нас в Галигонге». Шайна удивилась: «Почему в Галигонге? Почему бы ему не приехать сюда?» «Ехать в Оланж папаша отказался наотрез. Надо полагать, уклоняется от встречи с Вальтриной — боится, что та заставит его идти на вечеринку. В прошлом году она так и сделала». «Отцу не повредило бы немного развлечься. Вальтрина устраивает веселые сборища, мне они всегда нравились». «Ничего, зато на приеме будет Джерд Джемаз — он сумеет всем испортить настроение не хуже папаши. Джемаз привез меня на своем «Апексе»; он же отвезет нас в Галигонг». Шайна поморщилась — нелюдимого Джемаза она считала диковатым типом и сторонилась. Показался обрамленный парой колонн главный вход отеля «Морской простор». Шайна и Кельсе вступили на пологий эскалатор без ступеней, спускавшийся в вестибюль. Кельсе распорядился доставить багаж сестры из космопорта, после чего они решили прогуляться по открытой террасе над полосой прибоя, взяли по бокалу бледно-зеленого сока облачной ягоды с искрящимися осколками льда и присели на скамью, повернувшись к Хурманскому морю. Шайна сказала: «А теперь расскажи, как идут дела в Рассветной усадьбе». «По большей части все, как прежде. В озере Фей заново развели рыбу. Я занимался розысками месторождений к югу от Бездорожья и наткнулся на древнюю качембу». [3] «Ты в нее зашел?» Кельсе покачал головой: «У меня от их закопченных закоулков мурашки по коже бегают. Но я упомянул о ней в разговоре с Кургечем. Он считает, что это, скорее всего, джирвантийская качемба». «Джирвантийская?» «Джирванты населяли Рассветные земли не меньше пятисот лет. Их поголовно истребили хунги, а потом пришли ао и вытеснили хунгов». 3 Качемба: тайное святилище ульдр, место ворожбы и колдовства; как правило, находится в пещере. «Как поживают ао? Кто у них теперь матриарх?» «Вопреки ожиданиям, столетняя Замина еще жива. На прошлой неделе они перекочевали в лощину Дохлой Крысы. Кургеч по пути завернул в усадьбу — я сказал ему, что ты приезжаешь. По его ммнению, тебе следовало остаться на Танквиле — здесь, говорит, у тебя будет уйма неприятностей «Суеверный старый бес! Что он придумывает?» «Кто его знает? Может быть, ничего. Просто «чует будущее», ка они выражаются». Шайна отхлебнула из бокала, взглянула на море: «Шарлатан твой Кургеч. Не умеет он ни чуять будущее, ни угадывать судьбу, ни наводить порчу, ни передавать мысли на расстоянии. Чепуха все это». «Неправда. У него есть способности самого удивительного свойства... Разумеется, Кургеч — всего лишь кочевник. Но он умудрился стать ближайшим другом отца — в своем роде». Шайна возмущенно хрюкнула: «Отец — тиран. У него не может быть близких друзей, тем более среди ао». Кельсе печально покачал головой: «Ты его просто не понимаешь. И никогда не понимала». «Понимаю — не хуже тебя». «Может быть и так. С ним трудно сблизиться. Кургеч составляет ему компанию как раз того сорта, какая ему нужна». Шайна снова хрюкнула: «Непритязательное, верное существо, знающее свое место — вроде собаки». «Ты глубоко ошибаешься! Кургеч — ульдра, отец — пришлый. Ни тот, ни другой не желают быть ничем иным». Шайна залпом допила оставшийся сок: «В любом случае я не намерена спорить ни с тобой, ни с отцом». Она поднялась на ноги: «Прогуляемся к реке. Противоморфотная изгородь еще держится?» «Говорят, ее регулярно чинят. Но я не был в Оланже с тех пор, как ты улетела на Танквиль». «Лучше поскорее забыть эту неприятную историю. Пошли, найдем двенадцатипозвоночную кикимору, с тройными клыками, в игольчатом перламутровом экзоскелете!» [4] В ста метрах от террасы дорожка, параллельная пляжу, поворачивала вглубь болотистой поймы, окаймлявшей устье Виридиана, и заканчивалась у высокой ограды, затянутой стальной сеткой. Рядом красовался предупреждающий знак: ВНИМАНИЕ! Морфоты коварны и опасны! Ни в коем случае не соглашайтесь на какие бы то ни было предложения речных автохтонов и не принимайте от них никаких даров! Морфоты приближаются к ограде с единственной целью: искалечить, оскорбить или напугать интересующихся ойкуменидов. 4 Морфотография (наблюдение за морфотами) — своего рода спорт, удовлетворяющий как эстетические, так и менее возвышенные потребности. Морфоты способны стимулировать формирование всевозможных выростов на теле — шипов, вуалей, раскрывающихся наподобие веера плавников и воротников, ветвящихся и срастающихся рогов, образующих сложные пространственные решетки — превращаясь в фантастические, завораживающие видения. Морфотографы выработали целый словарь терминов, позволяющих описывать и классифицировать структурные элементы экстерьера морфотов. ПОМНИТЕ! Морфоты нанесли тяжелые увечья многим любопытствующим! ВАША жизнь в опасности! ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, БЕСПРИЧИННОЕ ИСТРЕБЛЕНИЕ МОРФОТОВ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО. Кельсе заметил: «Месяц тому назад семья туристов с Альцида пришла посмотреть на морфотов. Пока родители обменивались шутками с бутылкоголовым босхоидом в ползучих красных кольцах, другой морфот привязал к длинной ветке живую бабочку на нитке и заманил в заросли трехлетнего ребенка. Мама с папой и оглянуться не успели, как сыночка след простыл». «Отвратительные твари. Должны же быть какие-то правила, ограничения! Неопытных инопланетян мог бы сопровождать платный экскурсовод-морфотограф». «Кажется, Дума собирается провести закон «Об охране туризма» или что-то в этом роде». Прошло минут десять, но морфоты не пожелали вынырнуть из болота, чтобы предложить какую-нибудь тошнотворную сделку. Шайна и Кельсе вернулись в отель, спустились в подводный ресторан и пообедали, заказав рагу из раков со стручковыми перцами и диким луком, салат из охлажденного кресса и горячие черные лепешки из молотых семян степного ферриса. Их окружало лучезарное сине-зеленое пространство — на расстоянии протянутой руки плавали, росли, ползали и дрейфовали по воле течения животные и растения Хурманского моря: белые угри и глянцево-синие рыбы-ножницы сновали в порослях гидрофитов, стайки кроваво-красных искрюшек, зеленых морских змеек, канареечно-желтых щебетух ритмично поблескивали, возникали и пропадали, временами высыпая мириадами, просеиваясь друг через друга в пуантилистическом беспорядке и вновь приобретая единообразие. Раза три появлялись отливающие серебром лиловые спанги — трехметровые страшилища, ощетинившиеся ядовитыми колючками, зазубренными усами-щупальцами и ворохом длинных острых зубов. Привлеченные движениями обедающих в полутемном ресторане, хищные рыбины с глухим стуком бросались на хрустальное стекло и уплывали прочь в раздраженном недоумении. Однажды поодаль проскользнула зловещая туша черного матадора, а еще дальше, в обесцвеченной толщей воды синеве, на минуту показался дергающийся силуэт плывущего морфота. Ко столу приблизился человек, выглядевший на два-три года старше Кельсе: «Привет, Шайна». «Привет, Джерд», — с прохладцей отозвалась Шайна. По причинам, не совсем ясным для нее самой, она с младенчества испытывала неприязнь к Джерду Джемазу. Тот вел себя сдержанно и вежливо, не отличаясь ни уродством, ни красотой — широкоскулый, со впалыми щеками и густой, коротко подстриженной темной шевелюрой над большим покатым лбом. Его костюм — темно-серая рубашка и синие брюки — казался почти подчеркнуто простоватым в Оланже, где каждый стремился перещеголять другого модными нарядными новинками. Шайна внезапно поняла, почему Джемаз производил отталкивающее впечатление. В нем невозможно было заметить ни одной из маленьких причуд, ни одного из мелочных простительных грешков, придававших очарование другим ее знакомым. Будучи не слишком широк в кости и не грузен, Джемаз, судя по тому, как натягивалась его одежда при движении, был достаточно мускулист. «Так же, как одежда, скрывающая доставшееся по наследству атлетическое телосложение, его напускная скромность — маска, скрывающая врожденное высокомерие», — подумала Шайна. Неудивительно, что Джерд Джемаз нравился ее отцу и Кельсе — он превосходил обоих в упорном сопротивлении новшествам, а его мнение, однажды сложившееся, поколебать было труднее, чем скалу под цитаделью предков. Джемаз присоединился к брату и сестре, воспользовавшись свободным стулом. Чтобы не показаться слишком необщительной, Шайна поинтересовалась: «Как идут дела в Суанисете?» «Потихоньку». «В поместьях никогда ничего не происходит», — заметил Кельсе. Шайна перевела взгляд с одного на другого: «Вы надо мной издеваетесь!» На лице Джерда Джемаза появился намек на улыбку: «Почему же? У нас если что-то и происходит, то исподволь, украдкой». «Так что же происходит исподволь и украдкой?» «Ну, например... Виттоли [5] из Вольных земель тайком пробираются в поместья и поговаривают о коалиции всех ульдр под предводительством Серого Принца — а его цель, как известно, состоит в том, чтобы «сбросить помещиков в море». В последнее время участились нападения спираний [6] на воздушный транспорт — на прошлой неделе сбили Ариэля Фарлока из Кармиона». «Нельзя не признать, что в Уайе установилась нездоровая атмосфера, — мрачно кивнул Кельсе. — Все это чувствуют». 5 Один из нескольких тысяч ульдр рождается круглоголовым низеньким альбиносом-евнухом; таких уродцев называют «виттолями». К ним относятся со смешанным чувством отвращения, презрения и суеверного ужаса. Виттолям приписывают способность к пустячному чародейству — время от времени они промышляют заклинаниями, заговорами и зельями. Серьезная магия, конечно, остается прерогативой племенных шаманов. Виттолям поручают погребать мертвых, пытать пленников и выполнять различные поручения в качестве посланников, свободно пересекающих границы племенных земель. Их не трогают по всему Алуану, потому что никакой уважающий себя воин-ульдра не снизойдет до того, чтобы убить виттоля (или не осмелится допустить подобную бестактность). 6 Спиранья: примитивный одноместный летательный аппарат — в сущности, не более чем крыло с закрепленным на нем огнестрельным орудием. Используется ульдрами благородных каст при нападениях на вражеские племена и поединках между собой. «Даже папаша, судя по всему, не в себе — вздумал шутки шутить на старости лет. На него это не похоже. Кстати, что именно его так насмешило — кто-нибудь знает?» «О чем это вы?» — непонимающе нахмурился Джемаз. «Отец прислал письмо, — объяснил Кельсе. — Я тебе говорил, он ездил к ветроходам в Пальгу. Похоже на то, что путешествие превзошло все его ожидания». Кельсе вынул письмо и прочел вслух: «Мне пришлось пережить невероятные приключения. Смогу рассказать одну забавную шутку — я затратил десять лет на то, чтобы ее раскопать. Потрясающая по своей нелепости ситуация! Ты будешь смеяться до слез...» Кельсе пропустил пару строк: «Дальше он пишет, что встретит нас в Галигонге: «Не смею появляться в Оланже. Очередное сборище надушенных обезьян у Вальтрины мне просто не под силу. Вся эта болтовня вокруг да около и выше облака ходячего — за ней ничего не стоит, кроме нежелания смотреть правде в лицо и называть вещи своими именами. Сцинтаррийские ханжи, словоблуды, эстеты, очковтиратели, сибариты, сикофанты! Как вспомню, так вздрогну. Не забудь захватить Джорда нам нужно вместе вернуться в усадьбу. Он не хуже тебя оценит масштабы комедии. Передай Шайне, что я буду рад снова увидеть ее дома...» Ну, и дальше еще несколько слов в том же роде. Он, однако, нигде не упоминает, в чем, собственно, заключается комедия». «В высшей степени загадочно», — согласился Джерд Джемаз. «Я тоже не понимаю — что вызвало у отца взрыв веселья? Что он обнаружил на плоскогорье Пальги? Надо полагать, что-то необычное — с чувством юмора у него всегда было туго». «Что ж, завтра узнаем, — Джемаз поднялся на ноги. — А теперь прошу меня извинить, осталось несколько неотложных дел». Он слегка поклонился Шайне — как ей показалось, достаточно пренебрежительно. Кельсе спросил: «Ты придешь на вечеринку к Вальтрине?» Джемаз покачал головой: «На многолюдных приемах я... не в свой тарелке». «Полно, сделай нам одолжение! — воскликнул Кельсе. — К тому же у тебя, скорее всего, будет редкая возможность полюбоваться на Серого Принца — его пригласили в числе прочих местных знаменитостей». Джемаз поразмышлял несколько секунд — так, как если бы Кельсе выдвинул неожиданно убедительный, но чреватый сложными последствиями аргумент: «Хорошо, я приду. Где и когда?» «Вилла Мирасоль, в четыре часа пополудни». Глава 2 Дорога к вилле Мирасоль — продолжение проспекта Харанотиса — петляла по склону Панорамной горы в рощах гонаивы, корифонского тика, лангтанга и булавоголова. Нырнув под въездную арку, она огибала обширный газон и кончалась у виллы в легком и приятном стиле рококо-декаданса — элегантного сооружения из прозрачных и матово-белых стеклянных панелей, разделенных узкими колоннами с каннелюрами и увенчанных, на манер пагоды, ступенчатой крышей, спускавшейся под разными углами на разных уровнях. Вальтрина д'Арабеск, приходившаяся сестрой деду Шайны и Кельсе, приветствовала обоих с бурным энтузиазмом, вполне искренним, хотя и распространявшимся на всех гостей без исключения. Шайну неизменно поражали неиссякаемые энергия и общительность тетушки. Кельсе считал, что Вальтрина придает слишком большое значение модным увлечениям, но даже он не мог не одобрять ее щедрое гостеприимство. И Шайна, и Кельсе приготовились к настойчивым приглашениям — и не ошиблись. Вальтрина требовала, чтобы они немедленно переехали из гостиницы в Мирасоль и оставались у нее неделю, две недели, месяц! «Я же вас не видела целую вечность! Шайна, сколько лет прошло? Даже не помню...» «Пять». «Неужели? Как летит время! Честно говоря, никогда не понимала, почему ты вдруг взяла и сиганула на Танквиль. Твой отец, конечно, динозавр, но при всем при том он такой душка! Хотя ему, видите ли, недосуг заехать на денек-другой в Оланж... Интересно, чем он так занят у себя в поместье? Там же положительно нечем развлечься! Глушь, дебри, захолустье!» «Ну зачем же преувеличивать! У нас, например, много великолепных видов». «Вполне возможно. Но Ютер и его приятели упорно делают вид, что им нравится мозолить глаза аборигенам. Этого я тоже никогда не понимала. Рассветная усадьба напоминает пограничный форт». «Тебе не мешало бы как-нибудь у нас побывать», — заметил Кельсе. Вальтрина решительно отвергла такую возможность в принципе: «С детства там не была, а теперь меня туда никакими пряниками не заманишь. Ваш дед Нориус еще умел жить в ногу со временем, даром что помещик. Помню, в свое время он устраивал приемы — откровенно говоря, слишком церемонные. А еще он возил нас на пикник к громадному каменному столбу, красному, как кирпич... Запамятовала — как называлось это место?» «Ржавый Перст?» «Вот-вот. Расположились мы под этим Перстом, а мимо проезжали всадники из местного племени. Смотрят на нас и хмурятся: дескать, понаехали сюда всякие, отняли у нас землю, а теперь что хотят, то и делают... Пустого места у вас в глуши, конечно, более чем достаточно, но я хотела сквозь землю провалиться! Как можно устраивать пикники, будучи на осадном положении?» «Ао не нарушают мир. Мы помогаем им, они — нам. В наших отношениях нет ни вражды, ни презрения», — терпеливо возразил Кельсе. Вальтрина с улыбкой покачала головой: «Дорогой мой, откуда ты знаешь, что у них на уме? Конечно, ульдры возмущаются наглостью пришлых, даже если на их синих лицах ничего не написано. У меня есть друзья среди кочевников, от меня правду не скроешь! Но зачем я стала бы тебя переубеждать? Ты еще недавно пешком под стол ходил и полон радужных иллюзий. Пойдемте, я представлю вас гостям. Или вы предпочитаете сами бродить вокруг да около?» «Мы лучше как-нибудь сами обойдемся», — буркнул Кельсе. «Как хотите. Позовите Алджера, он принесет что-нибудь выпить. И пожалуйста, Кельсе, не надо хвататься за оружие и стрелять, как только ты увидишь моих эрджинов. Их зовут Сим и Слим, они совсем ручные и страшно дорогие. Вечером мы еще успеем поболтать на славу!» — Вальтрина отправилась встречать группу новоприбывших. Кельсе взял Шайну под локоть и подвел ее к буфету, где дворецкий Алджер колдовал над коктейлями, смешанными по рецептам, не менявшимся с незапамятных времен. Брат и сестра приняли у него из рук по бокалу пунша и принялись разглядывать собравшихся, чтобы сориентироваться. Шайна не замечала ни одного знакомого лица. Ульдры были тут как тут, человек шесть: высокие, поджарые, длинноносые сорвиголовы с отливающей ультрамарином синевато-серой кожей и перевязанными лентами, высоко торчащими пучками бледно-рыжеватых волос. Кельсе пробормотал сестре на ухо: «Вальтрина не отстает от моды. Нынче в Оланже ни одна вечеринка не обходится без ульдры, а здесь их предостаточно». «Почему бы кочевников было зазорно приглашать в гости? — возразила Шайна. — Они такие же люди, как мы». «Почти такие же. Их вельдевиста [7] чужда нашей. Если говорить об эволюции в геологических терминах, между нами и ульдрами образовался разлом, причем они продолжают потихоньку дрейфовать в сторону». 7 Вельдевиста: термин из лексикона социоантропологов, суммирующий сложную структуру взаимоотношений индивидуума с окружающей средой, свойственных ему способов толкования событий, осознание им своей роли во Вселенной, его характер и личность в сравнении с представителями других культур. Шайна вздохнула и присмотрелась к ульдрам повнимательнее: «Среди них нет Серого Принца?» «Нет». Мимо проходила Вальтрина в сопровождении человека средних лет — привлекательной, хотя и ничем не примечательной наружности, в темно-сером костюме, расшитом бледно-серыми узорами. Задержавшись, она представила спутнику своих родственников: «Эррис, вот мои племянники-Мэддоки, Шайна и Кельсе. Шайна только что вернулась с Танквиля, где закончила лицей. Шайна, Кельсе — перед вами Эррис Замматцен, заседающий в Думе. Очень влиятельный человек». Тетушка добавила — пожалуй, с некоторым злорадством: «Шайна и Кельсе выросли в Рассветном поместье Алуана и считают, что на Корифоне больше нигде нельзя жить по-человечески». «Надо полагать, им известно нечто, о чем мы не догадываемся». Шайна спросила: «А вы родились в Оланже, домине [8] Замматцен?» «Что вы, я — пришлый, подобно большинству горожан. Двенадцать лет тому назад я здесь поселился, чтобы удалиться на покой, но о каком покое может быть речь, когда Вальтрина и десятки других активистов требуют, чтобы я стоял на страже, не смыкая глаз? Нигде не видел такой бурной интеллектуальной жизни, как в Оланже! Поверьте мне, все это чрезвычайно утомительно». 8 В пределах Ойкумены повсеместно распространены два основных обращения: почтительное «домине», буквально означающее «господин» или «госпожа» и применяемое, как правило, по отношению к лицам, занимающим выдающееся или высокое положение, и обычное вежливое «висфер», происходящее от звания «виасвар», в древности присваивавшегося землевладельцам-ординариям Легиона Истины. В ответ на призывные жесты Вальтрины приблизилась высокая женщина с длинными светлыми локонами, завитыми в напоминающие пружинки спирали. Слишком крупные черты ее лица, преувеличенные косметикой, напоминали маску паяца — Шайна даже спросила себя: «Над кем она издевается — над собой или над миром?» Вальтрина произнесла громогласно-хриплым контральто: «А вот и Глинта Избейн, наша очередная знаменитость — она научила трех морфотов играть в дезисто и выиграла у них множество умопомрачительных трофеев! Глинта — секретарь ООС и гораздо глубже вникает в вещи, чем может показаться на первый взгляд». «ООС? — спросила Шайна. — Это еще что? Простите, я только что вернулась на Корифон». «Общество освобождения Сцинтарре». Шайна недоуменно улыбнулась: «От кого и зачем освобождать Сцинтарре? По-моему, здесь и так все делают, что хотят». «Не совсем, — с холодком отвечала Глинта Избейн. — Никто не желает... точнее говоря, никто не признаёт, что стремится эксплуатировать тяжелый труд и неудобства других с выгодой для себя, но каждый знает, что нередко такая эксплуатация имеет место. Поэтому работники сформировали гильдии, чтобы защищать свои интересы. И что же? Теперь в руках директора Ассоциации гильдий сосредоточена огромная власть! Было бы излишне напоминать о злоупотреблениях, связанных с таким положением вещей. Задача ООС в том, чтобы противопоставить излишествам гильдий равносильное, восстанавливающее баланс влияние». К собеседникам присоединился высокий молодой блондин с простодушными серыми глазами и приятной смешливой физиономией, сразу же расположившей к нему Шайну. Он заметил: «Обе группировки — ООС и Ассоциация гильдий — поддерживают мою организацию. Остается только сделать вывод, что противники тайком сговорились, и что все их пререкания — не более чем показуха для непосвященных». Глинта Избейн рассмеялась: «Обе группировки поддерживают БЭЭ, но руководствуются при этом совершенно несовместимыми побуждениями. Только ООС делает это бескорыстно и принципиально». Повернувшись к тетке, Шайна взмолилась: «У меня голова идет кругом от всех этих сокращений. Что такое БЭЭ?» Вместо того, чтобы вдаваться в разъяснения, Вальтрина подвела поближе молодого блондина: «Эльво, ты еще не видел мою очаровательную племянницу, только что вернувшуюся с Танквиля». «Рад познакомиться!» «Шайна Мэддок — Эльво Глиссам. А теперь, Эльво, расскажи ей, что такое БЭЭ, но даже не заикайся обо мне или о моих драгоценных лакеях, а то я прикажу им взять тебя за шиворот и вышвырнуть на улицу!» «БЭЭ — общество «Борцов за эмансипацию эрджинов», — охотно откликнулся Эльво Глиссам. — Только не подумайте, что мы сентиментальные барышни! Мы протестуем против вопиющей несправедливости порабощения разумных существ. Вальтрина, содержащая эрджинов в услужении, нередко становится мишенью нашей критики. Подождите, мы еще упрячем ее за решетку. Если она не раскается и не освободит своих рабов». «Ха! Прежде, чем это произойдет, тебе придется доказать мне две вещи — нет, три! Во-первых, докажи, что Сим и Слим — разумные существа, а не домашние животные. Во-вторых, ниоткуда не следует, что они предпочитают дикий образ жизни домашней службе. И потом — где еще ты найдешь такую послушную, сообразительную, породистую и надежную прислугу, как мои горчичночерные красавцы? Если уж на то пошло, я собираюсь прикупить еще трех-четырех эрджинов: со временем из них выйдут превосходные садовники». Как раз в этот момент один из лакеев-эрджинов вошел в приемный зал, толкая перед собой тележку-этажерку с посудой. Оглянувшись через плечо, Шайна невольно отшатнулась: «Как вы не боитесь? Самец, чуть не сожравший Кельсе, был не больше! Пожалуй, даже поменьше этого». «Моя бы воля, — отозвался Кельсе, — я бы их всех перестрелял». В голосе Глинты Избейн появилась неприятная резкость: «Если они разумны, это было бы убийством. Если нет, это было бы просто жестокостью». Кельсе пожал плечами и отвернулся. Джерд Джемаз, недавно прибывший и уже несколько минут следивший за разговором со стороны, нарушил молчание: «У нас есть основания бояться эрджинов. У вас, по-видимому, их нет. Кстати, в Оланже почему-то не заметно ни одной партии или группировки, требующей освободить эрджинов, укрощаемых ульдрами-наездниками». «Вот и основали бы такую партию!» — отрезала Глинта Избейн. Эррис Замматцен усмехнулся: «Причины, по которым профессиональные гильдии активно поддерживают организацию висфера Глиссама, очевидны: эрджины сбивают цены на труд. Сам висфер Глиссам, надо полагать, руководствуется иными побуждениями». «Разумеется. Хартия Ойкумены запрещает рабовладение, а эрджины порабощены. В Оланже их, по меньшей мере, не подвергают жестокому обращению. В Уайе дела обстоят по-другому. А ветроходы, о чьей неблаговидной роли все предпочитают не вспоминать, — просто-напросто работорговцы!» «Или дрессировщики, если с их точки зрения эрджины — не более чем сообразительные твари». Шайна не выдержала: «Не понимаю, как им удается укрощать эрджинов. По-моему, это должно быть невозможно в принципе. Эрджины — злобные, безжалостные чудовища, люто ненавидящие всех людей!» «Сим и Слим совершенно безобидны, — возразила Вальтрина. — Почему это так и каким образом их укротили? Не имею ни малейшего представления». Сим, напоминавший мохнатого великана в роскошной ливрее, снова проходил мимо. Встретившись глазами с непроницаемым оранжевым свечением, исходившим из-под рыжеватых пучков «бровей», служивших эрджину оптическими рецепторами, Шайна поежилась — у нее возникло отчетливое ощущение, что дрессированный лакей прекрасно понимает происходящее: «Может быть, Сим предпочел бы никогда не попадаться в руки ветроходам. Никто не знает, как они одомашнивают эрджинов. Холостят? Лоботомируют? Гипнотизируют? Просто бьют, пока те не привыкают подчиняться людям?» «Спроси его!» — любезно предложила Вальтрина. «Меня не учили с ними объясняться». Контральто Вальтрины стало высокомерным и беззаботным: «Так о чем же ты беспокоишься? Мои эрджины могут уйти, когда им заблагорассудится. Я не держу их на цепи. Знаешь, почему они работают? Потому что вилла Мирасоль им нравится гораздо больше, чем пустынные нагорья Уайи. И никто не жалуется — кроме Ассоциации профессиональных гильдий, усматривающей в эрджинах угрозу их невероятно завышенным ставкам заработной платы!» Вальтрина д’Арабеск надменно кивнула, подчеркивая неоспоримость своего суждения, и прошествовала в противоположный конец зала, где еще одна оживленно беседующая группа окружила пару серокожих кочевников. Джерд Джемаз изрек, не обращаясь ни к кому в частности: «Нельзя сказать, что вся эта болтовня — пустая трата времени. По-видимому, для многих такое времяпровождение превратилось в пристрастие, доставляющее удовольствие, сходное с утолением голода». Глинта Избейн соблаговолила дать ледяной ответ: «Слова — средства передачи идей. Идеи — компоненты осмысления мира». Джемаз ухмыльнулся: «Вы, вероятно, даже не догадываетесь, что дали очень любопытную оценку происходящему». Глинта Избейн демонстративно отвернулась и направилась туда же, куда раньше, как магнитом, притянуло Вальтрину д'Арабеск. Джемаз и Кельсе возвратились к буфету, и Алджер снабдил их прохладительными коктейлями. Шайна заинтересовалась парой алуанских светильников, высеченных из красного кремнистого известняка в характерном для кочевников стиле дерзкой асимметрии. Эльво Глиссам оказался рядом: «Вам нравятся эти лампы?» «Любопытные поделки, — сказала Шайна. — Но лично я не стала бы держать такой светильник у себя дома». «Даже так? На мой взгляд, ульдры выражают преклонение перед безрассудной отвагой, нарочито пренебрегая правильностью форм». Шайна неохотно кивнула: «Надо полагать, во мне не изжиты предрассудки детства. В Рассветной усадьбе ульдрам приписывали капризную рассеянность, неуравновешенность, диковатую самонадеянность. Теперь я понимаю, что для кочевников единообразие и гармония — своего рода признаки раболепия, подчинения правилам, установленным другими. В беспорядочности форм они находят выражение своему индивидуализму». «Возможно, с их точки зрения упорядоченность, свидетельствующая о внутренней дисциплине, заключается в чем-то другом — например, в очевидной трудоемкости обработки поверхностей». Шайна поджала губы: «Сомневаюсь, что ульдры рассуждают столь прямолинейно. Кочевники — в особенности вольные ульдры — заносчивы и бесцеремонны. Агрессивные выходки считаются у них в порядке вещей. Подозреваю, что их поделки относятся к разряду таких выходок. Ульдра, высекающий каменный светильник, тем самым говорит пришлому покупателю: «Что хочу, то и делаю, мне никто не указ. Не нравится? Найди себе другую лампу»». «Возникает такое впечатление, несомненно. В лучшем случае — вдохновенное пренебрежение условностями. В худшем — своего рода капризная, вызывающая неуживчивость». «По сути дела, вы дали определение характера ульдры». Эльво Глиссам глядел в другой конец зала — туда, где красовались два приглашенных кочевника. Шайна краем глаза наблюдала за ним. Она решила, что он ей нравится — проницательный молодой человек чуть выше среднего роста, не без чувства юмора, вежливый. Кроме того, на него приятно посмотреть: мягкие светлые волосы, правильные черты лица... Небрежная свобода движений выдавала в нем если не спортсмена, то одного из тех любимцев судьбы, кому не стоит труда всегда оставаться в хорошей форме. Глиссам повернулся, заметил, что собеседница его изучает, и смущенно улыбнулся. Шайна поспешила спросить: «Вы не местный? Я имею в виду, вы не родились на побережье Сцинтарре?» «Я из Дженнета на Диаманте — унылого города на безотрадной планете. Мой отец издает фармацевтический журнал. И по сию пору я, наверное, писал бы заметки о патентованных порошках от микоза ступней, если бы мой дед не подарил мне на день рожденья лотерейный билет». «Билет выиграл?» «Сто тысяч СЕРСов». [9] «И что вы сделали с деньгами?» Эльво Глиссам ответил небрежным или, может быть, просто скромным жестом: «Ничего особенного. Заплатил семейные долги, купил сестре туристический аэромобиль и положил оставшееся в банк под проценты. И вот я здесь — доходы у меня незавидные, но на жизнь хватает». 9 СЕРС (стандартная единица расчета стоимости): денежная единица, имеющая хождение по всей Ойкумене; определяется как ценность одного часа неквалифицированного труда в стандартных условиях. Все остальные валюты, если они применяются, легко конвертируются в СЕРСы, потому что только СЕРСы позволяют измерять относительную ценность любых товаров и услуг как эквивалент того или иного числа человеко-часов тяжелого физического труда — единственного универсального продукта, предлагаемого и потребляемого на любой населенной людьми планете. «И что вы делаете — кроме того, что просто живете?» «Ну, я нашел себе пару занятий. Как вы знаете, я работаю на БЭЭ. А еще я собрал целую коллекцию боевых гимнов ульдр. Ульдры музыкально одарены от природы и сочиняют замечательные песни, заслуживающие гораздо большего внимания, чем то, какое им уделялось до сих пор». «Я выросла под эти песни, — заметила Шайна. — Если бы у меня было подходящее настроение, я могла бы, не сходя с места, завыть что-нибудь такое, от чего у гостей тетки Вальтрины кровь в жилах застынет!» «Имейте сострадание — не здесь и не сейчас». Шайна рассмеялась: «У меня не слишком часто возникает желание «развести десять тысяч костров, чтобы сжечь десять тысяч врагов — одного за другим, и с пристрастьем таким, чтоб от воплей их корчился дым!»...» «Кстати, сегодня, кажется, должен появиться Серый Принц». «Серый Принц — грядущий мессия Алуана, демагог и подстрекатель, гроза пришлых захватчиков?» «Нечто в этом роде. Он выступает за создание «Паналуанского фронта» вольных племен, призванного со временем приобщить и поглотить договорных ульдр, а затем, в конечном счете, изгнать помещиков из Уайи. Здесь его поддерживает и финансирует «Союз раскрепощения» — другими словами, почти все население Сцинтарре». «И вы тоже?» «Э-э... Мне не хотелось бы признаваться в этом дочери помещика». Шайна вздохнула: «Что поделаешь. Меня это не задевает. Вернусь в Рассветную усадьбу и буду там жить. Я решила больше не спорить с отцом». «Разве вы не ставите себя тем самым в неудобное положение? Я чувствую, что вам не безразлична справедливость — или, если можно так выразиться, игра по правилам...» «Другими словами, вы считаете, что мне следовало бы сочувствовать раскрепостителям? Не знаю, что вам сказать. Рассветная усадьба — мой дом, меня научили так думать, я родилась и выросла в поместье. Что, если у меня нет никакого права там оставаться? Хотела бы я остаться, несмотря ни на что? Честно говоря, я рада, что в данном случае мое мнение не имеет никакого значения, и что я могу вернуться домой, не испытывая муки совести». Эльво Глиссам рассмеялся: «По крайней мере вы откровенны. На вашем месте я, наверное, смотрел бы на вещи так же. Кельсе — ваш брат? А кто этот темноволосый субъект с таким выражением на лице, будто у него несварение желудка?» «Это Джерд Джемаз из Суанисета, поместья к востоку от нашего. У него всегда был несколько надменный и мрачноватый характер, сколько я его помню». «По-моему, кто-то сказал — кажется, Вальтрина — что на Кельсе напал эрджин?» «О да. Это было ужасно. С тех нор я цепенею от страха при виде эрджина. Не могу поверить, чтобы эти огромные твари были беззлобны и послушны». «Среди людей встречаются самые несовместимые манеры поведения. Эрджины тоже принадлежат к разным породам, причем отдельные особи могут сильно отличаться повадками от других». «Может быть... Но стоит мне взглянуть на их жуткие пасти и волосатые лапищи, как я вспоминаю несчастного Кельсе — маленького, окровавленного, растерзанного на куски...» «Каким чудом он выжил?» «Его спас Кексик — мальчишка-ульдра. Подбежал с ружьем и буквально отстрелил эрджину голову. Бедняга Кельсе. Впрочем, Кексику тоже не повезло...» «Что случилось с Кексиком?» «Это долгая и неприятная история. Не хочу об этом говорить». Какое-то время собеседники стояли в молчании. Наконец Эльво Глиссам сказал: «Давайте прогуляемся по террасе, посмотрим на море — завтра вам туда лететь...» Шайне его предложение показалось удачным, и они вышли. Уже темнело, но воздух оставался теплым и влажным. За пальмовыми листьями кампандера обширным неправильным полумесяцем искрились огни Оланжа. Выше горели звезды Ойкумены — иные, казалось, многозначительно подмигивали, намекая на величие взлелеянных ими населенных миров. [10] 10 В мирах Ойкумены и скопления Аластор, особенно на планетах пасторального типа, образовалась новая профессия звездочета — человека, умеющего называть звезды и рассказывать истории о народах, населяющих далекие солнечные системы. За небольшую мзду странствующие звездочеты оживляли вечерние сборища, откликаясь на вопросы гостей, указывавших на ту или иную звезду, и поражая их воображение чудесными повествованиями и описаниями диковинных обычаев и достопримечательностей, таящихся в глубинах космоса. Эльво Глиссам продолжал: «Час тому назад я даже не подозревал о вашем существовании, а теперь в моей жизни появилась Шайна Мэддок, и мне будет жаль с вами расстаться. Вы уверены, что в Алуане вам будет лучше, чем в Оланже?» «Мне не терпится вернуться домой!» «Вернуться — в унылые, дикие просторы? Они вас не подавляют?» «Конечно, нет! Какая чепуха! Кто вам заморочил голову? Алуан великолепен! Небо раскинулось так широко, горизонты так далеки, что горы, долины, леса и озера теряются в перспективах! Все купается в море воздуха и света — это не поддается определению. Могу только сказать, что в Уайе что-то творится с душой. Последние пять лет мне страшно не хватало Рассветного поместья». «Любопытно. В вашем описании Алуан совсем не таков, каким его привыкли представлять себе здесь». «О, там очень красиво, но легкой жизни там нет. Ульдры говорят, что Уайя не прощает слабых. Трудностей и опасностей у нас больше, чем радостей и развлечений. Если бы вам привелось видеть, как дикие эрджины уничтожают скот, вы, может быть, не становились бы на их сторону с такой уверенностью». «Ну вот! Вы меня совершенно не понимаете! Я не сторонник эрджинов. Я противник рабства, а эрджинов поработили». «Диких эрджинов никто не порабощал! Лучше было бы, если б этим действительно кто-нибудь занялся». Эльво Глиссам безразлично пожал плечами: «Никогда не видел дикого эрджина и, скорее всего, у меня не будет такой возможности. В Сцинтарре они практически вымерли». «Приезжайте в Рассветную усадьбу — насмотритесь на диких эрджинов в свое удовольствие». В голосе Глиссама появилась тоскливая нотка: «Я принял бы приглашение, если бы знал наверняка, что вы не шутите». Шайна колебалась только мгновение, хотя первоначально ее предложение было скорее фигуральным оборотом речи, нежели фактическим приглашением: «Я не шучу». «А что подумает Кельсе? А ваш отец?» «Почему бы они возражали? В Рассветной усадьбе всегда рады принимать гостей». Эльво Глиссам задумался: «Когда вы отправляетесь?» «Рано утром. Полетим с Джердом Джемазом в Галигонг, на окраине Вольных земель. Там нас встретит отец. А к завтрашнему вечеру мы уже будем в Рассветной усадьбе». «Ваш брат может подумать, что я навязываюсь». «Ни в коем случае! Почему бы он так подумал?» «Ну хорошо. Буду очень рад к вам присоединиться. Честно говоря, меня перспектива такого путешествия волнует необычайно, — Эльво Глиссам, перед этим облокотившийся на балюстраду, решительно выпрямился. — В таком случае мне придется покинуть вечеринку, чтобы собраться в путь и отложить несколько дел. А завтра утром мы встретимся в вестибюле вашего отеля». Шайна протянула ему руку: «Тогда до завтра». Глиссам поклонился и поцеловал ее пальцы: «До завтра». Он повернулся и ушел. Шайна смотрела ему вслед с невольной полуулыбкой на лице, чувствуя, как к горлу поднимается теплая, щемящая волна. Шайна вернулась в виллу Мирасоль и бродила из комнаты в комнату, пока не оказалась в полутемном помещении, которое Вальтрина нарекла «качембой» и обставила так, как по ее мнению должно было выглядеть пещерное святилище кочевников. Здесь Шайна нашла Кельсе и Джерда Джемаза, обсуждавших подлинность древних фетишей тетки Вальтрины. Кельсе нашел кощунственную маску [11] и поднял ее к лицу: «Попахивает дымком габбхута, а отверстия ноздрей кто-то чем-то смазывал... кажется, дильфом». Шайна усмехнулась: «Хотела бы я знать, сколько масок походят на вас двоих, и в каких качембах их прячут?» «Не сомневаюсь, что и меня, и Кельсе почтили несколькими изображениями, — отозвался Джемаз. — Суанисетские фаззы не столь дружелюбны, как ваши ао. В прошлом году я заглянул в качембу у Канильской заводи. И что вы думаете? Там соорудили целый макет нашей цитадели». 11 Кощунственная маска: шаман-ульдра надевает маску из обожженной глины, напоминающую внешность человека, вызвавшего недовольство соплеменников шамана, наряжается, по возможности, в краденую или выброшенную одежду негодяя и украшает волосы султаном-соцветием касты супостата, после чего посещает тайное святилище — качембу — неприятельского племени и кощунствует, то есть всячески оскверняет фетиши демонов-хранителей врагов, ожидая, что гнев оскорбленных божеств обрушится не на него, а на того, под чьей личиной он проник в качембу. «А маски там были?» «Всего две: моя и моего отца. Причем на маску отца надели красный колпак — дело сделано». Через три года после прибытия на Танквиль Шайна получила от брата извещение о внезапной кончине Пало Джемаза, отца Джерда, сбитого в полете неизвестным ульдрой. «В данном случае демон-хранитель воспользовался спираньей», — заметил Кельсе. Джемаз коротко кивнул: «Раз или два в неделю я вылетаю на своем «Дэйси» поохотиться. До сих пор мне не везло». Шайна решила сменить тему разговора: «Кельсе, я пригласила Эльво Глиссама в Рассветную усадьбу». «Глиссама? Защитника прав эрджинов?» «Да. Он никогда не видел диких эрджинов. Я пообещала, что у нас он сможет на них полюбоваться. Ты не возражаешь?» «Почему бы я возражал? Судя по всему, он порядочный человек». Все трое вернулись в главный приемный зал. Шайна сразу заметила среди гостей высокого молодого ульдру в строгой мантии алуанского вождя. Его облачение, однако, было сплошь серым, тогда как вожди кочевников по традиции носили темно-красные, пунцовые или розовые одеяния. Статный ульдра отличался внушительной, даже привлекательной наружностью, кожа его отливала синевой моря, выбеленные волосы сверкали, как лед. Шайна замерла от изумления, похожего на испуг. Широко раскрыв глаза, она повернулась к брату: «Что он здесь делает?» «Перед тобой Серый Принц! — язвительно провозгласил Кельсе. — Его принимают в лучших домах Оланжа». «Но как... почему...» «Каким-то образом его убедили взять на себя роль спасителя синей расы». Джерд Джемаз иронически хрюкнул. Шайна внезапно вспыхнула, разозлившись не на шутку — и на Джемаза, прирожденного хама и невежду, и на Кельсе, не уступавшего отцу ворчливостью и упрямством... Она взяла себя в руки. В конце концов, Кельсе потерял ногу и руку. По сравнению с его утратой ее огорчения были мелочными, несущественными... Серый Принц, обводивший взором лица присутствующих, увидел Шайну. Чуть наклонившись, он присмотрелся, выпрямился с радостным удивлением, быстрыми шагами направился к Шайне и встал прямо перед ней. Кельсе обронил скучающим тоном: «Привет, Кексик». Вскинув голову, как породистый конь, Серый Принц расхохотался: «Кексика больше нет! Приходится беспокоиться о престиже, — легкий акцент, свойственный всем ульдрам, придавал его речи дополнительную живость и настойчивость. — Для друзей детства я — Джорджол, а если вы настаиваете на формальностях, то — принц Джорджол». «Вряд ли мы станем настаивать на формальностях, — съязвил Кельсе. — Ты, наверное, не забыл Джерда Джемаза из Суанисета?» «Прекрасно его помню, — Джорджол поклонился и поцеловал Шайне руку. — Если вам так приспичило, зовите меня Кексиком, хотя...» Джорджол обвел глазами приемный зал, скользнув взглядом по лицам Кельсе и Джерда так, как если бы они были частью безличной толпы: «Предпочел бы, чтобы здесь об этом прозвище не знали. Шайна, где ты пропадала? Прошло пять лет!» «Пять долгих лет». «Бесконечность! С тех пор все изменилось». «В твоем случае — явно в лучшую сторону. Насколько я понимаю, в Оланже только и говорят, что о тебе. Хотя я до сих пор не понимала, что Серый Принц — это ты!» «Да, я преодолел много преград, и собираюсь преодолеть еще по меньшей мере столько же. Даже если это создает определенные неудобства для моих старых друзей», — теперь взгляд Джорджола задержался, наконец, на лицах Кельсе и Джерда. Но он тут же вернулся к Шайне: «Что ты теперь будешь делать?» «Завтра возвращаюсь в Рассветное поместье. Отец встретит нас в Галигонге, оттуда мы полетим домой». «Значит, решила стать крепостницей?» «Крепостницей? Это еще что такое?» Кельсе произнес тоном старика, уставшего от детских шалостей: «Всякого, кто не подлизывается к раскрепостителям, тут же обзывают крепостником». Шайна возразила кочевнику: «Я возвращаюсь, оставаясь самой собой, ни больше ни меньше, и ни с кем не собираюсь ни о чем препираться». «Это может оказаться труднее, чем тебе кажется». Шайна с улыбкой покачала головой: «С отцом я как-нибудь свыкнусь. Ты прекрасно знаешь, что он человек разумный, и жестокостью не отличается». «Как любая стихийная сила! Бури, грозы, ураганы — их тоже нельзя назвать неразумными или жестокими. Но с ними невозможно справиться, взывая к доброте и логике». Шайна печально рассмеялась: «И ты намерен «справиться» с моим бедным отцом?» «Другого выхода нет. Я — раскрепоститель. Я обязан вернуть своему народу земли, отнятые у него твоим народом, отнятые обманом и насилием!» Джерд Джемаз поднял глаза к потолку и наполовину отвернулся. Кельсе сказал: «Кстати о моем отце. Сегодня я получил от него письмо — весьма любопытное. В частности, он пишет: «Если, паче чаяния, ты встретишься с бездельником и плутом Джорджолом, постарайся привести его в чувство. Так будет лучше для него самого. Возможно, перспектива делать карьеру в Рассветной усадьбе его больше не привлекает. Тем не менее, передай ему, что после того, как надутый им пузырь лопнет (а это рано или поздно произойдет), я всегда буду рад приветствовать его у себя — по причинам, всем нам хорошо известным. Я только что вернулся из Вольводеса и не могу дождаться вашего приезда. Мне пришлось пережить невероятные приключения. Смогу рассказать одну забавную шутку — я затратил десять лет на то, чтобы ее раскопать. Потрясающая по своей нелепости ситуация! Ты будешь смеяться до слез... Не сомневаюсь, что Джорджол тоже мог бы извлечь из моего рассказа весьма поучительную мораль...». Остальное к тебе не относится». Джорджол высоко поднял выбеленные брови: «О чем это он? Я не интересуюсь анекдотами». «Не знаю, не знаю... Мне, например, не терпится выяснить, кому и как впервые удалось рассмешить отца до слез». Джорджол погладил свой длинный нос, лишенный — явно хирургическим путем — типичного для любого ульдры уродливо свисающего кончика: «Насколько я помню, Ютер Мэддок действительно никогда не отличался чувством юмора». «Верно, — кивнул Кельсе. — Тем не менее, он устроен гораздо сложнее, чем ты себе представляешь». Джорджол нахмурился, помолчал: «Твой отец руководствовался, главным образом, строгими правилами этикета. Кто знает, что он за человек на самом деле?» «Всех нас формируют жизненные обстоятельства», — пожал плечами Кельсе. Джорджол широко ухмыльнулся, обнажив зубы белее выбеленных волос, сверкнувшие на фоне темной синеватой кожи: «О нет! Я — это я, потому что я сам — вершитель своей судьбы!» Шайна не сумела сдержать нервную усмешку: «Послушай, Кексик... Джорджол — Серый Принц — как бы ты себя не называл — опомнись! Если ты будешь выкрикивать лозунги с такой страстью, люди испугаются и подумают, что ты спятил». Ухмылка Джорджола слегка увяла: «Как тебе известно, я человек страстный». Вальтрина позвала его с другого конца зала. Джорджол откланялся, бросил последний быстрый взгляд на Шайну и удалился. Шайна глубоко вздохнула: «Что правда, то правда. Его всегда обуревали страсти». Поблизости оказался Эррис Замматцен: «Не могу не заметить, молодые люди, что вы, по-видимому, близко знакомы с Серым Принцем?» «С Кексиком? А как же! — злорадно отозвался Кельсе. — Отец подобрал его младенцем на окраине Вольных земель — он даже не подкидыш, родители бросили его подыхать в пустыне. Кексик вырос с нами в усадьбе, под присмотром управляющего-ао». «Отец всегда жалел Кексика, — задумчиво произнесла Шайна. — Когда нас ловили на какой-нибудь злостной проделке — а хулиганили мы на славу! — мы с Кельсс непременно получали затрещины, а Кексик отделывался выговором». «По сути дела жалостью это назвать нельзя, — возразил Кельсе. — Отец просто-напросто соблюдал этикет, упомянутый тем же Кексиком. Ударить синего — хуже, чем убить». Замматцен взглянул на группу кочевников, стоявших поодаль: «Выглядят они достаточно внушительно. Не возникает ни малейшего желания подойти и влепить одному из них пощечину». «Ответная пощечина не последует — ульдра промолчит, а потом зарежет вас в темном углу. Впрочем, может зарезать и сразу, при всех. У них только женщины дерутся голыми руками. Причем женские драки — популярная забава». Замматцен с любопытством повернулся к Кельсе: «Возникает впечатление, что ульдры не вызывают у вас симпатию». «Почему же? Ульдры ульдрам рознь. Наши ао, например, ведут себя вполне прилично. Шаман Кургеч — один из ближайших приятелей моего отца. В поместье запрещены женские драки и некоторые другие отвратительные обычаи. Но кочевники продолжают заниматься колдовством — с этим мы справиться не можем». «Надо полагать, Джорджол не воспитывался как ульдра?» «А он никак не воспитывался. Жил с управляющим-ао, на уроки ходил вместе с нами, играл вместе с нами, носил ойкуменическую одежду. Мы даже не вспоминали о том, что он — синий». «Я им всегда восхищалась, — заметила Шайна. — Особенно после того, как он спас Кельсе от эрджина». «Даже так! Вы потеряли руку и ногу в схватке с эрджином?» Кельсе сухо кивнул и собирался сменить тему разговора, но Шайна вмешалась: «Это случилось в трех километрах к югу от усадьбы. Мы играли в прятки под Ржавым Перстом. Эрджин выскочил из-за скалы и набросился на Кельсе. Джорджол подбежал вплотную и отстрелил эрджину голову — как раз вовремя. Если бы не он, Кельсе не стоял бы сейчас с нами. Отец всегда хотел отблагодарить Джорджола, сделать для него что-нибудь...» Шайна помолчала, восстанавливая в памяти события пятилетней давности: «Но возникли эмоциональные проблемы. У Джорджола началось аурау. [12] Он сбежал, и мы его больше не видели. Кургеч говорил, что он покинул Договорные земли и присоединился к гарганчам. Мы знали, что он из гарганчей — у него было родимое клеймо. Так что опасаться «втирания в землю» не приходилось». 12 Аурау: непереводимый термин, обозначающий состояние кочевника, охваченного непреодолимым отвращением к любым ограничениям цивилизованного образа жизни. Иногда этот же термин применяется в отношении животного, заключенного в клетку и отчаянно стремящегося вырваться на свободу. «Синие «втирают в землю» пойманных кочевников из вражеских племен, — пояснил Кельсе. — Всего лишь одна из множества мучительных казней на все случаи жизни». Шайна смотрела на Джорджола, красовавшегося среди гостей: «А сегодня мы повстречались с ним в вилле Мирасоль. Конечно, мы ожидали, что он сумеет за себя постоять, но кто мог подумать, что он сделает политическую карьеру?» «Отец считал, что из него вышел бы неплохой пастух, складской рабочий или даже управляющий», — неприязненно произнес Кельсе. «Вы не можете не согласиться с тем, что перед талантливым ульдрой, желающим проявить себя, добиться успеха или занять видное положение в обществе, закрыты практически все двери», — возразил Эррис Замматцен. Джерд Джемаз иронически фыркнул: «Синий кочевник только и мечтает о том, как бы ему совершить успешный набег, получить большой выкуп или награбить денег на постройку спираньи. Он не желает становиться инженером или учителем — не больше, чем вы хотели бы стать укротителем диких эрджинов». «Я способен подавить в себе такое стремление», — улыбнулся Замматцен. «Подумайте сами, — оживился Кельсе. — Синие могут свободно приезжать в Сцинтарре, посещать школы, приобретать любые профессии. Но кочевников, пользующихся этими возможностями, можно пересчитать по пальцам. Почему? Почему все синие в Оланже — агитаторы и прихвостни раскрепостителей, живущие на подачки? Все они преследуют только одну цель — вытеснить помещиков с Договорных земель». «По их мнению, это их земля», — заметил один из нотаблей. «Если им удастся нас изгнать, это будет их земля, — ответил Кельсе. — Если нет, она наша». Замматцен пожал плечами и отвернулся. Кельсе прикоснулся к плечу сестры: «Нам пора. Завтра тяжелый день». Шайна не возражала. Вместе с Джердом Джемазом они попрощались с Вальтриной и покинули виллу Мирасоль. Было поздно, но Шайна не могла заснуть. Она вышла на балкон — постоять под звездами. Море утихло, город спал. Редкие огни мерцали вдоль берега и сквозь темную листву на склонах холмов. Тишину нарушали только мягкие вздохи прибоя... Прошел день, полный событий. Кельсе, Джерд Джемаз, Вальтрина, Кексик (Серый Принц, не иначе!) — все они выступили из дымки детских воспоминаний, приобрели обостренные черты характера, вступили в напряженные отношения. Шайна вернулась домой, чтобы найти покой — теперь эта надежда казалась потерянной навсегда. Перед ее внутренним взором возникло лицо брата. Кельсе стал циничнее и суше, чем она могла себе представить. Он слишком быстро повзрослел — все его мальчишеское дружелюбие улетучилось. Джерд Джемаз? Черствый, безжалостный мужлан с каменным сердцем... Кексик, отныне именуемый Джорджолом — смышленый и галантный, как всегда. В Рассветной усадьбе его кормили и одевали, в ней ему дали образование, Рассветной усадьбе он обязан жизнью, в конце концов... А теперь Рассветное поместье стало мишенью для нападок раскрепостителей. Какая ирония судьбы! Эльво Глиссам... Шайна почувствовала теплый прилив крови — сердце с готовностью встрепенулось. Она надеялась, что Глиссам проведет в Рассветном поместье недели, может быть, даже месяцы. Она показала бы ему Опаловые копи, озеро Вуалей, луг Санреддина, Заколдованный лес и охотничий домик на Майской горе. Она упросила бы Кургеча устроить Большое Кару! [13] Эльво Глиссам принесет веселье в Рассветную усадьбу, где давно уже царила унылая тишина. Пять лет, пять никчемных лет! 13 Кару: празднество ульдр, включающее пиршества, музыкальные представления, танцы, декламации и атлетические состязания. Обычное кару продолжается сутки: одну ночь и следующий день. Большое Кару празднуется три дня и три ночи, иногда дольше. Кару вольных племен — дикие торжества, нередко сопровождающиеся мрачными, кровавыми ритуалами. Глава 3 Над Хурманским морем летел «Апекс» А-15 — неуклюжий, лишенный элегантности служебный аппарат из Суанисета. Шайна подозревала, что Джерд Джемаз демонстрировал таким образом презрение к модным поветриям Оланжа. В связи с чем она пожаловалась: «Все это превосходно и замечательно, но где знаменитый «Хайбро»?» Джерд Джемаз запрограммировал курс на Галигонг и повернулся к ней, положив локоть на спинку кресла: «Седан в мастерской. Никак не дождусь, когда поставят новые дексоды». Шайна помнила роскошный «Хайбро» с детства. Она спросила у брата: «Надо полагать, папаша все еще летает на старом латаном «Стюрдеванте» с треснувшим ветровым стеклом?» «Да, ему сносу нет. Впрочем, стекло я заменил — в прошлом году». Шайна пояснила сидевшему рядом Эльво Глиссаму: «В поместьях жизнь никуда не торопится. Наши предки были люди предусмотрительные и практичные. То, что годилось для них, как правило, годится и для нас». «Но мы не впадаем в апатию, — поправил ее Кельсе. — Двенадцать лет назад мы разбили виноградники на восьмидесяти гектарах, и в следующем году начнем делать вино». «Любопытно! Наше вино, несомненно, будет дешевле привозного, — заметила Шайна. — Того и гляди разбогатеем, превратимся в магнатов-виноторговцев». Глиссам удивился: «Я думал, вы и так уже богаты! У вас столько земли — горы, ручьи, минералы...» Кельсе печально усмехнулся: «Мы ведем натуральное хозяйство — другими словами, потребляем почти все, что производим. Свободных денег у нас практически не бывает». «Может быть, вы посоветуете, как выиграть в лотерею?» — предложила Шайна. «С удовольствием! — заявил Глиссам. — Вкладывайте капитал в предприятия за пределами поместий. Например, устройте курорт с пристанью на одном из этих райских островков — смотрите, какой чудесный вид! От яхтсменов отбоя не будет». «Плавание по Хурманскому морю — рискованная затея, — приподнял бровь Кельсе. — Бывает, что морфоты забираются на борт и убивают всех подряд, после чего забавляются, изображая мореходов. Причем твари превосходно управляются с парусами, хотя идея заниматься пиратством почему-то не приходит им в голову». «Морфот за штурвалом, морфоты ставят паруса? Хотел бы я полюбоваться на такое зрелище!» — изрек Джерд Джемаз. Эльво Глиссам поморщился: «Корифон — жестокий мир». «У нас в Суанисете тихо и спокойно», — возразил Джемаз. «В Рассветном поместье тоже, — поддержал его Кельсе. — Джорджол пытался убедить наших ао в том, что из-за помещиков их дела идут из рук вон плохо, а они даже не понимали, о чем он толкует. Так что теперь он убеждает бездельников в Оланже — больше ничего не остается». «Джорджол мало напоминает типичного реформатора, — сказал Эльво Глиссам. — По правде говоря, он вызывает у меня противоречивые чувства. Какими побуждениями он руководствуется? В конце концов, всем известно, что Ютер Мэддок — его благодетель». Шайна молчала. Джерд Джемаз хмурился, глядя на проплывающие внизу Мермионские острова. Кельсе ответил: «Тайны в этом, на самом деле, никакой нет. У отца своя система ценностей, и он непреклонно ее придерживается. Да, Джорджол, Шайна и я выросли вместе, вместе играли и учились наравне, но никто никогда не пытался делать вид, что не понимает действительного положения вещей. Мы — пришлые, наследники захватчиков, а Джорджол был и есть синий отщепенец, брошенный гарганчами на произвол судьбы. Он не ел с нами в парадной столовой, его кормили на кухне — что, по-видимому, унижало его гораздо больше, чем он готов признать. А летом, когда мы уезжали на каникулы к тетке Вальтрине, Джорджола отправляли на ферму учиться обращению со скотиной, потому что папаша вознамерился сделать из него пастуха». Эльво Глиссам понимающе кивнул и больше не задавал вопросов. Розовое солнце уже высоко взошло, когда «Апекс» пробился сквозь гряду кучевых облаков и на северном горизонте показалась грозная тень Уайи. Мало-помалу в дымке проявились детали — утесы, пляжи, мысы. Цвета постепенно оживлялись, разделяясь на бледные серовато-коричневые, охряные, черные, желтовато-бурые и красновато-шоколадные тона. Приближался берег — от массы континента отделился полуостров, загораживавший длинную узкую бухту. В глубине бухты виднелись несколько рядов избушек и хижин, небольшое скопление складов и видавшая виды гостиница из беленых бревен: сооруженная на причале, она наполовину нависла над водой, опираясь на целый лес корявых свай. «Галигонг! — объявил Кельсе. — Крупнейший порт Вольного Алуана». «Сколько отсюда до Рассветной усадьбы?» «Примерно тысяча триста километров, — Кельсе изучал окрестности в бинокль. — Что-то не вижу старого «Стюрдеванта»... но мы прилетели раньше, чем рассчитывали. Хильгарды разбили лагерь на берегу и устроили кару. Кажется, женские драки в самом разгаре». Он передал бинокль Эльво Глиссаму, но тому удалось разглядеть — к некоторому своему облегчению — лишь мешанину скачущих на месте высоких голуболицых фигур в белых, розовых и темно-желтых облачениях. Аэромобиль приземлился. Все четверо вышли на белесый известковый берег Уайи и поспешили, закрывая лица от беспощадно палящих розовых лучей, найти укрытие в гостинице. Распахнув дверь, они оказались в полутемной таверне, освещенной только вереницей напоминающих бортовые иллюминаторы круглых окон из толстого зеленого стекла. Вышел низенький толстый трактирщик, явно из пришлых, с редкими остатками каштановых волос, раздвоенной пуговкой носа и меланхолическими карими, чуть раскосыми глазами. Кельсе спросил: «Из Рассветного поместья сообщения были?» «Нет, висфер, ни слова». Кельсе снова посмотрел на часы: «Что-то он опаздывает...» Приоткрыв выходную дверь, Кельсе выглянул наружу, посмотрел на небо, вернулся: «Перекусим, в таком случае. Хозяин, что вы можете предложить?» Трактирщик скорбно покачал головой: «Порадовать-то вас особенно нечем. Можно поджарить немного спернума. Остались консервированные полипы, пара банок. Если хотите, служка сбегает, соберет свежей каменицы — салат сделаем. За сахарные пирожные в витрине поручиться не могу, они уже подсохли... но к чаю, наверное, сгодятся». «Приготовьте, что найдется. Тем временем, мы не отказались бы выпить по кружке холодного эля». «Холодным-то его не назовешь...» — продолжая бормотать, хозяин скрылся в глубине таверны. Через некоторое время подали обед — значительно более существенный, чем можно было предположить на основе пессимистических посулов трактирщика. Шайна и три ее спутника сели за длинный стол, стоявший снаружи на причале, в тени гостиницы. Отсюда открывался вид на северный берег бухты, где расположились табором хильгарды. Хозяин гостиницы подтвердил, что кочевники уже второй день празднуют кару: «Любопытствовать не советую. Они нализались раки — если подойдете ближе, могут быть крупные неприятности. Сегодня с утра уже устроили три женские драки и восемь расколад, а к вечеру начнут запускать с колеса». Еще раз предупредив гостей многозначительным жестом, трактирщик вернулся в недра своего заведения. «Не совсем понимаю, о чем он говорит, — заметил Эльво Глиссам, — но у меня почему-то отпало всякое желание знакомиться с местными ульдрами». «Интуиция подсказывает вам правильное решение, — кивнул Кельсе, указав пальцем на выжженный склон холма. — Смотрите: там, где кончается тропа, вкопаны в землю лачуги вроде кроличьих клеток. В них держат заложников, ожидающих выкупа. Если выкуп не платят в течение года или двух, заложника заставляют бежать по полосе препятствий, а за ним гонятся вооруженные копьями воины верхом на эрджинах. Если пленник умудряется уцелеть и успевает добежать до конца трассы, его отпускают. Этот благородный спорт ульдры называют «расколадой». А колесо — высокое сооружение с противовесом прямо на берегу перед табором, видите? Противовес поднимают, пленника привязывают к колесу. Противовес падает — колесо вертится. В какой-то момент канат, удерживающий пленника, обрубают, и он летит, кувыркаясь в воздухе, к скале, торчащей из моря. Иногда он падает в воду и достается морфотам. Иногда разбивается об скалу. Веселье продолжается, пока не истощается запас заложников. Тем временем ульдры набивают брюхо жареной на вертелах морфотиной, накачиваются сивухой до озверения и судачат о том, как добыть побольше заложников». Шайне не нравился тон разговора — она не хотела, чтобы Кельсе и Джерд Джемаз внушали свои предрассудки еще не разбирающемуся в местных обычаях Глиссаму. Она сказала: «Хильгарды — не типичные ульдры. Это отверженное племя». Джемаз возразил: «Да, отверженное — но не потому, что их обычаи чем-то не устраивают соседей, а потому, что соседние племена отняли у них племенные земли и качембы». Шайна хотела было указать на тот факт, что варварские торжества такого рода праздновались только вольными ульдрами, и что договорные ульдры, такие, как ао в Рассветном поместье, не одобряли чрезмерные жестокости и вели себя гораздо приличнее — но заметила искорку насмешки в глазах Джемаза и придержала язык. Прошло несколько часов. После полудня Кельсе позвонил в Рассветную усадьбу. На пыльном, засиженном насекомыми экране в углу таверны появилось лицо Рейоны Верлас-Мэддок — домоправительницы, приходившейся троюродной сестрой Шайне и Кельсе. Изображение мигало и тряслось, голос Рейоны, искаженный до неузнаваемости древними волокнами, пробивался сквозь треск и свист: «Ютер еще не в Галигонге? Не знаю, что и думать. Он вылетел с утра, должен был давно вас встретить». «Нет, его здесь не было. Он не говорил, что где-нибудь остановится по пути, куда-нибудь заедет?» «Мне он ничего не сказал. Шайна с тобой? Дай перемолвиться словечком с нашей девочкой, тысячу лет ее не видела!» Шайна подошла к телефону, обменялась приветствиями с Рейоной и уступила место Кельсе. Тот попросил домоправительницу передать отцу, если тот позвонит, что его ждут в гостинице в Галигонге. Рейона пребывала в недоумении: «Ума не приложу, где он запропастился... Может, приземлился в Триллиуме, пропустить стаканчик-другой в компании домине Хьюго?» «Вряд ли, — недовольно ответил Кельсе. — Будем ждать, что поделаешь». Дело шло к вечеру — солнце опускалось в Хурманское море, разбрасывая пронзительные лучи в пылающих кудрявых облаках. Подавленные нескрываемой тревогой, Шайна, Кельсе, Эльво Глиссам и Джерд Джемаз сидели у пристани лицом к закату, глядя на спокойные воды. «Если бы с ним ничего не случилось, он не опоздал бы на целый день, — объявил Кельсе. — Совершенно очевидно: его что-то заставило сделать посадку по пути. А две трети пути — над Вольными землями гарганчей, хунгов и кийянов». «Почему он не связался по радио, не вызвал кого-нибудь на помощь?» — спросила Шайна. «Тому могут быть десятки причин, — отозвался Джерд Джемаз. — Не сомневаюсь, что мы его найдем где-нибудь по дороге к Рассветной усадьбе». Кельсе тихо выругался: «В темноте мы его не найдем. Придется ждать рассвета». Поднявшись на ноги, Кельсе пошел договариваться о ночлеге и вернулся мрачнее тучи: «У хозяина две комнаты с кроватями. Он обещал повесить пару гамаков. Но не знает, что приготовить на ужин — говорит, ничего не осталось». Тем не менее, трактирщик выставил блюдо, полное горячих пескунов, вареных в морской воде, с гарниром из игольчатой аноны и жареной капусты. После еды Шайна и ее спутники снова вышли посидеть на причале. Охваченный внезапным приступом гостеприимства, хозяин снова накрыл скатертью стоявший снаружи стол, обычно служивший для сортировки наживки и приготовления рыбацких приманок, и подал чай из вербены с печеньем и сушеными фруктами. Беседа постепенно увяла. Какое-то время костры хильгардов пылали высоким беспокойным пламенем, потом угомонились, превратившись в тлеющие багровые огоньки. Под причалом тихо и печально плескались ленивые волны. В небе стали появляться созвездия — великолепные Гриффеиды, Орфей с лютней из восьми голубых светил, чародейка Миральдра с сияющим Фенимом в алмазной диадеме, бледные вуали скопления Аластор над юго-восточным горизонтом. «Какой приятный вечер можно было бы провести в других обстоятельствах!» — с сожалением подумала Шайна. Ее подавленность объяснялась не только тревогой по поводу пропажи Ютера Мэддока. Старое доброе Рассветное поместье стало средоточием безобразной борьбы страстей, и она не знала, на чью сторону ей придется в конце концов перейти. Шайна подозревала, что не сможет стать искренней сторонницей отца — хотя это не имело никакого значения, потому что его она все равно любила таким, какой он есть. Почему, в таком случае, Джерд Джемаз вызывал в ней какое-то яростное отвращение? Его взгляды ничем не отличались от отцовских, а практичностью, находчивостью, умением постоять за себя и позаботиться о других он не уступал Ютеру Мэддоку. Она взглянула на Эльво Глиссама и Джерда Джемаза, беседовавших неподалеку. Почти ровесники, они стояли в одинаковых позах, опираясь на поручни причала — полностью самостоятельные, подтянутые и представительные молодые люди, с достоинством сознающие свои преимущества. Идеалист Глиссам, порывистый и веселый, склонен к сочувствию, к доброжелательному примирению, его все время беспокоят противоречия и расхождения нравственных критериев. В противоположность ему, Джемаз тщательно скрывает чувства под маской холодной иронии, его шутки всегда язвительны, его этические представления — если их можно так назвать — ограничиваются эгоистическим прагматизмом... Вечерний бриз отчетливо доносил негромкие слова. Джемаз и Глиссам обсуждали морфотов и эрджинов: Шайна прислушалась. «...Озадачивает одно обстоятельство, — говорил Джемаз. — Палеонтологи нашли окаменелости, иллюстрирующие всю эволюцию морфотов, начиная с существа, напоминавшего пескунов, которых мы сегодня ели. От эрджинов, однако, не осталось никаких ископаемых остатков. Скелет эрджина состоит из эластичного хряща, рассыпающегося в прах за несколько лет. Поэтому происхождение эрджинов до сих пор не установлено. Никто даже не знает, как они размножаются». «Никто, кроме ветроходов», — вставил Кельсе. «Как ветроходы приручают эрджинов? Ловят диких детенышей? Получают потомство особой, хорошо поддающейся дрессировке породы?» «Ютер Мэддок мог бы что-нибудь об этом рассказать — он только что вернулся из Пальги». «Может быть, насмешившая его история связана с дрессировкой эрджинов?» — предположил Кельсе. Джерд Джемаз пожал плечами: «Насколько мне известно, ветроходы ухаживают за яйцами эрджинов и обучают вылупляющихся детенышей. Дикие эрджины — телепаты. Возможно, ветроходам удается как-то подавлять эту способность. Каким образом? Не имею ни малейшего представления». Джерд Джемаз и Кельсе решили провести ночь на достаточно широких и мягких сиденьях «Апекса» и вскоре удалились. Эльво Глиссам и Шайна прошлись до конца причала и присели на перевернутый ялик. В темной воде отражались звезды. Костры хильгардов догорали. Откуда-то с берега донеслись отчаянно скулящие причитания, ритмично сопровождавшиеся протяжными басовитыми возгласами. Эльво Глиссам насторожился: «Какая заунывная мелодия!» «У синих нет веселых песен, — заметила Шайна. — С их точки зрения вся наша музыка — бессодержательный набор звуков, погремушки для младенцев». Далекие завывания мало-помалу умолкли, уступив успокоительно-безразличному плеску воды под причалом. Шайна спросила: «Вас такое начало поездки не слишком разочаровало? Я не ожидала, что возникнет столько неудобств». «Что вы! О каком разочаровании может идти речь? Надеюсь только, что вашего отца не задержало что-нибудь серьезнее поломки или другой мелкой неприятности». «Будем надеяться. Как говорит Джерд, отец всегда хорошо вооружен; даже если он сделал вынужденную посадку, завтра мы его найдем». «Не хочу показаться пессимистом, — осторожно заметил Глиссам, — но почему вы так уверены? Отсюда до Рассветной усадьбы очень далеко. Поиски придется вести на огромной территории». «Мы всегда летаем от ориентира к ориентиру — на тот случай, если забарахлит двигатель или что-нибудь в этом роде. Элементарная мера предосторожности. Завтра мы полетим в обратную сторону по тому же маршруту и, если отец не отклонился почему-либо от курса, непременно его найдем». Шайна поднялась на ноги: «Я, наверное, пойду спать». Эльво тоже встал и поцеловал ее в лоб: «Спокойной ночи, и ни чем не беспокойтесь — ни о чем!» Глава 4 Под серым небом, розовевшим на востоке, лежало неподвижнозеркальное море. Из стойбища хильгардов по заливу стелился дым, придававший воздуху приятно-резковатый привкус. Ворча и позевывая, трактирщик подал завтрак: вареных моллюсков с кашей и горячий чай. Шайна и ее спутники не теряли времени. Кельсе заплатил по счету, и уже через несколько минут «Апекс» взмыл в прохладный утренний воздух. Джерд Джемаз запрограммировал курс на Рассветную усадьбу, введя координаты промежуточных ориентиров. Набирая высоту над узкой бухтой и табором хильгардов, нескладный летательный аппарат повернул на северо-запад. Воины высыпали из палаток и вскочили на эрджинов, погоняя их электрическими шпорами. Брыкаясь, кидаясь из стороны в сторону, поднимаясь на дыбы, массивные твари пробежались на задних лапах, опустили массивные головы, вытянули шеи и галопом устремились в погоню. Всадники размахивали копьями и выкрикивали безумные проклятия. Хильгарды скоро отстали. Аэромобиль поднялся над скалистыми береговыми склонами и продолжал полет на высоте пятисот метров, обеспечивавшей достаточно широкий обзор, но позволявшей различать все детали ландшафта. Впереди, растворяясь в легкой дымке горизонта, простирался необъятный Алуан: холмистое плоскогорье, в ложбинах покрытое зарослями серого терновника и пустоствольницы. Изредка попадались карганы — толстые стволы-обрубки с ветвями, растопыренными, как хватающие воздух костлявые руки. «Апекс» летел медленно, и четверо в кабине внимательно изучали каждую пядь земли. Километр за километром, час за часом поиски оставались безрезультатными. Равнина круто опустилась, превратившись в нечто вроде дрожащего в раскаленном воздухе исполинского котлована, испещренного белесыми солончаковыми воронками. Дальше по курсу белели обрывистые меловые отроги горного хребта — Люцимира. «Негостеприимный пейзаж, — заметил Эльво Глиссам. — Понятно, почему этот район не относится к Договорным землям». Кельсе усмехнулся: «Кийянов он вполне устраивает. Каждому свое, все довольны». «Должно быть, кийяны — неприхотливый народ. Не представляю себе, как здесь могла бы выжить ящерица, не говоря уже о человеке», — возразил Глиссам. «В засушливое время года кийяны поднимаются в горы, к западу отсюда. В сезон дождей они спускаются к известняковым отрогам между горами и котлованом — там у них качембы». «Вы изучали их качембы?» Кельсе покачал головой: «Только заглядывал, никогда не заходил внутрь. Осквернителя качембы предают смерти». «Откуда они знают, кто заходил, а кто нет?» «Знают». Шайна чуть развела руками: «Мы не приглашаем их в гостиные, они не приглашают нас в качембы». «Каждому свое. Понятно». «И все довольны», — повторил Кельсе. «За исключением Джорджола», — напомнила Шайна. Пролетая над хребтом Люцимира, Джерд Джемаз сбавил скорость, чтобы спутники успели хорошо рассмотреть морщинистые склоны, размытые каменистыми ручьями. Нигде не было никаких признаков «Стюрдеванта» Ютера Мэддока. За Люцимиром открылась холмистая саванна, орошаемая дюжиной потоков, сливавшихся в полноводную реку — Лелу. Топкие берега густо поросли высокой травой и кустарником. Джемаз замедлил движение настолько, что «Апекс» почти повис в воздухе. Судя по всему, однако, «Стюрдевант» не совершал посадку в болоте. Глиссам спросил: «Это все еще Вольные земли?» «Да, территория хунгов. В ста пятидесяти километрах к востоку начинается Триллиум. До Рассветной усадьбы еще шестьсот километров на север». Проплывавшая мимо саванна постепенно превратилась в полупустынную равнину, покрытую редкими кудряшками дымчато-зеленоватого сольфея. На горизонте подобно сборищу исполинских серых чудовищ высилась дюжина останцев. Джемаз заставил «Апекс» подняться выше, чтобы расширить кругозор, но поиски опять ни к чему не привели. Они пролетели над плоскими вершинами останцев. Ландшафт, разрезанный глубокими извилистыми каньонами высохших русел, слегка оживился — под осыпями плоских возвышенностей темнели чащи густороста, местами белевшие от пуха, слетевшего с пирамидальных паутинниц; в ложбинах торчали одинокие черные стволы ибикса, увенчанные шелестящими султанами длинных горчичноохряных листьев. Этот труднопроходимый район был известен под наименованием «Драмальфо». Примерно в два часа пополудни, уже неподалеку от границы Договорных земель, они нашли «Стюрдевант» — точнее, то, что от него осталось. По-видимому, аэромобиль упал с большой высоты. Вокруг не было признаков жизни. Джемаз остановил «Апекс» в воздухе над разбитым черным корпусом, поднялся на ноги и тщательно рассмотрел окрестности в бинокль: «Что-то не так... мне все это не нравится». Продолжая поворачиваться, он замер, прицелился биноклем в какую-то точку на западе: «Синие — примерно тридцать всадников. Скачут сюда». Джемаз стал опускать «Апекс» ближе к месту крушения, а Кельсе тем временем изучал кочевников в бинокль: «Торопятся и не смотрят по сторонам — будто знают, где мы». «Знают, где пожива». «Им кто-то сообщил об аварии...» «Значит... — Джемаз обернулся, взглянул на небо, схватился за штурвал. — Спиранья!» Поздно. Раздался взрыв, металл застонал и лопнул, «Апекс» дрогнул, накренился кормой вниз. Рядом в крутом вираже пронеслась спиранья — узкая площадка с крыльями, загнутым ветровым стеклом и длинным дулом на носу. Дуло служило одновременно и дальнобойным орудием, и тараном, позволявшим лихому пилоту, нырнув к самой земле, насаживать всадника на нос спираньи, как на вертел. Выйдя из крутого пике, спиранья взметнулась высоко в небо, медленно вращаясь вокруг своей оси. «Апекс» падал кормой вниз — быстро переключив дюжину регуляторов, Джемазу удалось вызвать торможение. Спиранья снова пикировала. «Апекс» встряхнуло еще одним взрывом. Джемаз неразборчиво выругался. Земля приближалась угрожающе быстро — в последний момент Джемаз включил аварийную тягу, сломав рычагом ограничитель. Ударившись кормой о кремнистую почву, «Апекс» почти опрокинулся, качнувшись назад, потом качнулся вперед и шумно упал на днище. Джемаз схватил ружье, лежавшее в ящике под сиденьем, и выпрыгнул из машины. Но спиранья, порхнувшая за гряду холмов на западе, уже скрылась. Кельсе добрался до рации, попробовал передать сигнал бедствия: «Не работает. Нет питания». «Он вывел из строя обе кормовые гондолы, — отозвался Джемаз. — Чтобы сбить нас, но не убивать сразу». «Плохо дело, — сказал Кельсе. — Возможно, нам придется познакомиться с расколадой ближе, чем мы рассчитывали». «Возьмите ружья из ящика. Там должен быть еще гранатомет», — посоветовал Джемаз. Шайна, Эльво и Кельсе тоже покинули «Апекс». Кельсе спустился к «Стюрдеванту», заглянул в смятую машину. Возвращался он напряженный и мрачный: «Отец внутри. Мертвый». Эльво Глиссам ошалело смотрел на разбитый «Апекс», на обломки «Стюрдеванта», на Кельсе. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Шайна с трудом сдерживала слезы: пять лет она потеряла на Танквиле, пять лет! В безрассудном, инфантильном приступе пустопорожней самонадеянности! И теперь она никогда больше не увидит отца — никогда. Джерд Джемаз тихо спросил у Кельсе: «Ты опознал синих?» «По-моему, хунги. Ао тут не бывают. У эрджинов белые холки, так что это не гарганчи». «Спрячьтесь, — сказал Джемаз. — Как только они покажутся с севера, открывайте огонь. Я заберусь повыше, попробую их перехватить. Может быть, обстрел с двух сторон поможет сравнять шансы». Кельсе скрылся за «Апексом», Шайна последовала за ним. Глиссам постоял в нерешительности, глядя вслед Джемазу, спешившему трусцой к бугру песчаника, возвышавшемуся метрах в четырехстах к западу. Присоединившись к брату и сестре, Глиссам спросил: «Зачем он туда побежал?» «Чтобы обстрелять синих с тыла, — объяснил Кельсе. — Вы умеете обращаться с ружьем?» «Боюсь, что нет». «Это очень просто. Смотрите в прицел. Наведите желтую точку на цель и прикоснитесь к этой кнопке. Поправка траектории рассчитывается автоматически. Ружье стреляет разрывными пулями. Взрыв, как правило, уничтожает эрджина вместе с наездником». Эльво Глиссам взял ружье, нахмурился: «Вы уверены, что кочевники враждебно настроены?» «Если это хунги — несомненно. Драмальфо — территория гарганчей, хунгам тут делать нечего. Значит, это разбойничий набег. Даже если к нам пожалуют гарганчи, добра не ждите — в мирном настроении они не приближаются на расстояние, позволяющее вести прицельный огонь. Им хорошо известны правила». «Если их тридцать человек, по-моему, у нас нет никаких шансов. Не лучше ли вступить в переговоры?» «Бесполезно. А Джерд позаботится о том, чтобы шансов у нас было побольше». Добежав до бугра, Джемаз вскарабкался к плотной группе карликовых ибиксов под самой вершиной. Ульдры, все еще в полутора километрах, приближались вскачь, энергично погоняя эрджинов и потрясая над головами старинными многозарядными двустволками. Джемаз внимательно осмотрел небо. Спираньи не было — возможно, она парила в ожидании атаки, невидимая в ослепительном розовом сиянии солнца. Ульдры показались у основания бугра. Теперь их принадлежность к племени хунгов не оставляла сомнений. Они спешили, явно игнорируя всякую возможность засады, что устраивало Джерда Джемаза как нельзя лучше. Устроившись поудобнее, Джемаз отложил гранатомет и взялся за ружье. Хунги проскакали прямо под ним — до ушей донеслось частое стонущее дыхание эрджинов. Джемаз навел ружье на предводителя — высокого наездника в плещущемся на ветру серо-желтом облачении и головном уборе, изготовленном из человеческого черепа. Прикоснувшись к кнопке, Джемаз сразу же прицелился и снова выстрелил — второй, третий, четвертый раз. Ошеломленные грохотом и пламенем, эрджины негодующе завизжали и остановились, зарывшись в почву крепкими когтями. Джемаз разрядил гранатомет, направив его на группу опешивших, скучившихся наездников. Оглушительный взрыв заставил выживших схватиться за уздечки и повернуть эрджинов вспять. Поднявшись во весь рост, Джемаз принялся обстреливать синих всадников, пустившихся наутек. Внизу, под крутым холмом, ревели и молотили лапами изувеченные эрджины. Раненый ульдра дотянулся до ружья и выстрелил в Джемаза — пуля просвистела у самого уха. Джемаз угостил противника еще одной гранатой, и всякое движение под бугром прекратилось. Его сбила с ног налетевшая сверху ударная волна. Джемаз понял, что произошло, еще не обернувшись. Опасения оправдались — спиранья, прятавшаяся на фоне солнца, стремительно спускалась. Но Кельсе тоже угадал этот маневр и выпустил по воздушному разбойнику длинную очередь. Когда Джемаз поднял голову, спиранья кружилась вниз по странной ломаной спирали — пилот явно потерял управление. Джемаз прицелился и выстрелил, но не попал. Прибавив тяги, разбойник сумел выправить клюющий носом воздушный аппарат и поспешил скрыться за западными холмами. Спустившись с бугра, Джемаз насчитал четырнадцать синих трупов. Примерно столько же нападавших успели ускакать. Собрав ружья убитых, Джемаз сложил их пирамидкой и уничтожил гранатой, после чего снова вскарабкался на холм. Километрах в трех к западу выжившие хунги остановились и устроили совет. Несмотря на расстояние, Джемаз прицелился, сделал поправку на ветер и выстрелил. Пуля взорвалась с большим недолетом. Джерд Джемаз вернулся к сбитому аэромобилю. Кельсе, Шайна и Эльво Глиссам уже копали могилу, разрыхляя сучьями песчанистое дно пересохшего русла. Кельсе и Джемаз вытащили тело Ютера Мэддока из машины и перенесли его в могилу. Шайна смотрела в сторону и вверх. Эльво Глиссам растерянно стоял рядом. Кельсе и Джемаз засыпали могилу, накрыли ее камнями. Ютер Мэддок уже никому никогда не расскажет, что его так насмешило. Кельсе и Джерд Джемаз обыскали «Стюрдевант», вытащив оружие Ютера и десятилитровый бак с водой. В «Апексе» нашлись карта, компас, бинокль, несколько пакетов с аварийными рационами и еще двенадцать литров воды. «Предстоит пройти примерно сто пятьдесят километров по пересеченной местности, — сказал Джемаз. — Это займет четыре дня... может быть, пять. Все обошлось не так уж плохо — если синие не вернутся. Боюсь, что вернутся. Не теряйте бдительности. Сообщайте о любом движении, о любом облачке пыли на горизонте». «Разве нельзя позвать кого-нибудь по радио?» — спросил Глиссам. «Исключено, — ответил Джемаз. — Аккумуляторы были установлены в уничтоженных гондолах двигателей. Очевидно, нас рассчитывали захватить живьем». Кельсе надел рюкзак: «Чем раньше выйдем, тем скорее придем». Шайна взглянула на него с сомнением: «Нога выдержит?» «Надеюсь». Все четверо отправились на север, но не успели пройти и двух километров, как поодаль снова появились ульдры: шестнадцать силуэтов на беспокойных эрджинах выстроились цепочкой на гребне холма. Эрджины рыли землю передними лапами, высоко вскидывая огромные бородатые головы, а над ними неподвижно стояли в ременных стременах воины-хунги с высоко торчащими пучками волос. Кочевники смотрели на беглецов, шагавших по равнине, не делая никаких жестов, не выкрикивая никаких угроз. Их спокойное молчание устрашало больше, чем прежняя скачка с гиканьем. Эльво Глиссам недоуменно спросил: «Если они нападут, что мы будем делать?» «Не нападут, — отозвался Кельсе. — Не здесь и не сейчас. Их ружья уступают нашим в дальнобойности. Устроят западню или попытаются напасть врасплох ночью». Джерд Джемаз протянул руку вперед, указывая на группу причудливых столбов, вырезанных ветром из песчаника: «Самое удобное место для засады». «До столбов километров пятнадцать, — пробормотал Кельсе. — Мы там будем через три часа, за час до захода солнца». Молодые люди продолжали шагать по пустынной равнине. Ульдры любовались на них пару минут, после чего развернули эрджинов и направились на север, постепенно исчезнув за холмом. Шайна сказала Глиссаму: «Вы надолго запомните путешествие в Уайю». «Если будет кому вспоминать». «Не беспокойтесь. Джерд Джемаз об этом позаботится. Самоуважение не позволит ему допустить, чтобы с нами что-нибудь случилось». Эльво Глиссам покосился на спутницу и промолчал. Кельсе и Джемаз обменивались на ходу приглушенными замечаниями, время от времени указывая на ту или иную особенность ландшафта. Они решили устроить привал в тени раскидистого каргана. Кельсе обратился к Шайне и Глиссаму: «Между останцами идти нельзя — хунги обстреляют нас из укрытий. Крайний правый столб стоит отдельно, к востоку от него — широкий ровный участок, там местность хорошо просматривается. Пойдем в обход справа». Припеченные послеполуденным солнцем, путники упрямо брели вперед. Шайна не могла не заметить, что Кельсе прихрамывал больше обычного... Путь преградило вади: пересохшее русло около ста метров в поперечнике, с песчаным дном и крутыми берегами, поросшими кустарником — ядовитым кассандером и ржавкой, припорошенной несъедобными ягодами. Предупредив жестом об опасности, Джемаз собрал спутников в тени лиловой кроны кассандера: «Хунги могли обогнать нас и засесть по ту сторону ложбины. Если так, нас перестреляют, как только мы спустимся. Лучше пройти по краю еще два-три километра». «И что потом?» — нервно спросил Эльво Глиссам. «Потом посмотрим, что и как». Встревоженные уязвимостью и усталостью, молодые люди повернули на восток, продвигаясь вдоль неглубокого каньона, но не спускаясь в него. Меньше, чем в километре от того места, где Джемаз предостерег спутников, он указал на многочисленные глубокие следы, оставленные лапами эрджинов на ровной песчаной поверхности русла: «Так и есть — хунги перебрались на другой берег и засели в кустах». Помолчав, Джемаз принял решение: «Продолжайте идти вдоль каньона — к высокой паутиннице, ее хорошо видно. Не спускайтесь!» Шайна, Кельсе и Эльво пошли дальше. Сделав несколько шагов вместе с ними, Джемаз пригнулся, скрывшись в плотной поросли ржавки, и прокрался подальше от каньона — туда, где его нельзя было заметить с другого берега, после чего припустил размашистой трусцой в обратном направлении. Пробежав метров триста, он осторожно приблизился к краю ложбины. Убедившись, что сзади никого нет, он внимательно изучил противоположный берег. С другой стороны ничто не шевелилось; кроме того, Джемаз не чувствовал напряжения, предупреждавшего об опасности. Подождав еще минуту, он тихонько спустился к руслу и стремительно перебежал его на полусогнутых ногах, сложившись пополам, по розовому песку, поблескивающему вкраплениями кварца. Каждую секунду он ожидал, что его подкосит пуля, хотя инстинкт и логика подсказывали, что этот участок русла хунги не сторожили. Целый и невредимый, он взобрался на обрывистый противоположный край каньона и с облегчением спрятался в кустах, стараясь не ломать ветки и не сбивать пыльные ягоды. Оставаясь под прикрытием ржавки, Джемаз поднялся на ближайший пригорок и, как и следовало ожидать, увидел отряд хунгов, расположившийся примерно напротив паутинницы, под которой ждали дальнейших событий Шайна, Кельсе и Глиссам. Джемаз вернулся к краю ложбины и, перебегая почти на четвереньках от одного куста к другому, приблизился к синим разбойникам метров на сто, после чего произвел еще одну разведку с пригорка. Расстояние все еще не позволяло вести прицельный огонь. Двигаясь ползком под прикрытием густых порослей ржавки, облюбовавшей края каньона, Джемаз сократил промежуток между собой и хунтами еще на сто метров. Теперь, когда он поднялся к россыпи каменных глыб неподалеку, кочевники были прямо перед ним, как на ладони. Понаблюдав за хунтами несколько секунд, Джерд Джемаз выбрал наездника, очевидно взявшего на себя роль нового предводителя. Не теряя времени, Джемаз прицелился и открыл огонь. Три синих воина упали на землю. За грохотом взрывов последовал яростный визг испуганных эрджинов. Выжившие разбойники немедленно обратились в бегство. С треском прорвавшись через кусты и спрыгнув в пересохшее русло, эрджины зигзагами понесли наездников, стрелявших на скаку, к высокой грязно-белой паутиннице. Кельсе тут же открыл встречный огонь. Оглянувшись, он увидел Глиссама, изумленно оцепеневшего при виде надвигающейся безумной кавалькады. «Стреляйте, чего вы ждете?!» — закричал Кельсе. Глиссам отчаянно помотал головой, преодолевая шок, и тоже начал стрелять. Пули звенели над головами, розовый песок русла покрылся бьющимися в судорогах мохнатыми эрджинами и умирающими синими людьми. Пятеро уцелевших всадников уже выбирались из ложбины, круша сухие кусты. Шайна и Кельсе одновременно выстрелили почти в упор. Три эрджина, погоняемые хунгами, вскарабкались на край каньона. Эльво Глиссам, побуждаемый сложной смесью негодования, унижения, страха и ярости, издал нечленораздельный страстный возглас, бросился на спину одному из синих наездников и стянул его с седла. Повалившись на землю, противники шумно боролись в кустах. Освободившийся эрджин взревел, удивленно зашипел, покружил скачками вокруг поверженного хозяина и его неприятеля, нанося обоим пробные удары когтистыми передними лапами, но решил убраться подобру-поздорову, спрыгнул в каньон и умчался прочь торжествующим галопом. Тем временем разбойник выхватил кинжал и полоснул по охватившей его шею руке Глиссама. Подоспевший снизу Джемаз ударил прикладом по синей голове — Глиссам отпрянул, и хунг распростерся в кустах, неподвижно глядя в небо. Наступила тишина, нарушавшаяся только пыхтением и топотом эрджинов, потерявших наездников и пытавшихся избавиться от электрических уздечек и намордников, засовывая морды в расщелины между камнями и отчаянно мотая головами. Эльво Глиссам сидел, недоверчиво глядя на ручеек крови, сочившейся у него из руки. Шайна тихо вскрикнула и бросилась ему помогать. Кельсе достал флягу жидкого дезинфекционного пластыря и обрызгал им раны, почти сразу же переставшие кровоточить. Как только образовалась защитная мембрана, Шайна принесла воды и смыла кровь с рук Глиссама. «Я замешкался, — дрожащим голосом сказал Эльво Глиссам. — Прошу прощения. Городская жизнь не подготовила меня к таким потрясениям». «Шок не имеет никакого отношения к городской жизни, — поторопилась сказать Шайна. — Это может случиться с каждым. Вы вели себя очень храбро». Джерд Джемаз сходил за рюкзаком, и все четверо снова направились на север, оставив позади пересохшее русло и трупы синих разбойников. Метуэн опускался за далекий хребет Люцимира — молодые люди устроили бивуак под осыпью невысокой плоской возвышенности. Чтобы не привлекать внимание кочевников, они не стали разводить костер и подкрепились аварийными рационами с водой. Небо бледнело, насыщаясь поначалу карминовыми, потом багровыми, рубиновыми и пурпурными тонами. Сгущались сумерки. Шайна присела рядом с Глиссамом: «Как ваша рука?» Глиссам посмотрел на рану: «Немножко побаливает, но все могло быть гораздо хуже. Подумать только! Я этого эрджина освободил, а он огрел меня лапой по ребрам!» «Не знаю, простите ли вы меня когда-нибудь за то, что я пригласила вас в Рассветную усадьбу», — мрачно заметила Шайна. Эльво Глиссам поддержал разговор. Впоследствии, когда он вспоминал об этой беседе, она казалась ему самой несуразной и неуместной частью выпавшей на его долю вереницы приключений. «Я вас прощаю уже сейчас, — заявил Глиссам. — Меня эта поездка многому научила. Я увидел самого себя в другом свете. Стал другим человеком». «Ничего подобного! — энергично запротестовала Шайна. — Изменились обстоятельства. Вы остались самим собой». «Какая разница? Когда человек спасает свою шкуру, для чувствительности не остается места, для решения этических вопросов не остается времени». Шайна перевела взгляд на Кельсе, прислонившегося к стволу дерева с выражением, которое можно было бы назвать усмешкой без улыбки, потом на Джерда Джемаза, задумчиво сидевшего на плоском камне, обнимая руками колени и глядя в темнеющее пространство. Она почувствовала необходимость рассмотреть самоуничижительные высказывания Глиссама в надлежащей перспективе: «В цивилизованном обществе человеку, как правило, не приходится спасать свою шкуру». Кельсе безжалостно рассмеялся. Шайна холодно обернулась к брату: «Я сморозила какую-нибудь глупость?» «В тушении пожара, как правило, нет необходимости — пока не начинается пожар». «Цивилизация — нормальное, общераспространенное явление, — настаивала Шайна. — Цивилизованным людям не приходится драться, чтобы выжить». «Время от времени приходится, — сухо возразил Кельсе. — Обобщенные аргументы и ссылки на общечеловеческие ценности не помогают обороняться от дикарей». «Разве я утверждала что-нибудь подобное?» «По сути дела». «Что-то не припомню — наверное, мне голову нагрело». Кельсе пожал плечами и поднял глаза к небу, всем своим видом показывая, что у него нет никакого желания спорить. Тем не менее, он ответил: «Упомянутая тобой «цивилизация» — понятие, сочетающее в себе целый ряд обобщенных представлений, символов, условностей. В так называемой «цивилизованной среде» человек приобретает опыт из вторых рук, его эмоциональные реакции формируются воспитанием и в незнакомой обстановке становятся ошибочными рефлексами. Идеи для него важнее и ощутимее действительности». Шайна несколько опешила: «Этого нельзя сказать о любой цивилизации». «К сожалению, можно», — мягко отозвался Кельсе. «Не понимаю, что вы имеете против идей?» — вмешался Глиссам. «Я тоже, — сказала Шайна. — По-моему, Кельсе перемудрил». «Скорее чрезмерно упростил, — вздохнул ее брат. — Горожане постоянно имеют дело с идеями и отвлеченными представлениями, привыкая жить в отрыве от действительности. А потом, когда защитный кокон цивилизации рвется, они беспомощны, как рыбы, выброшенные из воды». Эльво Глиссам тоже вздохнул: «Что может быть дальше от действительности, чем сидеть здесь, посреди дикой пустыни, и рассуждать о цивилизации? Невероятно! Между прочим, я мог бы заметить, что свойственная Кельсе манера выражаться свидетельствует о свойственном непрактичным горожанам умении жонглировать отвлеченными понятиями». Кельсе рассмеялся: «Можно было бы заметить также, что «Союз раскрепощения», культ виталистов, движение «За мир в космосе», панортеистическая партия и десятки прочих организаций, движимых абстрактными побуждениями, многократно удаленными от реальности, состоят исключительно из непрактичных горожан». «Так называемая «реальность» сама по себе — весьма отвлеченное понятие», — возразил Глиссам. «Не столь отвлеченное, когда разбойник сбивает твой летательный аппарат в ста пятидесяти километрах от ближайшего очага цивилизации. Такова действительность. А сборище болтунов, прохлаждающихся в залах виллы Мирасоль за счет тетки Вальтрины, к действительности не имеет никакого отношения». «Ты перегибаешь палку, — упиралась Шайна. — То, что человек умеет оперировать отвлеченными понятиями, не означает, что он обязательно беспомощен». «В городской среде он чувствует себя в безопасности. Более того, он процветает. Но такие условия хрупки, как хрустальные цветы — достаточно одного удара судьбы, чтобы наступил хаос». Джерд Джемаз присоединился к разговору: «Вспомните человеческую историю». «Именно так! — увлекся Кельсе. — История — бесконечная череда разрушений и катастроф, постигавших городские цивилизации, созданные людьми, предпочитавшими интеллектуальные стимулы и отвлеченные рассуждения приобретению основных навыков выживания, недостаточно заботившихся о самообороне и сомневавшихся в нравственной обоснованности упреждающего нападения». Шайна возмутилась: «Кельсе, ты очерствел и набрался нетерпимости! Вместе с поместьем ты унаследовал от отца все его предубеждения». «Вашу теорию можно вывернуть наизнанку, — не терялся Эльво Глиссам. — С противоположной точки зрения историю можно представить себе, как бесконечную череду блестящих цивилизаций, созданных просвещенными варварами, отказавшимися от дикости». «И по ходу дела с энтузиазмом уничтожавшими другие цивилизации», — буркнул Кельсе. «Или эксплуатировавшими менее просвещенных варваров. Именно так обстояло дело в Уайе. Группа цивилизованных людей напала на варваров и ограбила их. Дикари не могли защищаться от лучевого оружия и летательных аппаратов — ужасных орудий смерти, изобретенных и изготовленных изощренными горожанами, жонглировавшими отвлеченными понятиями». Джерд Джемаз усмехнулся, что вызвало у Шайны приступ раздражения. Она выпалила: «Таковы факты!» «Не все факты. Дикарей не ограбили — они беспрепятственно пользуются своей землей, так же, как и раньше. Хотя невозможно не признать, что завоеватели, в отличие от побежденных, с неодобрением относились к пыткам и рабству». «Ну хорошо, — пожал плечами Эльво Глиссам. — Представьте себя на месте ульдры: вас насильственно лишили принадлежавших вам прерогатив и подчинили закону чужеземцев. Что бы вы стали делать?» Джемаз задумался: «Любой человек, в любой ситуации, пытается получить то, чего он хочет. Все зависит от того, чего именно он хочет». Перед рассветом молодые люди уже поднялись и отправились в путь. На востоке собралась гряда тяжелых туч — окрестности обволокло коричневатое сумрачное марево. К полудню из туч по вершинам далеких останцев, сиротливо торчавших над южным горизонтом, начали бить беззвучные молнии, и по равнине, сопровождаемые еле слышными раскатами запоздавшего грома, стали распространяться порывы влажного ветра. Часа через три промчался короткий ливень — пыль улеглась, путники промокли до нитки. Вскоре после этого солнце пробилось через разрывы в облаках, раскинув над землей неуместные ярко-розовые наклонные лучи. Джерд Джемаз шел впереди, приспосабливаясь к темпу заметно хромавшего Кельсе. Шайна и Эльво Глиссам шагали в арьергарде. В других обстоятельствах, если бы отец не погиб и если бы Кельсе не приходилось преодолевать каждый шаг с усилием, требовавшим очевидного напряжения, Шайна могла бы даже радоваться неожиданному приключению. Равнина спускалась к обширной впадине, выложенной бледным сланцем. На дальнем краю виднелась россыпь остроконечных песчаниковых скал, а над ними возвышался зазубренный край эскарпа, состоявшего, наподобие торта, из волнистых розовых, розовато-лиловых и желтовато-коричневых слоев. Шайна воскликнула: «Кельсе, это же Нижний обрыв!» «Скоро будем дома», — отозвался Кельсе. Шайна возбужденно обернулась к Эльво Глиссаму: «С этого утеса уже видно Рассветную усадьбу! Начиная оттуда — и до самой окраины Вольводеса — наша земля!» Глиссам покачал головой — печально и неодобрительно. Шайна взглянула на него с некоторым удивлением, но вспомнила свои слова и рассмеялась. Что можно было сказать? Она не была раскрепостительницей ни по натуре, ни по убеждению... Как совместить любовь к родной земле с виноватым подозрением, нашептывающим, что у нее нет права на эту землю? Кельсе и Джерд Джемаз не испытывали уколов совести. Поддавшись внезапному порыву, Шайна спросила Глиссама: «Если бы Рассветная усадьба принадлежала вам, что бы вы сделали?» Эльво Глиссам улыбнулся и снова покачал головой: «С чужой собственностью всегда легче расставаться... Хотелось бы верить, что мои принципы возобладали бы над корыстью». «Значит, вы отдали бы усадьбу ульдрам?» «Честно говоря, не знаю. Может быть. Надеюсь, что так». Шайна указала на скопление крутых курганов, возведенных жуками-каменщиками примерно в ста метрах к западу: «Смотрите: в тени, справа! Вы хотели встретить дикого эрджина? Вот он!» Эрджин стоял, выпрямившись во весь рост — на голову выше очень высокого человека — и неподвижно опустив окольцованные широкими черными и желтыми полосами мощные передние лапы. Пучки жестких золотистых волокон торчали у него на голове; в складках металлически поблескивающего черного хряща, глубоко посаженные в шее под нависшей лобной костью, почти скрывались четыре маленьких глаза. Существо беззаботно поглядывало на путников, не проявляя никаких признаков страха или враждебности. Джерд Джемаз и Кельсе тоже заметили эрджина. Не спуская глаз с мохнатой фигуры, Кельсе медленно снял с плеча ружье и прицелился. Эльво огорченно спросил: «Он собирается его застрелить? Такой великолепный экземпляр!» «Кельсе всегда ненавидел эрджинов — даже до того, как потерял ногу и руку». «Но мы не подвергаемся опасности! Это равносильно убийству!» Джерд Джемаз внезапно повернулся к востоку и выстрелил два раза подряд: из густых зарослей масляницы молча выскочили два эрджина. Один успел сделать яростный прыжок и растянулся в полутора метрах от Шайны и Глиссама — когтистые шестипалые кисти все еще злобно подергивались. Второй высоко подскочил на бегу, нелепо перекувыркнувшись назад, и с глухим стуком упал на землю. Тем временем эрджин, пытавшийся отвлечь внимание путников, скользнул за курган и скрылся из вида прежде, чем Кельсе успел нажать на спусковую кнопку. Джемаз отбежал в сторону, чтобы прицелиться под другим углом, но тварь уже исчезла в лабиринте ребристых бугров, защищавших колонии жуков-каменщиков. Эльво Глиссам стоял и смотрел на подрагивающее косолапое тело у своих ног. Щупики кистей, чувствительностью не уступавшие человеческим пальцам, судорожно сжались в кулаки с выпущенными на всю длину крепкими когтями. Глиссам рассмотрел поближе бронзовую щетину, торчащую на затылке — некоторые специалисты заявляли, что эти пучки служили органами телепатической связи. Еще один прыжок — и мохнатое существо разорвало бы ему глотку. Повернувшись к Джемазу, Глиссам сказал упавшим голосом: «Мы были на волосок от смерти... Эрджины часто устраивают такие засады?» Джемаз сухо кивнул: «Коварные, безжалостные твари. Никогда не понимал, как их удалось приручить». «Может быть, Ютер Мэддок узнал эту тайну? Какая смехотворная нелепость оказалась настолько неудобной, что ее потребовалось срочно похоронить вместе с ним?» «Не знаю. Но я намерен в этом разобраться». Кельсе приподнял бровь: «Каким образом?» «Как только мы доберемся до Рассветной усадьбы, нужно вернуться по воздуху к месту крушения, чтобы извлечь из машины Ютера маршрутный процессор. Кристалл памяти позволит узнать, где побывал твой отец перед возвращением в Алуан». Вечерело. Перед заходом солнца путники устроили привал среди остроконечных песчаниковых скал, напоминавших клыки исполинских чудовищ. Южная граница Рассветного поместья была уже не дальше, чем в пяти километрах к северу. Джерд Джемаз выследил, подстрелил и ощипал пятикилограммовую дрофу — одичавшего потомка домашней птицы, когда-то завезенной на Корифон с уже забытых звезд. Шайна и Эльво Глиссам собрали хворост и разожгли костер, после чего все четверо принялись поджаривать кусочки птицы, насаженные на прутья. «Завтра у нас будет свежая вода, — сказал Джемаз. — Насколько я помню, в южной части Рассветного поместья не меньше трех непересыхающих ручьев». «До Южного стойбища километров пятнадцать, — кивнул Кельсе. — Там ветряная мельница и несколько складов, обычно пустых. Радио, к сожалению, там нет». «А где остановились ао?» «Они-то могут быть где угодно, но, по-моему, в последнее время двигались на север. Ничего не поделаешь. Придется топать еще добрые девяносто километров». «Как твоя нога?» «Лучше не спрашивай. Как-нибудь дотяну». Эльво Глиссам откинулся на спину и смотрел на звезды. Он думал, что жизнь его была относительно проста по сравнению с полным забот существованием помещика... Шайна! Что у нее в голове? То она проникается сочувствием к просвещенным передовым идеям, то кажется наивной простушкой, то предается эмоциям и фантазиям, недоступным его пониманию. Храбрая, добрая, веселая девушка, что и говорить! Легко и приятно представить себя в ее компании — до конца дней... В Рассветной усадьбе? Эльво Глиссам чувствовал щемящую неуверенность. Согласится ли она жить где-нибудь еще? Тоже непонятно... Глиссаму захотелось каким-нибудь образом помочь ее брату. Пожалуй, утром следовало потихоньку переложить часть поклажи из рюкзака Кельсе в его собственный... Утром Эльво Глиссам так и сделал, хотя его проделка не осталась незамеченной. Кельсе протестовал, но Глиссам твердо заявил, что руководствуется исключительно здравым смыслом, и что такое перераспределение нагрузки, позволяющее двигаться быстрее, — в интересах каждого присутствующего. Джемаз поддержал его: «Кельсе, Глиссам прав. Легче нести твой рюкзак, чем тебя самого». Кельсе замолчал. Все четверо отправились в дорогу и уже через час достигли основания Южного обрыва. Поднявшись на полтораста метров по узкому пересохшему водостоку, они с трудом преодолели крошащуюся под ногами крутую осыпь — еще метров тридцать — и в конце концов взобрались на край эскарпа. Остановившись, чтобы перевести дух, они смотрели сверху на необъятный Вольный Алуан, сливавшийся с небом в дымке южного горизонта. Впереди, на севере, засушливая равнина переходила в радующую глаз широкую долину, поросшую редкими светло-зелеными камедарами, золотистым драконовым глазом, изящно сплетающимися двойными спиралями черновато-зелеными гадрунами, небольшими рощами оранжевой вандалии. В полутора километрах к северу блестело, отражая солнечные лучи, мелкое озерцо. «Рассветное поместье! — воскликнула Шайна. — Мы дома!» «До усадьбы еще девяносто километров», — напомнил Кельсе. Джерд Джемаз обернулся к панораме Вольных земель: «Худшее позади. Теперь будет легче». Целый день они с молчаливым упорством шагали по южной равнине. Еще день ушел на бесконечные подъемы и спуски по Турмалиновым холмам. Кельсе едва поспевал за спутниками дергающейся, подпрыгивающей походкой, подтаскивая начинавшую волочиться искусственную ногу. Жарким утром третьего дня им пришлось попотеть, пробираясь по заболоченной северной окраине Подсолнечного озера. К полудню путники выбрались из зарослей неподатливой шершавой лозы на сухую каменистую почву и устроили привал. Кельсе смотрел на север: «Еще больше двадцати километров... Вместе мы сегодня не дойдем. Будет лучше, если вы поспешите к усадьбе и пришлете за мной машину». «Удачная мысль! — отозвалась Шайна. — Я подожду с тобой». Джерд Джемаз не разделял их оптимизма: «Это была бы очень замечательная мысль — если бы за нами никто не следил». Он указал на небо: «За последние два дня я уже трижды замечал в облаках спиранью». Все четверо подняли лица к небу. «Ничего не вижу», — поделилась наблюдением Шайна. «Он прячется в кучевых облаках». «Что ему нужно? Если мы ему так не нравимся, почему он не пытается нас обстрелять?» «По-видимому, разбойник еще надеется захватить нас живьем. Может быть, не всех — только кого-то из нас. В таком случае, если мы разделимся, его шансы на успех резко возрастут. Не исключено, что еще одна шайка хунгов уже скачет наперерез, чтобы не допустить нашего возвращения в усадьбу». Шайна огорчилась: «Они осмелятся показаться так далеко от Вольных земель? Ао этого не потерпят — их перебьют». «Пилот спираньи следит за передвижениями ао. Он предупредит хунгов». Эльво Глиссам нервно облизал губы: «Было бы обидно попасть в плен после всех наших злоключений. Кроме того, я хочу жить». Кельсе с трудом поднялся на ноги: «Пора идти». Через двадцать минут Джерд Джемаз снова занялся осмотром окрестностей. Взглянув на северо-запад, он застыл, опустил бинокль и указал вдаль: «Ульдры. Два десятка, не меньше». Напрягая усталые глаза, Шайна пыталась что-нибудь разглядеть в пыльном розовом мареве. Опять перестрелка, опять прольется кровь! А здесь не осталось никакого укрытия, кроме низкорослого кустарника и редких рощ вандалии. Значит, нет практически никаких шансов отразить нападение. В каких-нибудь двадцати километрах от Рассветной усадьбы! Так близко — и так далеко. Эльво Глиссам пришел к тому же выводу. Лицо его сморщилось и посерело, он издал короткий гортанный звук, напоминавший начало стона. Джерд Джемаз пристально рассматривал всадников в бинокль: «Они верхом на криптидах». Шайна, на мгновение задержавшая дыхание, резко выдохнула: «Ао!» Не опуская бинокль, Джемаз кивнул: «Похоже на то. Белые повязки, белые султаны. Это ао». Шайна дышала тяжело и часто, всхлипывая от облегчения. Глиссам спросил — тихо, напряженно: «Они не опасны?» «Нет», — коротко отозвался Кельсе. Всадники приближались — за ними далеко тянулись медленно опускающиеся клубы пыли. Тем временем, Джерд Джемаз поднял бинокль к небу: «Ага! Вот он!» Джемаз указал на едва заметное пятнышко в облаках. Пятнышко, неторопливо дрейфовавшее в западном направлении, мало-помалу набрало скорость и исчезло. Криптиды [14] бежали легкой трусцой, почти бесшумно переступая по щебню. Как того требовал обычай, кочевники объехали четырех путников по кругу и остановились. Очень пожилой человек, чуть покороче и пошире в плечах, чем большинство его соплеменников, спешился и подошел поближе. Шайна побежала навстречу и взяла его за руку: «Кургеч! Я вернулась в Рассветную усадьбу!» Кургеч прикоснулся пальцами к ее волосам — жестом не столь почтительным, сколько напоминавшим отеческую ласку: «Рады тебя видеть, барышня». 14 Криптиды: низкорослые потомки земных лошадей с удлиненным торсом и ворсистыми подушками вместо копыт. Вольные воины-ульдры презирают криптид — с их точки зрения они годятся только для виттолей, извращенцев и женщин. Кельсе шагнул вперед: «Ютер Мэдцок убит. Спиранья сбила его машину над Драмальфо». Серое лицо Кургеча, не натиравшегося лазурным маслом, не отразило никаких чувств. Шайна догадалась, что старый ао давно знал о происшедшем. Она спросила: «Кургеч, кто убил моего отца?» «Эту истину еще не дано постигнуть». Сильно хромая, Кельсе подошел почти вплотную и хрипло произнес: «Добудь эту истину, Кургеч. Когда постигнешь, поделись с мной». Кургеч ответил медленным кивком, не обещавшим ничего определенного, повернулся и подал знак четырем соплеменникам. Те спешились и подвели под уздцы своих криптид. Джерд Джемаз почти поднял Кельсе, помогая ему залезть в седло. Шайна посоветовала Глиссаму: «Просто сидите и держитесь — погонять не нужно». Она тоже вскочила в седло. Ее примеру последовал Джерд Джемаз. Уступившие своих криптид ао устроились на багажных седлах за спинами других кочевников. Караван направился к Рассветной усадьбе. Через два часа они обогнули Ржавый Перст и выехали на Южную Саванну. Шайна увидела родной дом и чуть не заплакала — она слишком устала, чтобы сдерживать эмоции. Обернувшись, она заметила, что на глаза ее брата тоже навернулись слезы, хотя теперь лицо его, вытянувшееся от боли и посеревшее от загара и пыли, чем-то отчетливо напоминало лицо ехавшего рядом кочевника. Мрачноватая физиономия Джерда Джемаза тоже потемнела, но, как всегда, не позволяла догадаться, о чем он задумался. Эльво Глиссам, слишком вежливый для того, чтобы откровенно демонстрировать облегчение, ехал в сосредоточенном молчании. Шайна украдкой наблюдала за ним. Горожанин явно заслужил одобрение Кельсе, да и Джерд Джемаз не проявлял к нему былой неприязни. Когда он вернется из Уайи в Оланж, ему будет о чем вспомнить! А впереди — Рассветная усадьба, безмятежная среди высоких зеленых камедаров и торжественных галактических дубов, омываемая журчащими струйками Чип-Чапа: картина, достойная тихого восхищения, драгоценное видение воскреснувшей памяти! Шайна расплакалась. Глава 5 Двести лет Рассветную усадьбу строили и перестраивали, расширяли, ремонтировали и переделывали — каждый наследный помещик вносил десятки изменений и улучшений, стремясь запечатлеть свою индивидуальность в родовом гнезде. Разумеется, теперь усадьба не отличалась каким-либо определенным стилем и с разных точек зрения выглядела по-разному. Над ее центральной частью господствовала крутая высокая крыша с дюжиной остроконечных мансардных окон и странной маленькой верандой — скорее наблюдательной площадкой — над Коростельным прудом, увенчанная посередине, вдоль конька, вереницей больших чугунных трилистников, призванных отпугивать злых духов. С обеих сторон к центральному корпусу примыкали двухэтажные флигели хаотичной планировки, с обширными верандами на каждом уровне; их опоясывали заросшие вьющейся арабеллой сводчатые галереи на тонких сдвоенных колоннах. Каркасом постройки служили мощные стволы гадрунов из леса по берегам озера Фей, наружной обшивкой — потемневшие от времени доски зеленого камедара, надежностью не уступающего смолистой древесине гадруна. Внутренние лестницы, балюстрады, полы, фасонные планки и обшивка стен радовали глаз приглушенно-контрастными сочетаниями железного дерева, жемчужной сачули, вербанны и полированного сцинтаррийского тика. Люстры, мебель и ковры приходилось, конечно, импортировать — но только не из Оланжа (где, по мнению помещиков, производились вещи безвкусные и недолговечные), а откуда-то из далеких Древних миров. В средоточии Рассветной усадьбы находилась парадная столовая, где семья праздновала важные события, развлекала гостей и ужинала в атмосфере, хорошо запомнившейся Шайне своей напыщенной церемонностью. К ужину каждый одевался с особой тщательностью, на столах расставляли дорогой фарфор, серебряные приборы и хрустальные бокалы. Беседа ограничивалась благородными и возвышенными предметами, а какие-либо неблагопристойности были совершенно исключены. В детстве эти ритуальные вечерние пиршества казались Шайне мучительно скучными и долгими, причем она никогда не понимала, почему Кексику не позволяли есть в парадной столовой, где его причуды и проказы, несомненно, помогли бы развеять обстановку. Но Кексика в столовую не пускали: он ужинал один на кухне. Когда Шайне исполнилось одиннадцать лет, ее мать утонула, катаясь на лодке по озеру Теней. С тех пор ужины в парадной столовой стали не только помпезными, но и положительно мрачными. Кроме того, в характере Ютера Мэддока появились резкость и необъяснимая (по меньшей мере для Шайны) склонность к приступам раздражения, нередко вызывавшим у Шайны возмущение и бунтовские выходки. Конечно, Шайна не могла не любить отца — она вообще не умела не любить в той или иной степени все, что ее привычно окружало. Тем не менее, она решила, что отцу не мешало бы научиться ладить с людьми и не подвергать ульдр — особенно беднягу Кексика — унизительному обращению. В те годы Ютер Мэддок отличался впечатляющей внешностью: стройный и высокий, с густой копной седых волос, классически правильными чертами лица и прозрачными серыми глазами, он одевался и причесывался с элегантной простотой. Ютер не был общителен и уклонялся от новых знакомств. Погруженный в молчаливые думы, подчиняющийся внезапным порывам, одновременно скованный и беспокойный, чуждый всякого легкомыслия, даже неспособный к легкомыслию — таким его помнила Шайна. Редкие вспышки отцовского гнева, холодного и сдержанного, угасали без заметных последствий. Он никогда не наказывал ни Шайну, ни Кельсе — не считая той кульминационной вечерней размолвки, когда он отправил Шайну учиться в дорогостоящий лицей на Танквиль (если это решение можно было назвать наказанием). «По сути дела, — думала Шайна, — я вела себя как самонадеянная дура, негодница и воображуля... И все же... все же...» Кельсе и Джерд Джемаз улетели на юг на отцовской аэробарже, чтобы спасти то, что осталось от «Апекса» и «Стюрдеванта». Вместе с ними отправились оба двоюродных брата Джемаза и пара наемных рабочих-ао с поместной фермы. На палубе баржи установили мощное автоматическое орудие, способное отразить налет спираньи. Эльво Глиссама не приглашали присоединиться к этой экспедиции, а он, со своей стороны, не напрашивался — его гораздо больше привлекала возможность хорошо выспаться и позавтракать наедине с Шайной в тени камедаров. При этом он не преминул, однако, вежливо предупредить молодую хозяйку поместья: «Пожалуйста, обо мне не беспокойтесь — вы не обязаны меня развлекать. Я прекрасно понимаю, что у вас на уме сотни забот». Шайна усмехнулась: «О чем тут беспокоиться? Вы уже развлеклись на славу. Вам не терпелось взглянуть на диких эрджинов — я обещала вам их показать и сдержала слово. Забот у меня, конечно, сверх головы, но я не собираюсь ими заниматься по меньшей мере еще несколько дней. Если вообще буду ими заниматься. Откровенно говоря, меня вполне устраивает перспектива побездельничать еще добрую пару месяцев». «Вспоминая последние дни, не могу поверить, что все это мне не приснилось, — помрачнел Эльво Глиссам. — Действительность превзошла всякое воображение». «Своего рода способ узнать друг друга получше, — подняла бровь Шайна. — В пятидневном походе с бивуаками на открытом воздухе невозможно избежать некоторой близости». «Несомненно. С вами и с Кельсе я, можно сказать, познакомился. Джерд Джемаз — другое дело. Загадочный субъект». «Поверьте мне, я тоже его не понимаю, хотя знаю с детства». «Могу поклясться, что ему нравится убивать кочевников! — выпалил Глиссам. — И тем не менее... осуждать или даже обсуждать его мотивы было бы некрасиво. Он доставил нас в усадьбу целыми и невредимыми, как вы и предсказывали». «Джерд не кровожаден, — возразила Шайна. — Просто он не считает хунгов людьми, особенно в тех случаях, когда они ведут себя, как звери». «Удивительно! — задумчиво произнес Эльво Глиссам. — Необходимость убивать вызывает у меня какую-то беспомощную растерянность». «Вы проявили себя наилучшим образом, — заявила Шайна. — Теперь и Кельсе, и Джерд вас уважают. Я тоже. Так что не занимайтесь самобичеванием и не ищите в себе недостатки, которых нет». «О, я не склонен к самокопанию, поверьте мне. Просто мне не кажется, что я чем-нибудь отличился». «Вы не жаловались. Делали все, что требовалось, и не перекладывали обязанности на других. Не падали духом. А это само по себе похвально». Эльво Глиссам ответил беззаботным жестом: «Неважно. Что было, то прошло. Я снова в своей тарелке, и мои похвальные инстинкты могут вернуться в потайные закоулки, где они прятались столько лет». Шайна смотрела вдаль, на Южную Саванну: «Так вам у нас на самом деле нравится?» «Конечно». «И вы не скучаете?» «Только не с вами!» — пламенный взор Глиссама невозможно было истолковать двояко. Шайна рассеянно улыбнулась, не сводя глаз с горизонта: «С тех пор, как утонула моя мать, в Рассветной усадьбе стало тихо. А раньше здесь каждую неделю устраивали шумные вечеринки. У нас всегда было вдоволь гостей, знакомых и незнакомых — одни приезжали из окрестных поместий, другие из Оланжа, попадались даже инопланетяне. Каждые два-три месяца ао устраивали кару. Мы то и дело куда-нибудь ездили: то в охотничий домик на Озерах-Близнецах, то на Снежноцветную дачу в утесах Суанисета... Каждый день был радостным и возбужденным — пока не умерла мама. Не подумайте, что мы тут живем, как отшельники». «А потом?» «Потом отец... сказать, что он «замкнулся в себе», значило бы употребить слишком сильное выражение. А я улетела на Танквиль, и последние пять лет в Рассветной усадьбе почти ничего не происходило. По словам Кельсе, ближайшим другом отца стал Кургеч!» «И теперь?» «Я хотела бы, чтобы в Рассветном поместье снова стало весело». «Да. Это было бы замечательно. Только...» — Эльво Глиссам замялся. «Только — что?» «Боюсь, что дни роскошных помещичьих забав сочтены». Шайна поморщилась: «Гнетущая мысль!» Кельсе и Джерд Джемаз вернулись в Рассветную усадьбу, буксируя на приставных подъемниках останки «Апекса» и «Стюрдеванта». В кузове аэробаржи стоял гроб из матового белого стекла с телом Ютера Мэддока; кроме того, Кельсе привез записную книжку отца, найденную в потайном отделении «Стюрдеванта». Через два дня состоялись похороны: Ютера опустили в землю на лесном семейном кладбище в двух шагах от озера Фей, за ручьем Чип-Чап. Воздать последние почести Ютеру приехали больше двухсот друзей семьи, родственников, соседей и работников с окрестных ферм. Как зачарованный, Эльво Глиссам наблюдал за людьми, поразительно отличавшимися от него привычками и манерами. Мужчины, по его мнению, были прозаичны и скучноваты, а женщинам чего-то не хватало — чего именно, он затруднялся объяснить. Легкомыслия? Шаловливости? Притворства? Даже Шайна казалась более непосредственной, чем это подобало столичной девушке: в общении не оставалось места для легкой иронии, флирта и прочих изощренных игр, развлекавших городскую элиту. Приспособление к условиям окружающей среды, не более того? Наверняка Глиссам знал только одно: Шайна безудержно влекла его, как некий волшебно-притягательный стихийный процесс, как разлетающийся мириадами алмазов морской прибой на восходе солнца, как усеянное звездами таинственное небо полуночи. Он познакомился с десятками людей — двоюродных братьев и сестер, теток, зятьев и шуринов с родителями, сыновьями и дочерьми. Никто ему не запомнился. Никто не проявлял внешних признаков скорби, никто даже не гневался на убийцу. Преобладали, скорее, мрачноватое упрямство и сдержанная решимость, по мнению Глиссама не сулившие никаких уступок раскрепостителям. Эльво невольно прислушался к беседе Кельсе Мэддока и Лайло Стенбарена из поместья Дорадо. Говорил Кельсе: «Ни о какой случайности не может быть и речи. Кто-то заранее рассчитал оба нападения, подговорил и предупредил хунгов — разбойник, хорошо осведомленный о нашем возвращении и о том, где и когда отец собирался нас встретить». «Не связано ли это каким-то образом с «забавной шуткой», о которой Ютер обещал рассказать в письме?» «Кто знает? Модуль автопилота в «Стюрдеванте» не поврежден. Мы проследим весь его маршрут. Может быть, отцовская шутка не пропадет даром. Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Кельсе заметил Глиссама и вежливо представил его пожилому соседу, заметив напоследок: «К сожалению, домине Глиссам не скрывает своих симпатий к раскрепостителям». Стенбарен расхохотался: «Сорок лет тому назад шумело и волновалось общество «За восстановление справедливости в Уайе». Десять лет спустя, если мне не изменяет память, прохода не было от агитаторов из «Лиги борьбы с расхитителями туземного наследия». Потом пришлось усмирять экстремистов из «Апофеоза возмездия». А нынче воду мутит «Союз раскрепощения». Поистине, свято место пусто не бывает!» «Если подобные организации возникают снова и снова, значит, существует нерешенная проблема, вызывающая постоянное беспокойство, — возразил Глиссам. — Порядочность, недопущение грабежа и насилия, справедливость, возвращение незаконно присвоенного имущества — концепции, известные испокон веков и присущие любому человеческому обществу, их невозможно игнорировать». «Концепции нас не беспокоят, — пожал плечами домине Стенбарен, — мы исходим из практических соображений. В той мере, в какой ваш интерес к этим концепциям носит чисто теоретический характер, беспокойтесь на здоровье, воля ваша». Наутро после похорон из-за облаков внезапно, как пикирующая хищная птица, спустилась сверкающая голубая воздушная яхта «Гермес» с хромированными накладками и залихватской полутораметровой антенной. Пилот пренебрег общей посадочной площадкой и приземлился прямо на прогулочную террасу перед входом в Рассветную усадьбу. Выглянув из окна библиотеки, Шайна заметила роскошный экипаж, загородивший заботливо приглаженную гравийную дорожку, и подумала, что Кельсе это не понравится — тем более, что за штурвалом яхты оказался Джорджол, хорошо осведомленный о местных обычаях. Джорджол спрыгнул на землю и некоторое время стоял, разглядывая Рассветную усадьбу, как приценивающийся покупатель. На нем были замшевый разрезной килт, сандалии из сыромятной кожи с кварцевым шаром на большом пальце правой ноги и праздничный «разгульный парик» головореза из племени гарганчей — хитроумное сооружение из серебряных спиц, туго переплетенных выбеленными волосами Джорджола, торчащими во все стороны жесткими подстриженными кисточками. Лицо его блестело свежим лазурным маслом, ярко-голубая кожа соперничала с эмалью «Гермеса». Шайна покачала головой с шутливым неодобрением — Кексик снова устроил из себя спектакль всем на посмешище — и вышла ему навстречу на тенистую площадку аркады перед главным входом. Джорджол шагнул вперед, взял ее за руки, наклонился, поцеловал ее в лоб: «Я узнал о смерти твоего отца и решил, что должен лично выразить соболезнования». «Спасибо, Джорджол. Но похороны были вчера». «Знаю. Вчера ты была занята, принимая невероятно скучных обывателей. Я не хотел, чтобы кто-нибудь помешал мне сказать то, что я должен сказать». Шайна терпеливо рассмеялась: «Что ж, теперь тебе никто не мешает». Настороженно прищурившись, Джорджол вскинул голову: «В том, что касается твоего отца, невозможно не испытывать сожаление. Ютер был человек сильный, достойный уважения — хотя, как тебе известно, его взгляды были прямо противоположны моим». Шайна кивнула: «Жаль! Я так и не успела с ним поговорить. Ты знаешь, он погиб за день до нашего возвращения — я надеялась, что он стал мягче, доступнее...» «Мягче? Доступнее? Разумнее, справедливее? Кто, Ютер Мэддок? Ха! — Джорджол снова вызывающе вскинул точеное лицо. — Вряд ли. Думаю, что и Кельсе никогда не изменится. Ни на йоту. Кстати, где Кельсе?» «В конторе, проверяет счета». Джорджол смерил глазами причудливый, чуть обветшалый фасад Рассветной усадьбы: «Старый добрый дом, просторный и уютный. Тебе повезло. Не каждому выпадает родиться и вырасти в таком доме». «Не каждому, это правда». «А я вознамерился положить конец вашей приятной, удобной жизни». «Ну что ты, Джорджол, не притворяйся. В какие бы наряды ты не рядился, в глубине души ты всегда останешься Кексиком». Джорджол усмехнулся: «Должен признаться, я прилетел не только для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее говоря, вовсе не для этого. Хотел тебя увидеть, прикоснуться к тебе». Он шагнул вперед. Шайна отпрянула: «Не следует поддаваться мимолетным побуждениям». «А! Но мои побуждения не мимолетны! Я знаю, чего хочу. Я все решил, все продумал — и ты хорошо понимаешь, как я к тебе привязан». «Ты был ко мне привязан, Джорджол. С тех пор прошло пять лет, — возразила Шайна. — Пойду, скажу Кельсе, что ты приехал. Уверена, что у него к тебе будет много вопросов». Джорджол порывисто преградил ей путь, взял ее за руку: «Нет. Пусть Кельсе возится с пыльными бумажками. Я приехал к тебе. Давай пройдемся вдоль ручья, побудем наедине». Шайна опустила глаза на державшую ее узкую синюю руку с длинными заостренными пальцами и черными ногтями: «Скоро обед, Джорджол. Может быть, после обеда. Ты останешься у нас?» «Был бы очень рад пообедать в твоем обществе». «Пойду найду Кельсе. А вот и Эльво Глиссам — вы встречались у тетки Вальтрины. Я вернусь через пару минут». Шайна поспешила в контору. Кельсе, хмуро глядевший на калькулятор, поднял голову. «Прилетел Джорджол». Кельсе сухо кивнул: «Что ему нужно?» «Он вежливо посочувствовал по поводу гибели отца. Я пригласила его к обеду». Из окна конторы можно было видеть Джорджола и Глиссама, прогуливавшихся по лужайке под зонтичными деревьями. Кельсе крякнул и поднялся на ноги: «Мне нужно с ним поговорить. Распорядись, чтобы обед подали на восточной террасе». «Кельсе, не спеши! Зачем обижать Джорджола? Он заслуживает того, чтобы с ним обращались так же, как с любым другим гостем. Сегодня жарковато — всем будет приятнее обедать в прохладной столовой». Кельсе ответил сдержанно, но твердо: «Уже двести лет ни один ульдра не заходил в парадную столовую. Сделать исключение — даже для Джорджола — значило бы нарушить древнюю традицию. Я не могу себе это позволить». «Это скверная, оскорбительная традиция, ее незачем соблюдать! Даже если у отца были расовые предрассудки, мы с тобой не расисты. Мы можем расстаться с предубеждениями». «У меня нет предубеждений, я рассматриваю каждого человека индивидуально, каково бы ни было его происхождение. Именно поэтому я прекрасно понимаю, что Джорджол вовсе не случайно выбрал сегодняшний день для того, чтобы навязать нам свою волю. Не получится». «Я тебя не понимаю! — в отчаянии воскликнула Шайна. — Мы знаем Кексика с тех пор, как пешком под стол ходили. Он спас тебе жизнь, рискуя своей головой. И только потому, что у него синяя кожа, он не может с нами пообедать так же, как любой скотовод или приезжий с далекой планеты? Смехотворно, невероятно!» Подняв брови, Кельсе смерил сестру глазами с головы до ног: «Меня удивляет твое непонимание происходящего. Рассветная усадьба принадлежит нам не потому, что кочевники позволяют нам здесь жить, а только потому, что мы достаточно сильны, чтобы защитить свою собственность». Шайна с отвращением отвернулась: «Ты слишком много времени проводишь с Джемазом. Он — шовинист почище отца». «Шайна, сестричка моя, твоя доброта граничит с наивностью. Неужели ты не видишь, какая опасность нам угрожает?» Шайна взяла себя в руки: «Я вижу одно: Джорджола — Серого Принца — принимают с почестями в лучших домах Оланжа. Не странно ли, что в доме, где он вырос, ему отказывают в соблюдении элементарных приличий?» «Столичным рантье, приглашающим Джорджола для развлечения, не грозит уничтожение, — терпеливо возразил Кельсе. — Отвлеченные принципы — своего рода валюта влияния, имеющая хождение среди тех, кто уже не считает обычных денег, будь то богатые наследники или бессребреники-прихлебатели. А мы — горстка пришлых на просторах дикого Алуана. Нам не простят ни малейшей слабости, любая уступка приведет к катастрофе». «И на основании этого отвлеченного рассуждения ты отказываешь Джорджолу в цивилизованном обращении?» «Цивилизованное обращение должно быть взаимным! Джорджол отказывает нам в таком обращении. Он явился в наряде синего разбойника из Вольных земель. Если бы он оделся по-человечески и не вонял лазурным маслом... Короче говоря, если бы Джорджол приехал к нам, как один из нас, я бы его принял, как своего. Но он подчеркнуто пренебрег этой возможностью. Он выставляет напоказ головной убор гарганча, похваляющегося кровавым набегом, обнажился до пояса, как подобает кочевнику, но не помещику, и при этом разъезжает в роскошной машине, купленной на пожертвования раскрепостителей — другими словами, бросает мне вызов. Я отвечаю на вызов. Если Джорджол желает пользоваться привилегиями пришлых, если он хочет обедать в нашей парадной столовой, пусть одевается и ведет себя так, как это принято в нашем доме, уважая наши обычаи, а не навязывая свои. Вот и все». Шайна не нашла слов и снова отвернулась. Кельсе проговорил ей в спину: «Поговори с Кургечем. Спроси, что он обо всем этом думает. Кстати, его тоже неплохо было бы пригласить к обеду». «Ну вот еще! Лучшего способа нанести Джорджолу смертельное оскорбление ты не придумал?» Кельсе отозвался горьким, диковатым смешком: «А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Одного ульдру нельзя приглашать потому, что это обидит другого?» «Ты не считаешься с самомнением Джорджола, с его представлением о себе». «Я не разделяю его представление о себе и не вижу, почему я обязан к нему приспосабливаться. Болезненное самолюбие — порок, а не достоинство. Кроме того, я его не приглашал. Он явился самовольно, и приспосабливаться придется ему, а не нам». Шайна раздраженно выпорхнула из конторы и вернулась к гостям, беседовавшим под аркадой у входа. «Кельсе по уши увяз в бухгалтерии, — заявила она Джорджолу. — Он очень извиняется и обязательно встретится с тобой за обедом. Тем временем мы могли бы прогуляться к реке, все вместе». Лицо Джорджола подернулось гримасой: «Разумеется, как тебе угодно. Рад возможности посетить памятные места, где прошло мое образцовое безоблачное детство». Втроем они прошлись вверх по течению реки к озеру Теней, где Ютер Мэддок соорудил пристань с навесом для трех парусных глиссеров. Эльво Глиссам оставался самим собой; настроение Джорджола менялось каждую минуту. То он нес беззаботную чепуху, обаятельностью не уступая Глиссаму, то начинал меланхолично вздыхать, обозревая пейзажи, знакомые с детства, то набрасывался на Глиссама, с яростной настойчивостью отстаивая то или иное несущественное утверждение. Шайна с удивлением наблюдала, не совсем понимая, какие страсти боролись под его высоким узким лбом. Ей не хотелось оставаться наедине с Джорджолом — без сомнения, он проявил бы несдержанную пылкость. Джорджола возмущало присутствие Эльво Глиссама, он с трудом скрывал свои чувства. Пару раз Шайне показалось, что он уже собирался попросить Глиссама удалиться; в обоих случаях ей удалось быстро вмешаться и предотвратить скандал. В конце концов Джорджол смирился с обстоятельствами, но тут же принялся демонстрировать новую гамму меняющихся настроений: вспоминая то одно, то другое приключение юности, он преподносил события в издевательских тонах, после чего начинал жаловаться на судьбу или запутывался в сентиментально-ностальгических рассуждениях. Поставленная в неудобное положение, Шайна нервничала — Джорджол явно валял дурака. Ей хотелось поддразнить его, чуточку сбить с него спесь, но она боялась уязвить его и тем самым вызвать новый приступ страстных трагических излияний. Она решила придержать язык. Эльво Глиссам надел на себя маску спокойной благожелательности и отделывался высказываниями настолько безличными и банальными, что заслужил со стороны Джорджола несколько взглядов, исполненных глубокого презрения. Тем временем Шайна старалась придумать тактичный способ объявить о том, что обед будут подавать не в парадной столовой. Вопрос решился сам собой: когда они обогнули угол усадьбы, возвращаясь ко входу, у всех на виду оказался накрытый стол с закусками, установленный на лужайке с восточной стороны дома. Там уже стоял Кельсе, беседовавший не только с Кургечем, но и с Хулио Танчем, заведовавшим скотоводческим хозяйством Рассветного поместья. И Хулио, и Кургеч надели по такому случаю повседневную одежду пришлых — свободные брюки из саржи, сапоги и белые рубахи навыпуск. Ни тот, ни другой не прибегали к синьке, чтобы изменить естественный цвет кожи. Увидев троих на лужайке, Джорджол сразу остановился, после чего медленно, напряженно подошел ближе. Кельсе поднял руку, вежливо приветствуя его: «Джорджол! Ты, конечно, помнишь Кургеча и Хулио». Джорджол коротко кивнул: «Прекрасно помню. Много воды утекло по извилистому руслу Чип-Чапа с тех пор, как мы виделись в последний раз». Джорджол выпрямился, расправил обнаженные синие плечи: «С тех пор многое изменилось. А главные перемены еще впереди». В глазах Кельсе сверкнул недобрый огонек: «Да, набегам и налетам с Вольных земель будет положен конец. Этим перемены не ограничатся. В один прекрасный день Вольных земель больше не будет — весь Алуан станет Договорной территорией». Шайна воскликнула: «Все проголодались, давайте закусим!» Джорджол не двигался с места: «Мне не пристало обедать под открытым небом, как прислуге. Предпочитаю, чтобы меня пригласили к столу в столовой». «Боюсь, что это невозможно, — вежливо ответил Кельсе. — Никто из нас не оделся к парадному обеду». Шайна положила руку Джорджолу на плечо: «Кексик, ну пожалуйста, не капризничай. Здесь нет прислуги — мы просто решили закусить на свежем воздухе». «Дело не в этом! Я человек известный, у меня высокая репутация. Чем я хуже какого-нибудь пришлого? Я хочу, чтобы ко мне относились с уважением!» Кельсе безразлично пожал плечами: «Когда ты соблаговолишь надеть помещичью одежду, тем самым демонстрируя уважение к нашим обычаям и предпочтениям, к тебе будут относиться по-другому». «Ах, даже так? Как насчет Кургеча и Хулио? Они соблюдают ваши правила — пригласите же их в парадную столовую и кормите их там. А я останусь здесь и закушу в одиночестве». «В свое время, когда для этого будут достаточные основания. Не сегодня». «В таком случае я не могу с вами обедать, — заявил Джорджол. — Меня ждут дела, я вынужден удалиться». «Как тебе угодно». Провожая Джорджола к сияющему эмалью «Гермесу», Шайна сказала упавшим голосом: «Мне жаль, что все так получилось. Нехорошо получилось. Но и тебе, право же, незачем быть таким запальчивым». «Чепуха! Кельсе — неблагодарный болван! Неужели он надеется запугать меня разговорами о помещичьей армии? Недалек тот день, когда он узнает на своей шкуре, куда дует ветер!» Джорджол схватил Шайну за плечи: «Милая, добрая Шайна! Давай уедем! Садись в яхту — один шаг, и все они останутся за бортом, далеко внизу». «Кексик, не говори глупости. Я такое и представить себе не могу». «Когда-то ты могла!» «Это было давно, слишком давно, — Шайна отшатнулась: Джорджол попытался ее поцеловать. — Кексик! Пожалуйста, перестань». Джорджол напрягся и застыл, разрываемый страстями — его пальцы так крепко сжали плечи Шайны, что та уже морщилась от боли. Раздался звук. Джорджол дико оглянулся в сторону усадьбы — к ним, будто невзначай, задумчиво приближался Кургеч. Шайна выкрутилась из цепкого объятия. Джорджол бросился за штурвал «Гермеса», как человек, охваченный горем непосильной утраты — воздушная яхта взмыла в небо. Шайна и Кургеч молча провожали глазами летательный аппарат, постепенно исчезнувший в дымке западного горизонта. Шайна повернулась к старому кочевнику, глядя прямо в серое, изборожденное морщинами лицо: «Что случилось с Джорджолом? Он одичал, ведет себя, как сумасшедший». Она не успела договорить, как вспомнила, что Кексик всегда был диковат и часто устраивал сумасшедшие выходки. Кургеч ответил: «Веет роковой судьбой. Нарождается беда, хаос оседлал его, как детеныш — загривок эрджина». «Дует ветер перемен, — согласилась Шайна. — Я чувствую: на всех нас что-то давит. Скажи — о чем говорят шаманы? Ао тоже хотят, чтобы мы покинули Рассветную усадьбу?» Кургеч смотрел на южные просторы — на землю, тысячи лет принадлежавшую его племени: «Кое-кто из недорослей прислушивается к виттолям. Подражают Серому Принцу, величают себя «авангардом синей нации». Другие считают, что Алуан слишком велик, чтобы придавать значение словам: места хватит на всех. Пришлые застолбили поместья — пусть живут как хотят, мы немного потеряли и кое-что приобрели. Авангард протестует: «Подумайте о будущем! Пришлые размножатся, построят сотни новых усадеб и выживут нас в пустыню! Это наша земля, нас ограбили. Настало время свести счеты — теперь или никогда!» А другие отвечают: «Где они, сотни новых усадеб? Что-то не видать. Жизнь и так полна забот — зачем придумывать новые?» Судят-рядят, да все без толку». «Сегодня Джорджол требовал, чтобы с ним обедали в парадной столовой. Ты думаешь, он прав?» «Джорджол взял на себя непосильное бремя». «А ты, Кургеч? Ты хочешь обедать в парадной столовой?» «Если бы меня пригласили, я бы счел это за честь и принял приглашение. Парадная столовая — святилище, а святилища нельзя осквернять. Ютер Мэддок давно нашел все наши качембы. Не раз у него была такая возможность, но он никогда не заходил в них. Если бы твой отец захотел, он мог бы принять участие в нескольких обрядах, надеть церемониальные одежды, подготовиться, настроившись надлежащим образом, и посетить любое из наших святилищ — кроме тех, где обитают его воплощения, конечно: встреча с двойником всегда опасна. Само собой, мне стоило только намекнуть, и он одолжил бы мне помещичий костюм, чтобы пригласить меня в парадную столовую». Шайна с сомнением поджала губы: «Отец придерживался строгих правил». «В один прекрасный день ты узнаешь правду». Шайна не на шутку удивилась: «Какую правду? Что ты имеешь в виду?» «Всему свое время». Обед подавали две девушки-ао, Вональдуна и Саравана, подрабатывавшие в поместье подобно многим соплеменницам, время от времени подряжавшимся на год или на пару лет. Поварихой в Рассветной усадьбе была Гермина Линголет, троюродная сестра Кельсе и Шайны, считавшая себя, так же как и домоправительница, Рейона Верлас-Мэддок, скорее частью семейства, нежели прислугой. На этот раз она приготовила перченый «халяш» — мясо, тушеное по рецепту кочевников — с гарниром из дикой петрушки, пареной перловкой в отдельном блюде и салатом из свежей огородной зелени. Напряжение, возникшее после отъезда Джорджола, рассеялось не сразу. Только когда Эльво Глиссам упомянул об эрджинах и об их умственных способностях, завязалась оживленная беседа. Кургеч был кладезем всевозможных историй. Сначала он поведал о четырех эрджинах, покусившихся, договорившись телепатически, заманить в западню отряд всадников-сомайджи, сопровождавших ценный товар. Потом Кургеч вспомнил легенду о битве эрджинов и морфотов, а напоследок рассказал, как разойтись с эрджином, если тот повстречается на горной тропе. Все подкрепились на славу. Не обменявшись ни словом, ни знаком, Кургеч и Хулио одновременно встали, вежливо поблагодарили хозяев и удалились. Кельсе, Эльво Глиссам и Шайна продолжали наслаждаться прохладой под сенью камедаров. Шайна заметила: «Что ж, обед кончился — и снова Кексика не пустили в парадную столовую. Что у него на уме, хотела бы я знать?» «Черт бы побрал Кексика — Джорджола — Серого Принца — как бы он себя ни называл! — раздраженно воскликнул Кельсе. — Пусть проваливает в Оланж, там ему самое место. Там он может вваливаться голышом в любую помещичью гостиную, и его только попросят приходить снова». Эльво Глиссам осторожно заметил: «Мягко говоря, энергичный молодой человек». «Да он просто свихнулся! — рычал Кельсе. — Мания величия, бредовые идеи, истерика — налицо все признаки помешательства». Шайна глядела в туманную даль саванны: «Что он имел в виду, когда сказал, что ты собираешь помещичью армию?» Кельсе мрачно усмехнулся: «Соглядатаи Джорджола выслуживаются, из каждой мухи делая слона. «Помещичья армия» — не более чем несколько пометок на листе бумаги. Мы с Джердом надеялись, что нам удастся не афишировать нашу затею хотя бы еще неделю-другую». «Меня твои секреты мало интересуют». «Никакого секрета нет, ситуация очевидна. По сути дела, мы должны были этим заняться уже много лет тому назад — а именно сформировать политическую организацию. Джерд помог мне подготовить проект устава конфедерации». «Грандиозное начинание! — заметил Эльво Глиссам. — Вы не сидите сложа руки». «Кто-то должен сдвинуть дело с мертвой точки. Мы обзвонили все поместья. Идею политического объединения поддерживают все без исключения. Естественно, Джорджол пронюхал об этом и вообразил, что мы создаем военизированное ополчение». «И в этом он несомненно прав», — съязвила Шайна. Кельсе только кивнул: «Мы обязаны и будем защищаться». Эльво с сомнением спросил: «Как же быть с Думой? Разве она не контролирует Договорные земли?» «Чисто гипотетически. В действительности Дума занимается исключительно своими делами и не суется в наши». Эльво Глиссам промолчал. Шайна печально вздохнула: «Все так шатко и неопределенно. Если бы только мы могли почувствовать наконец, что Рассветное поместье — на самом деле наша земля». «Она наша, если мы не позволим ее отнять. А этому не бывать никогда». Глава 6 Шайна и Эльво решили проехаться на криптидах. Кельсе настоял на том, чтобы они взяли с собой ружья и — к вящему неудовольствию Шайны — отправились в сопровождении двух работников с фермы. Но когда они уже выехали на юг в направлении Ржавого Перста, Шайне пришлось согласиться с тем, что такие меры предосторожности были вполне обоснованы. «Мы не так уж далеко от Вольных земель, а там, как вы знаете, всякое может случиться», — заметила она Глиссаму. «Я не жалуюсь», — отозвался тот. Они сделали привал в тени Ржавого Перста — шестидесятиметровой остроконечной глыбы песчаника, расслоенной на бежевые, желтовато-коричневые, розовые и серые пласты. Отсюда уже трудно было заметить Рассветную усадьбу, скрывшуюся среди бледно-зеленых камедаров и развесистых темных галактических дубов. За усадьбой протянулась, закрывая горизонт, еще более темная полоса леса, окружавшего озеро Фей. К западу поблескивал частыми излучинами Чип-Чап, в конечном счете впадавший на юго-западе в невидимое за холмами озеро Расправы. «В детстве мы часто сюда наведывались: устраивали пикники, искали турмалины, — сказала Шайна. — Рядом — пегматитовая залежь. Видите? Именно здесь, кстати, эрджин напал на Кельсе». Эльво с любопытством огляделся: «Здесь?» «Я копалась на уступе, в слое пегматита. Кельсе и Кексик решили забраться на скалу. Эрджин выскочил из расщелины у подножия Перста, стал карабкаться вслед за ними, схватил Кельсе и стащил его вниз. Я услышала крики и побежала посмотреть, в чем дело, но Кексик уже выпалил из ружья — эрджин свалился и бился в судорогах как раз там, где вы стоите. Мы позвали на помощь по радио. Приехал Кургеч, перевязал Кельсе руку и ногу, отвез его домой. А Кексик стал великим героем — примерно на неделю». «А потом что было?» «О... большой скандал, вот что было. Яна всех обиделась и улетела на Танквиль. Кексик ушел из усадьбы и затерялся в Вольном Алуане. А теперь он у нас Серый Принц, — Шайна поежилась, глядя по сторонам. — Честно говоря, мне тут не по себе. Кельсе едва выжил, было столько крови...» Эльво беспокойно оглянулся: «Эрджины тут часто появляются?» «Время от времени, в надежде поживиться за счет скота. Но ао — прекрасные следопыты; они знают, что эрджин поблизости, даже если мы с вами ничего не замечаем. Эрджины это понимают и обычно держатся подальше от населенных мест». Вернувшись в Рассветную усадьбу, они увидели на стоянке потрепанный «Дэйси» Джерда Джемаза. Кельсе и Джерд были чем-то заняты в библиотеке и не появлялись до ужина, который подали в парадной столовой. Согласно обычаям Рассветного поместья, все надели вечерние костюмы и платья. Джерду Джемазу и Эльво Глиссаму пришлось воспользоваться припасенными для случайных гостей костюмами из гардероба усадьбы. Шайна подумала, что традиции, несомненно, придавали ужину особый оттенок торжественного действа: повседневная одежда и будничные манеры не вязались с высокими резными спинками стульев, с огромным старым столом из лакированного умброй темного дерева, с импортной люстрой производства стекольного завода «Зитц», что в городе Гильо на планете Дарибант, с унаследованным от предков сервизом. Сегодня вечером Шайна необычно долго, тщательно прихорашивалась и вообще беспокоилась о своей внешности. На ней было простое длинное темно-зеленое платье, а волосы она собрала в узел на темени, в стиле фаристанских наяд, украсив лоб изумрудной звездой. Рейона Верлас-Мэддок уже отобедала раньше в обществе Гермины Линголет. За большим темным столом сидели четверо: молодые люди, преодолевшие полтораста километров дикой пустыни и отчаянно защищавшиеся от дикарей, чтобы оказаться здесь, в парадной столовой, лицом к лицу. Прихлебывая вино, Шайна откинулась на спинку стула, поглядывая на троих собеседников из-под полуопущенных ресниц и пытаясь представить себе, что они — незнакомцы, о которых ей нужно составить беспристрастное мнение. Кельсе казался старше своих лет. Несмотря на сходство с отцом, он не отличался внушительной внешностью: слишком плотно сжимал губы, что придавало его продолговатому лицу напряженно-озабоченный характер. По сравнению с ним Эльво Глиссам производил впечатление человека общительного и беспечного, всецело поглощенного быстротечной радостью бытия. Джерд Джемаз — с точки зрения «незнакомки» — выглядел на удивление элегантно. Повернув голову, он встретился глазами с Шайной. Как всегда, Шайна ощутила при этом небольшой укол раздражения — или, может быть, что-то вроде вызова, побуждения к соперничеству? Джемаз опустил глаза к бокалу вина. Шайна одновременно удивилась и развеселилась: Джерд, всю жизнь ее игнорировавший, наконец поддался ее влиянию! «Мы разослали устав по поместьям, — говорил Кельсе. — Если он заслужит всеобщее одобрение, по-видимому, одного этого будет достаточно для формирования политического блока». «А если нет — если твой устав вызовет разногласия?» — спросила Шайна. «Маловероятно. Мы обсудили основные положения с каждым адресатом». «Что, если кто-нибудь начнет настаивать на изменениях? Не может быть, чтобы структура важного документа одинаково устраивала все стороны». «В уставе нет никакой структуры. Это просто-напросто изложение общей позиции, соглашение о координации действий, обещание не противиться воле большинства. Таков первый необходимый шаг; впоследствии мы сможем подготовить и предложить к утверждению более подробный манифест». «Значит, теперь тебе придется ждать. Как долго?» «Неделю или две. Может быть, три». «Достаточно долго, — вмешался Джерд Джемаз, — чтобы узнать, в чем заключалась «забавная шутка», обещанная Ютером Мэддоком». Глиссам сразу заинтересовался: «Как же вы это узнаете?» «Ютер пролетел пятьсот километров на север от Рассветной усадьбы, с отклонением примерно в двадцать семь километров к востоку. Другими словами, он приземлился в Пальге, на станции № 2, — Джерд вынул записную книжку Ютера Мэддока. — Послушайте: «Никто не осмеливается летать над Пальгой. Достойный удивления парадокс! Ветроходы, уклончивые и незлобивые, при виде летательного аппарата становятся яростными фуриями. Из ангаров выкатывают древние лазерные пушки, и от нарушителя небесного спокойствия остаются прах и лоскутья обгоревшего металла. Я спросил у Филисента: «Почему вы сбиваете всех, кто пролетает над степями?» «Мы боимся синих налетчиков», — ответил он. «Неужели? — не поверил я. — Сколько лет прошло с тех пор, как ульдры в последний раз совершили налет на ветроходов?» «На моей памяти этого не было, мой отец тоже такого не помнит, — признал Филисент. — Тем не менее, закон есть закон: в небе над Пальгой не должно быть воздушных машин». Филисент позволил мне осмотреть его лазерную пушку — великолепное орудие! Я поинтересовался: «Кто мог изготовить столь хитроумное и разрушительное оборудование?» На этот вопрос Филисент не смог ничего ответить — почти ничего. Пушка, покрытая резным или чеканным рельефом изумительной работы, переходила, как фамильная драгоценность, от отца к сыну с незапамятных времен. Может быть, ее привезли с собой давно забытые первопоселенцы Корифона — кто знает?»» Джерд Джемаз поднял голову: «Ютер сделал эту запись, судя по всему, через несколько дней после прибытия на станцию № 2. К сожалению, он редко пользовался записной книжкой. Дальше он пишет: «Пальга — достопримечательная страна, а Филисент — весьма достопримечательная личность. Подобно всем ветроходам, он — ловкий и завзятый вор, готовый стащить в любой момент все, что плохо лежит. Отвадить его могут только «отворот» или неусыпная бдительность владельца имущества. Во всех остальных отношениях он, в принципе, неплохой парень. У него есть баркентина, ему принадлежат тридцать семь плодородных участков вдоль трассы. Народ этот неразрывно связан с ветром и солнцем, облаками и степными просторами! Когда плещутся паруса, а огромные колеса переваливаются по колее, ветроход, стоящий у руля, будто отправляет священный обряд. Но при этом, если поинтересоваться у него, правда ли, что трижды два — шесть, он взглянет на тебя с полным непониманием. А если попробовать разузнать что-нибудь об эрджинах — например, о том, кто и как их приручает — непонимание превратится в замешательство, даже смятение. Спросите у ветрохода, откуда у него деньги, чтобы заплатить за чудесные колеса с подвеской, за прочную парусину, за металлическую крепь — он лишится дара слова, у него челюсть отвиснет, как если бы к нему пристал юродивый, несущий несусветную чепуху!» Джемаз перевернул страницу: «Вот раздел, озаглавленный Ютером как «Заметки для монографии»: «Шренки — поразительная, внушающая ужас и почтение каста. Каста или культ? Осознание судьбы приходит к ребенку в виде повторяющегося сна. Он худеет, бледнеет, не находит себе места, после чего рано или поздно уходит в степь, покинув родной фургон. Через некоторое время он совершает первое неспровоцированное нападение или оскорбление; затем этот отпрыск мирных бродяг замыкается в себе и становится в глазах соплеменников стихийным бедствием, бичом, наказующим врожденные подлость и развращенность окружающих. Шренков немного: по всей Пальге их, наверное, человек сто — никак не больше двухсот. Можно понять, как глубоко все их существо проникнуто омерзительными нечистотами, сочащимися из клоаки бытия»». Джерд Джемаз немного помолчал. Никто не сказал ни слова. Джемаз снова перевернул страницу: «Осталось немного. Здесь Ютер пишет: «Его зовут Полиамед. Я надул его, воспользовавшись трюком Кургеча, и он признал, что видел лагерь для дрессировки эрджинов. «Так проведи меня туда!» Он не решается. Я закручиваю призму, и мой голос звучит в его мозгу: громовой глас небесный. «Проведи меня туда!» — требует божество с глазами, слепящими, как солнца. Полиамед смиряется с неизбежностью, хотя ему известно, что он повергнет в хаос миллионы судеб, превратив их в необратимое месиво. «Где? Как далеко?» — спрашиваю я. «Там — не близко», — отвечает он. Что ж, увидим»». Джемаз открыл еще одну страницу: «Дальше столбец каких-то чисел — я не смог в них разобраться. Вот, пожалуй, и все. Дальше пусто — кроме заметок на последней странице. Сначала два слова: «Чудесно! Великолепно!» Потом один параграф: «Из всех горьких радостей жизни эта — горчайшая и сладчайшая. Как медленно бьют куранты веков! Какая скорбь в их перезвоне, какое торжество вечно опаздывающей справедливости!»» Джерд Джемаз захлопнул записную книжку и бросил ее на стол: «Вот таким образом. Ютер вернулся на «Стюрдеванте» — согласно показаниям автопилота, прямо в Рассветную усадьбу, нигде не останавливаясь. Через два дня он разбился в каменной пустыне Драмальфо». Эльво Глиссам спросил: «Что заставило его отправиться в Пальгу? Он торговал с ветроходами?» «Как ни странно, — отозвался Кельсе, — он руководствовался побуждениями, столь дорогими вашему сердцу. Прошлой весной он ездил в Оланж и заметил эрджинов тетки Вальтрины. Никто не мог ему объяснить, как их дрессируют, в связи с чем отец решил навестить Пальгу и разобраться, что к чему». «И он разобрался? В чем заключается юмор ситуации, вызвавшей у него такое веселье?» Кельсе пожал плечами: «Этого мы не знаем». «Надо полагать, Пальга — любопытное место». «Про ветроходов рассказывают странные истории, — задумчиво сказала Шайна. — Добрая половина из них, конечно, не заслуживает ни малейшего доверия. Когда фургоны встречаются в степи, семьи обмениваются младенцами — на том основании, что ребенок, воспитанный собственными родителями, вырастает слишком избалованным». Кельсе встрепенулся: «Помнишь старую кормилицу, Джамию? Она рассказывала на ночь такие жуткие сказки про шренков, что мы заснуть не могли от страха». «Джамию? Прекрасно помню! — откликнулась Шайна. — Она говорила, что у ветроходов есть обычай вешать трупы умерших на деревья, чтобы их не съели одичавшие псы. Идешь в лесу, а с каждого дерева ухмыляется скелет». «Ветроходы не только трупы вздергивают на деревья, — вставил Джемаз. — Больных стариков тоже. Чтобы не возвращаться лишний раз в рощу, их привязывают живьем». «Очаровательный народ! — заметил Глиссам. — Так что вы собираетесь делать?» «Полечу на станцию № 2 и разузнаю, куда ездил Ютер Мэддок — так или иначе». Кельсе покачал головой: «След простыл — ты не найдешь дорогу». «Я не найду — найдет Кургеч». «Кургеч?» «Он хочет ехать со мной. Кургеч никогда не был в Пальге и не прочь взглянуть на парусные фургоны». Эльво Глиссам порывисто приподнялся: «Я тоже хотел бы поехать с вами — если могу оказаться чем-то полезным». Шайна не раскрывала рта: протестовать, ссылаясь на трудности и опасности пути, было невозможно, не оскорбив Глиссама в лучших чувствах. Упоминать о том, что Эльво успел осушить несколько бокалов крепкого янтарного вина, тоже было бы исключительно невежливо. Лицо Джерда Джемаза чуть подернулось — так, что заметила это движение, наверное, только Шайна. Ее вечно тлеющая неприязнь к Джемазу вспыхнула с новой силой, но она опять сдержалась и ничего не сказала. Джемаз вежливо ответил: «Ваше предложение можно только приветствовать — но учитывайте, что поездка займет не меньше недели, а то и дольше, причем в пути может возникнуть множество неудобств». Эльво Глиссам смеялся: «Путешествие в Пальгу не может быть опаснее и труднее нашего хождения по мукам из Драмальфо в Рассветное поместье!» «Надеюсь, что нет». «Что ж, я в хорошей форме, и предмет вашего расследования имеет самое непосредственное отношение к моим интересам». Кельсе заметил назидательно-трезвым тоном, не позволявшим открыто подозревать его в издевательстве, но вызывавшим у Шайны бешеную ярость: «Эльво желает увидеть своими глазами процесс порабощения эрджинов». Глиссам ухмыльнулся, ничуть не смутившись: «Именно так». Не проявляя энтузиазма, Джерд Джемаз поинтересовался: «Насколько я понимаю, Кельсе не откажется одолжить вам пару сапог и несколько мелочей, полезных в походной обстановке?» «Никаких проблем», — отозвался Кельсе. «Что ж, отправимся завтра утром — если к тому времени найдется Кургеч». Шайна чуть было не поддалась бесшабашному порыву присоединиться к экспедиции, но с сожалением отказалась от этой мысли. Не могла же она упорхнуть в Пальгу и оставить Кельсе одного! Это было бы несправедливо. Глава 7 Аэромобиль плыл по воздуху на север над пологими холмами, широкими долинами, излучинами рек, лесами гадруна, пламенного дерева и мангониля; временами над лесным пологом высился гигантский силуэт алуанского джинкго. Глиссаму казалось, что он видит причудливый сон — он уже сомневался в целесообразности отваги, охватившей его после вчерашнего ужина. Он даже обернулся туда, где скрылась за горизонтом Рассветная усадьба... «Ничего подобного! — твердо сказал он самому себе. — Я присоединился к экспедиции по вполне основательной причине. Необходимо добыть существенную фактическую информацию о порабощении эрджинов — в этом состоит мой нравственный долг». Другую, подспудную причину он формулировать остерегался: Эльво Глиссам не мог ни в чем уступать Джерду Джемазу. Ни в коем случае. Повернувшись в кресле, Глиссам взглянул на спутника. Джемаз был, пожалуй, на полвершка ниже его, но крепче и шире в плечах и в груди. Джемаз двигался решительно, точно и скупо, без лишних жестов, без каких-либо даже малозаметных характерных манерностей, придающих неповторимость поведению большинства людей. По сути дела, с первого взгляда — а также, пожалуй, со второго и с третьего — Джерд Джемаз производил впечатление человека неинтересного, бесцветного, сухого и мрачноватого. В нем не было, по меньшей мере внешне, никакой напористости, увлеченности, остроты. Напротив, Эльво Глиссам относился к миру оптимистично, положительно, созидательно: с его точки зрения Корифон, да и вся Ойкумена вместе взятая, нуждались в улучшениях, и только усилия таких благонамеренных деятелей, как он, позволяли человечеству надеяться на прогресс. Несмотря на достаточные вежливость и внимание к окружающим, Джерд Джемаз не проявлял сочувствия — несомненно, он рассматривал мир сквозь призму эгоцентризма. Не менее очевидной была чрезвычайная самоуверенность Джемаза. За что бы он ни брался, возможность неудачи, по-видимому, никогда не приходила ему в голову — в связи с чем Глиссам ощущал нечто вроде легкой зависти или раздражения, даже с некоторым оттенком неприязни, полностью сознавая, впрочем, всю мелочность и недостойность подобных эмоций. Если бы только Джемаз не был столь самонадеян в своих бессознательных допущениях, столь простодушен... Ибо непроницаемый апломб Джемаза, в конце концов, мог быть не более чем наивностью. Действительно, Джемаз уступал более искушенным людям в бесчисленных отношениях. Он почти ничего не знал о человеческих достижениях в таких областях, как музыка, математика, литература, видеотехника, философия. В любых других обстоятельствах именно Джемаз, а не Эльво Глиссам, чувствовал бы себя не в своей тарелке и считал бы, что судьба несправедливо отказала ему в преимуществах, без труда доставшихся его спутнику. Глиссам заставил себя печально усмехнуться. К добру или не к добру, положение вещей оставалось таким, каким оно было. И снова Глиссам взглянул на проплывавший внизу пейзаж. Еще было не поздно попросить (например, притворившись больным) — и его, конечно же, отвезли бы назад в усадьбу. Джемаз отреагировал бы на такое поведение всего лишь с легким недоумением — незваный столичный попутчик настолько мало его интересовал, что не вызвал бы даже презрения... Глиссам нахмурился. Довольно жалеть себя и заниматься мелодраматическим самокопанием! Он постарается сделать все возможное для того, чтобы оказаться полезным помощником. Если он окажется обузой — что ж, ничего не поделаешь. Дальнейшие размышления ничему не помогут. Джерд Джемаз указал на трех огромных серых тварей, валявшихся в глубокой грязи посреди почти пересохшего озерца. Одно из животных приподнялось и неуклюже выбралось на берег, тупо провожая маленькими глазами летательный аппарат. «Ленивцы-броненосцы, — прокомментировал Джемаз. — Между прочим, близкие родственники морфотов, хотя морфоты далеко их опередили в эволюционном отношении». «Никакой генетической связи с эрджинами?» «Никакой. Некоторые специалисты считают, что эрджины произошли от горного гергоида — это что-то вроде крысы с хвостом, как у скорпиона. Другие с ними не согласны. От эрджинов не остается окаменелостей». Аэромобиль быстро и тихо летел на север. Впереди уже высилась Пальга, а на западе протыкали тучи пики Вольводеса. Джерд Джемаз направил машину вверх, чтобы лететь под самыми подножиями громадных кучевых облаков-наковален, купавшихся в лучах солнца. Внизу земля вздымалась и пучилась, будто подпираемая не находящим выхода давлением, после чего резко взметнулась на целый километр, обнажив почти отвесный эскарп, зазубренный тысячами выступов и провалов. Дальше, от самого обрыва, начинались и простирались к горизонту бесконечные солнечные дали Пальги. Неподалеку от эскарпа сгрудились десятка полтора строений с белеными стенами и коричневато-черными крышами. «Станция номер два, — кратко пояснил Джемаз. — По всей вероятности, там вы увидите эрджинов, предназначенных на экспорт. Выражать возмущение по этому поводу бесполезно, даже небезопасно». Эльво изобразил добродушный смех: «Я довольствуюсь ролью наблюдателя». Произнеся эти слова, он подумал, что при нем Джерд Джемаз никогда не выражал никакого мнения — ни одобрения, ни порицания — по поводу порабощения эрджинов: «А вы как относитесь к этой... коммерции?» Джерд Джемаз ответил не сразу: «Лично я не хотел бы оказаться в рабстве». Только через некоторое время, когда молчание затянулось, Эльво Глиссам сообразил, что Джемаз не собирался развивать свою мысль — возможно, у него просто не было никакого мнения? Эльво нахмурился, упрекая себя за поспешность суждения. Джемаз по-своему тонко намекал на существование определенной точки зрения, которую можно было бы выразить примерно следующим образом: «На первый взгляд ситуация представляется грязной и позорной, но имеющихся сведений недостаточно для того, чтобы составить обоснованное суждение обо всех сторонах дела, в связи с чем я не спешу с окончательными выводами. Что касается возмущения профессиональных гильдий в Оланже и угрызений совести, мучающих «Борцов за эмансипацию эрджинов», то меня трудно подозревать в серьезном отношении к подобным шалостям». Эльво Глиссам ухмыльнулся: таково было мнение Джерда Джемаза в переводе на язык виллы Мирасоль. Воздушный аппарат опустился на центральный огороженный двор станции № 2. Слева громоздилось длинное, низкое и нескладное сооружение из цементированной земли, побеленное снаружи, с опирающейся на тяжелые столбы крышей, горбящейся неравномерными уступами в разных направлениях и под разными углами — несомненно, постоялый двор. Впереди, вдоль западной окраины двора, находились три похожие постройки, напоминавшие большие амбары с высокими воротами, открытыми спереди и сзади — внутри можно было разглядеть множество каких-то передвижных средств в полуразобранном или полусобранном состоянии. На решетчатом стеллаже пылилась дюжина пустотелых пневматических колес — каждое больше человеческого роста в диаметре. Дальше, за сборочными цехами, виднелись другие экипажи, беспорядочно оснащенные мачтами, реями, грузовыми стрелами, бушпритами и такелажем. Справа, вдоль северной стороны, тянулся еще один ряд открытых навесов; в одних стояли пустые клети, в других были устроены затянутые металлической сеткой загоны, откуда флегматично поглядывали эрджины — в общей сложности около десятка. Туземцы, работавшие в сборочных цехах, оторвались от своих занятий. Человек шесть вышли на двор и приблизились к аэромобилю. У некоторых на макушках были самые нелепые, с точки зрения Глиссама, головные уборы — деревянные горизонтальные диски в два пальца толщиной и чуть больше метра в диаметре, закрепленные на железных касках с ремешками, продетыми под подбородком и под затылком. Как можно работать, нахлобучив на голову столь громоздкие, несуразные приспособления? Джерд Джемаз тоже вел себя очень странно. Как только ремесленники стали подходить, он вылез из машины, подобрал палку и провел по пыльной поверхности двора черту, полностью окружавшую аэромобиль. Заметив его маневры, работники задержались, после чего снова двинулись вперед, но медленнее, чем раньше, и остановились, не переступая черту. Эльво Глиссам впервые оказался лицом к лицу с ветроходами — представителями расы, ничем не напоминавшей кочевников Алуана. Их бледная коричневатая кожа, по-видимому, была обязана своим оттенком врожденному пигменту, а не воздействию солнечных лучей, причем ее матовая поверхность не становилась темнее в складках и нигде не блестела. На одних были матерчатые колпаки, на других — деревянные диски с железными касками. Из-под колпаков и касок местами выбивались взъерошенные светло-каштановые кудри: туземцы явно не придавали значения прическе. На их плосковатых лицах все черты были мелкими — короткий нос, маленький рот — кроме довольно тяжелой нижней челюсти. Светло-карие, почти бесцветные глаза пристально следили за каждым движением приезжих. Некоторые отрастили небольшие усики, другие выщипали брови, что придавало их лицам вкрадчиво-удивленное выражение. На всех были короткие бледно-голубые, серые или бледно-зеленые штаны и рубахи навыпуск из такой же ткани. У всех волосы или колпаки были украшены чем-то вроде разнообразных замысловатых подвесок из дутого стекла, перевязанных цветными ленточками. Джерд Джемаз произнес: «Удачи и попутного ветра всем и каждому!» Работники пробормотали ответное благословение. Один спросил: «Приехали торговать или покупать?» «Сущность моего предприятия еще не прояснилась. Прозрение придет во сне». Туземцы понимающе кивнули и вполголоса обменялись несколькими фразами. Эльво Глиссам не мог придти в себя от изумления: он не ожидал такого полета воображения от прозаичного Джемаза. Теперь Джемаз указывал туземцам на черту, окружавшую машину: «Обратите внимание на этот отворот. Силу ему придают тяжесть наших кулаков и меткость нашей стрельбы — Ахариссейо тут ни при чем. Все понятно?» Работники пожимали плечами, переминались с ноги на ногу и вытягивали шеи, стараясь получше рассмотреть аэромобиль и его содержимое. Джемаз спросил: «Где жрец?» «У себя в вагоне, за постоялым двором». Джемаз обернулся, обменявшись взглядом с Кургечем — тот прислонился к аэромобилю и демонстративно опустил руку на кобуру пистолета. Джемаз снова повернулся к ветроходам: «Вы можете удалиться без сожаления — наше имущество не окажется без присмотра и не предлагается всем желающим. Оно бдительно охраняется». Работники попрощались вежливыми жестами и вернулись в амбары-мастерские. Эльво Глиссам недоумевал: «Что все это значит?» «Ветроходы крадут все, что попадется под руку, — объяснил Джемаз. — Охранные знаки или талисманы называют «отворотами» — вы их увидите повсюду. Ветроходы нацепляют их даже на волосы». «А зачем носят деревянные диски?» «Таково наказание за нарушение какого-то религиозного предписания. Здесь нет никаких властей, кроме жречества». Эльво хмыкнул: «Как они живут и работают, таская такую тяжесть? От одной мысли об этом голова болит». «Бывают диски в восемь пальцев толщиной, а то и в двенадцать. В худшем случае виновный умирает через неделю-другую — если о нем никто не позаботится». «А за какую провинность полагается носить диск?» Джерд Джемаз пожал плечами: «Нельзя плевать против ветра. Говорить во сне тоже, кажется, не полагается. Я не разбираюсь в тонкостях ветроходского законодательства. Пойдемте — нужно найти жреца и добыть несколько отворотов». Жрец был облачен в белую рясу. На концах свисающих до плеч витых прядей его волос, выкрашенных в густо-черный цвет, болтались агатовые четки. Круглое лицо жреца было чисто выбрито, а вокруг глаз он намалевал черные круги, придававшие ему сходство с насторожившимся филином. При виде Джерда Джемаза и Эльво Глиссама жрец нисколько не удивился, хотя спал на кушетке, когда приезжие зашли в вагон. И снова Джемаз начал разговор, заставивший Глиссама оторопеть от удивления. «Добрых ветров тебе, жрец. Подбери-ка нам отвороты на все случаи жизни». «Само собой, — пробормотал жрец. — Собрались торговать? Для этого и отворотов-то особенных не нужно». «Нет, мы не торговцы. Приехали в Пальгу развлечься, полюбоваться на достопримечательности». «Хо-хо! Нашли где развлекаться! У нас тут нет ни буйных карнавалов, ни сладкоголосых дев, ни пиров для ненасытных обжор. Скучающих бездельников в Пальге давно не видели». «Тем не менее, здесь недавно побывал мой друг, Ютер Мэддок, — возразил Джемаз. — Ты подобрал ему подходящие отвороты и дал несколько полезных советов». «Не я, не я! Тогда священнодействовал Полиамед. Я — Моффамед». «А! В таком случае мы обратимся к Полиамеду». Глаза Моффамеда округлились и заблестели, он поджал губы и неодобрительно покачал головой: «Полиамед оказался нетверд. Он покинул жречество и ныне блуждает в сорайе. [15] Быть может, ему не следовало угождать твоему другу, Ютеру Мэддоку?» 15 Сорайя (непереводимое понятие): беспредельный простор от горизонта до горизонта, на суше или на море, ничем и никак не препятствующий передвижению и внушающий непреодолимое желание быть в пути, стремиться к известному пункту назначения или в неизвестность. «Раз так — во имя Ахариссейо! — подбери нам отвороты, причем самые сильнодействующие». Жрец отошел в сторону и открыл обтянутый черной кожей сундучок, изнутри обитый розовым фетром и содержавший дюжину хрустальных шаров. Прикоснувшись пальцами к шарам, он перекатил их по днищу сундучка, наблюдая за столкновениями, и отскочил с коротким удивленным возгласом: «Знамения неблагоприятны! Вы должны вернуться в Алуан». Джемаз бесцеремонно рявкнул: «Жрец, не лукавь! Знамения благоприятны». Резко обернувшись, Моффамед с подозрением покосился на Джемаза — четки из полосчатого агата на концах многочисленных косичек болтались с тихим перестуком: «Откуда ты знаешь? Тебя учили гаданию на шарах?» Джемаз показал лаконичным жестом, что отказывается обсуждать этот вопрос: «Как тебе известно, Ютер Мэддок погиб». Глаза Моффамеда снова выпучились — на этот раз, по-видимому, жрец удивился непритворно: «Почему бы мне это было известно?» «Говорят, жрецы владеют искусством телепатии». «Только в определенных обстоятельствах. Причем событий в Алуане это вообще не касается — о том, что происходит у вас, я знаю не больше, чем вы о происходящем в Пальге». «Дух Ютера Мэддока возложил на нас обет. Ютер странствовал в сопровождении Полиамеда. Каждый из них позволил другому — во имя взаимного доверия — вкусить своей души». Эльво Глиссам начинал испытывать нечто вроде опасливого почтения. Всего лишь два часа тому назад он считал Джерда Джемаза недалеким, бездарным невеждой! Моффамед присел на кушетку, задумчиво полуприкрыв совиные глаза: «Об этом я ничего не знаю». «Теперь ты знаешь — и если мы должны вернуться в Алуан, не отыскав потерянную часть Ютера Мэддока, тебе придется поехать с нами, дабы упокоить его ущербный дух». «Совершенно исключено! — заявил жрец. — Я ни за что не покину Пальгу». «В таком случае нам необходимо встретиться с Полиамедом». Моффамед медленно кивнул, неподвижно глядя в пространство. «Но прежде всего, — продолжал Джемаз, — ты должен обеспечить нас добротными отворотами». Жрец очнулся: «Отворотами — какого рода?» «Подбери такой отворот, чтобы мы могли пролететь над Пальгой в воздушной машине». Моффамед опустил уголки губ и назидательно поднял указательный палец: «Извержения пылающего газа, грохот, свист и вой механизмов над блаженными ветрами Ахариссейо? Немыслимо! И даже отворот, прочащий счастливый путь, я не смогу вам приготовить, ибо гнетут зловещие предчувствия и тени — не все к добру в тумане грядущего. В лучшем случае могу подобрать талисман общеукрепляющего действия, взывающий к заступничеству всемилостивого Ахариссейо». «Пусть будет так! Мы с благодарностью воспользуемся снисхождением ветров. Кроме того, воздушная машина должна быть защищена от любых повреждений, помех и злоключений, в том числе от воровства, разрушения, любопытства, порчи, вандализма, осквернения, похищения и сокрытия. Мне и моим спутникам потребуются отвороты, предохраняющие от нападений, телесных повреждений и другого ущерба, волшебства, мошенничества, злоупотребления доверием, порабощения и пленения, а также гарантирующие попутный ветер, ровную колею, устойчивость фургона и благополучное прибытие». «Вы многого хотите». «Для могущественного жреца, приближенного к Ахариссейо, все это сущие мелочи. Мы могли бы попросить больше». «Упомянутого вполне достаточно. Придется заплатить». «Оплату мы обсудим по возвращении, после того, как отвороты окажут должное влияние». Моффамед открыл было рот, чтобы возразить, но снова закрыл его. Помолчав, он спросил: «Как далеко вы направляетесь?» «Мы не остановимся, пока не найдем то, что ищем. Где Полиамед?» «Не близко». «Тебе придется указать дорогу». Жрец задумчиво кивнул: «Хорошо. Я укажу вам дорогу и подберу отвороты. Потребуются долговечные, могущественные талисманы. Такую силу придают только особые обряды. Отвороты будут готовы завтра». Джерд Джемаз коротко кивнул: «А теперь дай нам временный отворот, чтобы обеспечить сохранность воздушной машины, и несколько других — чтобы нас не ограбили ночью». «Установи машину за фургонными мастерскими. Я принесу отвороты». Джерд Джемаз вернулся к аэромобилю, перелетел на нем через цеха-амбары и приземлился на указанном жрецом пустыре, где уже теснились десятки всевозможных транспортных средств, оставленных на хранение, новых, подержанных и полуразваленных — от трехмачтовой грузовой шхуны на восьми трехметровых колесах до легкого трехколесного глиссера с незакрепленной мачтой. На каждом корабле прерий висела гирлянда напоминавших бракованные елочные игрушки разноцветных колбочек и палочек из дутого стекла, перевязанных длинными лентами, свисавшими за борт. Моффамед уже притащил корзину такого же барахла и теперь поочередно вынимал и демонстрировал свои сокровища: «Сегодня могу предложить только отвороты общего назначения. Длинная связка с красными и зелеными лентами — обычный бессрочный талисман, предохраняющий запаркованный фургон — в вашем случае, воздушную машину. Амулеты с синими и белыми лентами отвадят желающих позаимствовать ваши вещи и багаж, но только на постоялом дворе. Черный, зеленый и белый отворот защитит ульдру от мщения, злого умысла и приворотного столбняка. А пришлым подобают черные отвороты с синими и желтыми лентами». Джемаз закрепил талисман с красными и зелеными лентами на аэромобиле, взял предназначенный для него отворот и раздал остальные Глиссаму и Кургечу. «Все правильно», — подтвердил жрец и без дальнейших церемоний удалился с пустыря. Джерд Джемаз с сомнением разглядывал побрякушки с ленточками: «Надеюсь, он не всучил нам выдохшееся барахло». «Добротные отвороты, — успокоил его Кургеч. — От них исходят чары». «Не ощущаю никаких чар, — огорченно пробормотал Эльво Глиссам. — Надо полагать, у меня атрофировалось какое-то чувство». Джемаз уже отошел в сторону, изучая шлюп на четырех двухметровых колесах с высокой мачтой, плетеной палубой и небольшой кабиной: «Всю жизнь мечтал прокатиться под парусами на ветроходском фургоне. Этот, наверное, не подойдет — слишком маленький и легкий. Вот двухмачтовый кеч рядом — как раз то, что нужно». Три путника отправились на постоялый двор и вошли в переднюю, отделенную чуть выше пояса перекладиной из ошкуренного бледного дерева от кухни, где коренастый шоколадного цвета человек, обнаженный до пояса и вспотевший до блеска, колдовал над вереницей чугунных горшков, клокотавших и плевавшихся брызгами на огромной железной печи. Трое приезжих терпеливо ждали. Повар бросил на них осуждающий взгляд и, схватив увесистый нож, принялся ожесточенно кромсать пастернак. В переднюю вошла молодая женщина, высокая и стройная, с лицом неподвижно-бесстрастным, как у сомнамбулы. Эльво Глиссам, всегда интересовавшийся причудливыми человеческими разновидностями, смотрел во все глаза. Если бы черты ее согрелись каким-нибудь чувством, дочь степей стала бы образцом необычайной красоты, сочетающей истому тропической водяной лилии и грацию пушного зверя на снегу. Но вместе с выражением лицо теряло красоту. «Не совсем», — думал Глиссам. Возможно, в ней жила еще красота, но далекая, чуждая, как все в стране ветроходов. Кожа ее, бледнее кожи ремесленников, чинивших фургоны — оттенка слоновой кости — отливала непередаваемым матовым блеском: синим? сине-зеленым? землисто-фиолетовым? Темные волосы цвета жженого сахара спускались до плеч и удерживались перечеркнувшей лоб узкой черной повязкой с пурпурным, черным и алым отворотом, закрепленным сзади. Женщина тихо и мягко спросила у посетителей, чего им угодно. Джерд Джемаз сухо, даже резко ответил, что им угодно получить три постели, ужин и завтрак. Эльво Глиссам не понимал, что спровоцировало его бесцеремонный тон. Женщина шагнула назад — плавно и легко, как отступающая волна — и подала им знак следовать за ней. Путники вошли в большой трактирный зал, напоминающий пещеру, оживленную таинственными тенями. Пол выложили плитами темно-серого камня, стропила опирались на закопченные столбы из бревен — из-под потолка свисали сотни гирлянд-отворотов, едва различимых в полутьме. Вдоль верхней части стены тянулось ленточное окно из бесчисленных лиловых и коричневатых стекол, пропускавшее теплый тенистый свет, местами озарявший зыбко-громоздкие очертания столбов и стропил, выделявший темно-красные скатерти на столах и драматически подчеркивавший черты всех присутствующих. В трактире находились еще пять посетителей, занятых азартной игрой — они то и дело ругались, с досадой опуская на стол тяжелые кулаки, а мальчик-служка в белом переднике носил им кружки пенистого пива. Молодая женщина провела приезжих через трактирный зал, а затем по короткому коридору, выходившему на балкон или веранду, откуда поначалу не было видно ничего, кроме неба. Эльво Глиссам подошел к перилам и заглянул вниз. Здание приютилось на самом краю эскарпа: балкон нависал над бездной. Между стеной трактира и наружными столбами, подпиравшими крышу, висели несколько гамаков — судя по жестикуляции хозяйки, любой был в распоряжении постояльцев. Мостки на длинных тонких сваях соединяли балкон с устроенным поодаль отхожим местом, состоявшим из покачивавшегося на ветру дощатого седалища, подвешенного над пропастью, и трубы, сочившейся ледяной водой. Далеко внизу что-то блестело — озерцо или родник; Глиссам надеялся, что истоки Чип-Чапа находились не здесь. Три путника вышли на балкон с кружками мутноватого светлого пива, отдававшего солнечными просторами Пальги и солодовой ягодой. Пока они сидели и прихлебывали, Метуэн, солнце Корифона, опускался за горизонт в катаклизме алых, розовых, багровых и красных сполохов подобно императору, гибнущему в пучине дворцового пожара. На балконе царила тишина. Высокая женщина принесла приезжим по второй кружке пива и на мгновение застыла, глядя на закат — так, будто перед ней было нечто невиданное и поразительное; вскоре, однако, она очнулась и возвратилась в трактирный зал. Эльво Глиссам, слегка опьяненный пивом и закатом, забыл о недобрых предчувствиях: без всякого сомнения, здесь и сейчас он жил самой полной жизнью — у черта на куличках, в дикой, непонятной стране, в окружении непроницаемых, неизъяснимых спутников! Вопросы теснились у него в уме, не находя выхода. Он обратился к Кургечу: «Отвороты, талисманы, амулеты! Ветроходы действительно соблюдают эти запреты?» «Им больше нечего соблюдать». «И к чему приводит нарушение запрета?» Кургеч едва заметно приподнял бровь — такой вопрос можно было бы и не задавать: «Провинившихся мучительно наказывают. Многие умирают». «А откуда ты знаешь, что отвороты жреца наделены чарами?» Кургеч только пожал плечами. Ответил Джемаз: «Если вы живете в мире, где волшебство неизвестно, вам его трудно заметить». Эльво Глиссам смотрел в необъятное небо: «Мне не приходилось иметь дело с волшебством... до сих пор». Сгущались сумерки. Появилась хозяйка и с достоинством объявила, что ужин подан. Три постояльца последовали за ней в трактирный зал и подкрепились соленым хлебом, бобами с колбасой, пикулями неизвестного происхождения и салатом из сладковатых трав. Их соседи, азартные игроки, никого не замечали, поглощенные созерцанием десятисантиметровых палочек из полированного дерева, ярко окрашенных с обоих концов — как правило, но не всегда, в разные цвета. Игроки по очереди вынимали по одной палочке из особого пенала, скрывая цвета ее концов от соперников до тех пор, пока — обычно после длительного размышления — палочка не устанавливалась в свободном отверстии деревянной подставки перед игроком, тем или иным концом вверх. Взяв новую палочку, игрок мог выбросить ее на стол — или не делать этого, смотря по обстоятельствам. Почти каждый ход сопровождался ругательством или восклицанием. Игра вызывала немалое напряжение — участники бросали друг на друга изумленные взгляды и хмурились, совершая в уме коварные расчеты. Джемаз и Кургеч вскоре удалились и улеглись в гамаки. Эльво сидел и наблюдал за игрой, не столь простой, как могло показаться с первого взгляда. Всего использовались сто пять палочек двадцати одной разновидности, представлявшие все возможные сочетания красного, черного, оранжевого, белого, синего и зеленого цветов. Перед началом игры палочки помещали в пенал; энергичное встряхивание пенала приводило к выпадению той или иной палочки в горизонтальное углубление с вырезом, не позволявшим видеть окрашенные концы. Подвинув пенал к себе, получивший палочку игрок быстро вынимал ее и рассматривал под столом, после чего либо втыкал ее в свою подставку, либо откладывал на стол. Пенал переходил из рук в руки и палочки поочередно вынимались до тех пор, пока подставка каждого игрока не заполнялась пятью торчащими палочками, верхние концы которых образовывали последовательность цветов, известную всем игрокам, тогда как сочетание цветов, образованное нижними концами, оставалось тайной для всех, кроме обладателя палочек. После каждого круга раздачи палочек игроки поднимали или приравнивали ставки, а иногда и выходили из игры, если шансы на выигрыш казались им недостаточными. Продолжающие играть соперники снова вынимали по палочке и либо выбрасывали ее, либо заменяли ею одну из пяти, собранных на подставке. Раздача и торги кончались, когда опорожнялся пенал. Изучая множество палочек, разбросанных на столе, и верхние концы палочек, воткнутых в подставки, игроки ломали головы, пытаясь определить, какие цвета скрываются в подставках оппонентов. Эти расчеты служили основой для последнего круга ставок. Сторговавшись, игроки демонстрировали друг другу сочетания цветов на нижних концах своих палочек. Игрок, которому посчастливилось собрать самую выигрышную комбинацию, забирал все ставки. Несколько обескураженный страстными стонами и рычанием игроков, Эльво Глиссам предпочел скромность любопытству, в связи с чем так и не разобрался в иерархии цветовых сочетаний. Молодая хозяйка вернулась и предложила Глиссаму еще кружку пива — тот принял ее с благодарностью, хотя ничего больше не заказывал. Эльво хотел обменяться с красавицей хотя бы парой дружеских слов и пытался встретиться с ней взглядом, когда в трактире появился человек самой необыкновенной внешности и с более чем странными манерами. Слишком крупные, несообразные черты его поражали: ненормально широкая нижняя челюсть, глубоко запавшие щеки, выдающиеся скулы, расщепленный нос, высокий выпуклый лоб, неподвижно полуоткрытый рот, расплывшийся в кривой бессмысленной ухмылке. Глаза урода, круглые, бледно-карие, то и дело подмигивали — он морщился, свет явно раздражал его. Длинные, массивные руки свисали с дюжих плеч, весь торс бугрился узлами мышц и шишками выступающих костей, длинные ноги кончались широкими ступнями. По всем признакам незнакомец был имбецилом, но у Глиссама возникло впечатление, что от него веет неприятной хитрецой, простотой хуже воровства. Игроки лишь мельком покосились на новоприбывшего, не проявляя ни малейшего интереса, а мальчик-служка подчеркнуто игнорировал его. Имбецил подошел к статной хозяйке и что-то тихо сказал, после чего — с мягкой, печальной улыбкой на лице — наотмашь ударил ее в висок мясистой ладонью с такой силой, что раздался глухой отвратительный звук, заставивший Эльво Глиссама подавиться. Красавица упала на пол; урод пнул ее в шею. Невероятно! Этот момент навсегда врезался в память Глиссама, как яркий мгновенный снимок: бледная молодая женщина на дощатом полу, струйка крови сочится у нее изо рта, лицо обмякло, глаза уставились в пространство; над ней — радостный урод, горделиво занесший тяжелую ногу, чтобы пнуть еще раз, в позе застывшего танцора, пляшущего нелепую джигу; игроки за столом, искоса поблескивающие глазами, но безразличные, отстраненные; наконец, он сам — Эльво Глиссам из Оланжа, оцепеневший от неожиданности и ужаса. К своему вящему изумлению Глиссам почувствовал, что поднимается из-за стола, хватает занесенную ступню и тянет ее на себя. Урод растянулся на полу, но тут же вскочил с поистине атлетической прытью и вскинул ногу далеко вперед и вверх — все с той же мягкой, печальной улыбкой — чтобы огреть Глиссама по голове. Никогда в жизни Эльво Глиссам не дрался врукопашную. Он не знал, что делать, но успел инстинктивно отшатнуться — удар пришелся по воздуху, ступня имбецила на мгновение оказалась перед глазами. Отчаявшись, Эльво поймал ступню обеими руками и, не отпуская, принялся толкать ее перед собой. Лицо урода внезапно исказилось — он никогда не встречал сопротивления, его охватило смятение. Глупо подпрыгивая на одной ноге, чтобы сохранить равновесие, он вынужден был отступать все дальше и дальше — мимо игорного стола, через открытую дверь на балкон, через перила, в пропасть. Пошатываясь, Эльво вернулся к столу и опустился на скамью. Тяжело дыша, он отхлебнул пива из кружки. Игроки не отрывали глаз от разноцветных палочек. Хозяйка молча ушла, едва держась на ногах. Тишину трактирного зала нарушали только азартные возгласы игроков. Эльво Глиссам растирал пальцами лоб, глядя в мутное светлое пиво: не может быть — все это ему померещилось... Несколько минут Эльво сидел неподвижно. Странная мысль пришла ему в голову: имбецил не носил отворотов. Эльво задумчиво допил все, что оставалось в кружке, поднялся на ноги, вышел на балкон и улегся в гамак. Глава 8 Утром никто не упомянул о вчерашнем происшествии. Трактирщица подала завтрак — буженину с хлебом и чай — и приняла несколько монет от Джерда Джемаза, выразившего желание уплатить по счету. Три путешественника покинули трактир «Нос по ветру» и пересекли двор, направляясь к стоянке за навесами мастерских. Аэромобиль стоял там, где его оставили. Внимание Джемаза снова привлекли парусные фургоны. Ненадолго задержавшись у большой трехмачтовой восьмиколесной баржи для перевозки пива, ощетинившейся разнообразными реями, вантами, бушпритами и фалами, он занялся сравнением шестиколесных и четырехколесных экипажей. Пневматические колеса почти трехметровой высоты поддерживали несущие рамы на пружинной подвеске — дорожный просвет составлял чуть больше полуметра. В большинстве случаев фургоны оснащались как шхуны или двухмачтовые бригантины. Подобно грузовым фургонам, они, по-видимому, были приспособлены к перевозкам в сезон муссонных ветров — их конструкторы не придавали особого значения скорости или маневренности. Джемаз заинтересовался сухопутным йолом — десятиметровой посудиной с четырьмя независимо подвешенными колесами и плоской палубой с небольшими каютами на носу и корме. Цеховой мастер ненавязчиво наблюдал за перемещениями Джемаза. Теперь он вышел из-под навеса, чтобы поинтересоваться пожеланиями иностранца. Переговоры с мастером заняли почти целый час. В конце концов Джемаз выторговал аренду йола по цене, представлявшейся ему приемлемой, и мастер куда-то удалился, чтобы разыскать подходящие паруса. Джемаз и Кургеч вернулись на постоялый двор, чтобы закупить провизию, а Глиссам тем временем перенес багаж и личные вещи из аэромобиля на палубу степного йола. По пустырю размашистыми шагами приближался жрец Моффамед. «Добрый фургон для дальнего пути! — энергично похвалил он уже издали. — Крепко сколоченный, быстрый и легкий». Эльво Глиссам вежливо согласился с оценкой шамана и поинтересовался: «А какой парусный фургон выбрал Ютер Мэддок?» Горящие глаза жреца тут же потухли: «Что-то в этом же роде, надо полагать». Несколько цеховых работников притащили паруса и принялись привязывать их к мачтам. Моффамед взирал на их старания с надменной благосклонностью. Эльво Глиссам не решался завести разговор о событиях вчерашнего вечера, теперь казавшихся совершенно нереальными. Судя по всему, однако, следовало поддерживать какую-то беседу. Глиссам сообщил притворно-беззаботным тоном: «Кстати, я живу в Оланже. Меня интересуют эрджины. Никак не могу понять, как вам удается укрощать таких свирепых зверей». Моффамед медленно повернул голову и смерил Глиссама взглядом из-под сонливо полуопущенных век: «Это сложный процесс. Мы отлавливаем детенышей и приучаем их выполнять команды». «Само собой — но каким образом из них вырастают не злобные, коварные хищники, а полуразумные послушные лакеи? Разве это не противоречит их природе?» «Ха! Коварный, смышленый хищник — уже почти разумное существо. Мы убеждаем эрджинов в том, что служить наездникам-ульдрам сытнее, чем вечно голодать, добывая скудное пропитание в пустыне. А еще лучше и легче — жить на хлебах у пришлых богачей в Оланже». «Так вы умеете с ними общаться?» Моффамед возвел очи к небу: «В какой-то мере». «Телепатически?» Жрец нахмурился: «Мы не владеем этим искусством в совершенстве». «Гм. В Оланже есть влиятельное общество, желающее прекратить порабощение эрджинов. Что вы об этом думаете?» «Чепуха. Если бы эрджины не шли в услужение, от них не было бы никакой пользы. За обученных особей мы получаем добротные колеса, подшипники, металлические компоненты. Торговля выгодна всем — и продавцам, и покупателям, и товару». «Но разве это не безнравственно — продавать в рабство собратьев по разуму, сознающих свое положение?» Моффамед воззрился на Глиссама в замешательстве: «Ахариссейо благословляет наш труд». «Я хотел бы посетить ваши лаборатории, лагеря — как бы они не назывались. Это можно устроить?» Жрец отозвался коротким смешком: «Ни в коем случае. Вот уже возвращаются ваши друзья». Джемаз и Кургеч подошли к степному йолу. Моффамед осторожно приветствовал их: «Корабль рвется в сорайю. Дует попутный ветер — время уезжать». «Да-да, очень хорошо, — отозвался Джемаз. — Но как мы найдем Полиамеда?» «О Полиамеде лучше забыть. Он далеко. Как все пришлые, вы напрасно беспокоитесь о бренных аспектах бытия». «Увы, мы тоже несовершенны. Так где же Полиамед?» Жрец небрежно отмахнулся: «Не могу сказать. Не знаю». Кургеч наклонился и вгляделся в бледно-карие глаза шамана. Лицо Моффамеда обмякло. Кургеч тихо сказал: «Ты лжешь». Жрец разгневался: «Оставьте ваши фокусы! Здесь, в Пальге, синяя магия запрещена. Мы тоже не лыком шиты, умеем постоять за себя!» К Моффамеду, однако, тотчас же вернулось привычное самообладание: «Я всего лишь пытаюсь предохранить вас от беды. Знамения угрожающи, дуют обманчивые ветры. Ютер Мэддок поплатился за дерзость, а теперь вы намерены повторить его ошибку. Мой долг — найти выход, устраивающий все стороны. Что в этом удивительного?» «Ютера Мэддока убил ульдра, — возразил Джерд Джемаз. — Насколько мне известно, между его безвременной кончиной и его поездкой в Пальгу нет никакой связи». Моффамед улыбнулся: «На вашем месте я не стал бы делать поспешные выводы». «Допустим, какая-то связь существует. Так или иначе, нам не нужен помощник, готовый при всяком удобном случае вставлять палки в колеса. Решай, на чьей ты стороне». «В ваших интересах немедленно вернуться в Алуан. Это самый лучший совет, какой я могу вам дать». «Какую опасность ты предвидишь? Пальга славится безмятежностью». «Нельзя противиться шренку, ни в каких обстоятельствах, — назидательно произнес жрец. — Трагические деяния шренков всех нас избавляют от искушения». Глиссама осенило: вчерашний кошмарный имбецил был шренком. Как следовало понимать слова Моффамеда? Как упрек или как уклончивую угрозу? «С болью и скорбью несут они тяжкое бремя, — продолжал нараспев шаман. — Обида, причиненная одному, влечет за собой несоразмерную месть остальных». «Нас это не касается, — отрезал Джемаз. — Скажи, где прячется Полиамед, и мы отправимся в путь». Эльво Глиссам сосредоточенно смотрел в небо. Моффамед вздохнул: «Езжайте по торному перегону на северо-восток. Сверните на третью колею — она повстречается на третий день. Следуйте по ней четыре дня до лесов Аллубана. Там, у белого столпа, вызовите Полиамеда». «Очень хорошо. Ты приготовил наши отвороты?» Моффамед постоял, помолчал, потом повернулся и ушел. Через пять минут он вернулся с корзиной: «Это могущественные талисманы. Желто-зеленый отворот предохранит ваш йол от любой напасти. Оранжевые отвороты с белыми и черными лентами гарантируют личную безопасность — всегда носите их с собой. Да сопутствует вам ветер удачи и радости, если на то будет воля Ахариссейо». С этими словами Моффамед покинул стоянку парусных фургонов. Эльво, Кургеч и Джерд Джемаз взобрались на палубу йола. Джемаз запустил вспомогательный двигатель, и йол выехал на просторы сорайи. С юга дул порывистый муссонный бриз. Эльво сел у штурвала, а Кургеч и Джемаз подняли кливер, грот и бизань: йол резво покатился по плотному упругому соуму. [16] Эльво откинулся на спинку сиденья, взглянул на небо, на плывущие по ровной прерии тени облаков, на уменьшающиеся за кормой постройки станции № 2. Свобода! Открытый всем ветрам бесконечный простор, сорайя! Поистине, вольная жизнь ветроходов заслуживала восхищения. 16 Соум: жесткий лишайник, устилающий сплошным желтовато-серым ковром почти каждую пядь бескрайней Пальги. Джемаз поставил паруса по ветру — степной корабль припустил вперед со скоростью, по приблизительной оценке Глиссама составлявшей не меньше пятидесяти километров в час. Йол не нуждался в постоянном внимании рулевого. Эльво Глиссам закрепил штурвал клешневым захватом и поднялся на ноги, возбужденный быстротой езды и новизной впечатлений. Кургеч и Джерд Джемаз тоже не остались равнодушными. Кургеч стоял у грот-мачты — ветер трепал его редкие янтарные кудри. Джемаз разлегся на койке в кабине и открыл бочонок пива, захваченный из трактира. «Не самый плохой способ проводить время», — одобрительно заметил он. Метуэн поднимался к зениту, станция № 2 скрылась за горизонтом. Сорайя не менялась: равнина мышастого оттенка, местами оживленная пучками соломенно-желтой поросли, а изредка и невзрачным, прижавшимся к земле цветком. Тени облаков брели одна за другой по ковру соума. Свежий воздух не казался ни холодным, ни теплым и слегка отдавал запахом сена и еще каким-то тонким ароматом, исходившим, по-видимому, от лишайника. Смотреть было, в сущности, не на что, но Эльво Глиссам не находил пейзаж однообразным: он постоянно менялся неким не поддающимся определению образом — надо полагать, благодаря облакам и теням. Колеса, быстро вращающиеся с характерным легким шипением, оставляли на соуме темные следы. Время от времени похожие следы свидетельствовали о том, что здесь проезжали другие парусные фургоны. Эльво заметил, что Кургеч и Джемаз что-то обсуждали, поглядывая на степь за кормой. Он поднялся на ноги и тоже пригляделся к южному горизонту, но ничего не заметил и опустился на сиденье за штурвалом. Он предпочитал не задавать вопросов, если попутчики не желали посвящать его в предмет разговора. Ближе к вечеру впереди показалась группа пологих выпуклостей, на поверку оказавшихся порядочной высоты холмами, окаймленными аккуратно возделанными полями. Здесь росли фруктовые деревья, дыни, пшеница и рожь, маслянистые хлебные клубни, перечник, эликсирная лоза. Каждый садовый или огородный участок, площадью не больше половины гектара, орошался системой капельных трубок, радиально отходивших от небольшого пруда. Кроме того, посреди каждого участка красовался шест с вывешенным на всеобщее обозрение отворотом. Начинало смеркаться; пруд манил свежестью — представилась редкая возможность искупаться. Джемаз решил сделать привал. Эльво поглядывал на плодовые деревья, но Джемаз указал ему на гирлянды отворотов: «Не поддавайтесь соблазну». «Но фрукты созрели, их никто не собирает! Смотрите — валяются на земле и гниют». «Рекомендую ничего не трогать». «Хммф. Что будет, если я подберу, например, мандарин?» «Несомненно одно: ваше сумасшествие или ваша смерть, даже если вам будет уже все равно, причинят мне и Кургечу много лишних хлопот. Пожалуйста, не нарушайте местные законы». «Разумеется, — раздраженно подчинился Глиссам. — Не беспокойтесь на мой счет». Три путешественника опустили паруса, заклинили колеса, выкупались в пруду и приготовили ужин из своих припасов на небольшом костре, после чего устроились поудобнее с кружками чая и занялись созерцанием еще одного великолепного заката. На степь опустилась непроглядная ночь — небо сверкало бесчисленными звездами. В самом зените петляла завитками Джирга — созвездие, похожее на неразборчивую подпись. К юго-востоку сиял диадемой Пентадекс, а дальше, на востоке, всходил чудесный пламенный мираж скопления Аластор. Путники развернули на палубе йола подстилки, заполненные надувающимися под давлением аэроспорами, и быстро уснули. Через пару часов Эльво почему-то проснулся и лежал в полудреме, вспоминая вчерашний эпизод в трактире. Неужели все это было на самом деле? Или все-таки почудилось? Из просторов Пальги донесся тихий протяжный свист. Странно. Через несколько минут свист повторился — с другой стороны. Эльво Глиссам тихонько поднялся на ноги, взялся рукой за мачту. Рядом, загораживая звезды, темнел человеческий силуэт. У Глиссама сердце ушло в пятки — он издал сдавленный, хриплый возглас. Человек обернулся и раздраженно приложил палец к губам. Эльво узнал Кургеча и прошептал: «Вы слышите свист?» «Букашки». «Зачем же вы стоите?» «Букашки свистят, когда их тревожат. Совун, вестимо. Или бродяха». Поблизости — не дальше, чем в десяти метрах — раздался четкий переливчатый свист. «Джерд Джемаз уже там, — пробормотал Кургеч. — Высматривает». «Высматривает — что? Кого?» «Тех, кто за нами увязался». Глиссам и Кургеч молча стояли под звездами. Прошло полчаса. Палуба вздрогнула — вернулся Джемаз: «Никого». «В округе ни души», — согласился Кургеч. «Не догадался захватить пару датчиков, — упрекнул себя Джемаз. — Тогда мы могли бы спать спокойно». «Букашки-сигнальщики не хуже датчиков». Эльво сказал: «Я думал, ветроходы ни на кого не нападают». «Шренки делают все, что им заблагорассудится». Джемаз и Кургеч вернулись на подстилки. Через некоторое время Эльво Глиссам последовал их примеру. Рассвет наводнил восточную окраину неба розовато-малиновым румянцем. Облака зажглись алым пламенем, появилось солнце. Неподвижный воздух не шевелил даже шелковую бахрому вантов — путники не торопились с завтраком. Пока не поднялся ветер, ставить паруса было бесполезно. Эльво взобрался на вершину ближайшего холма и спустился с другой стороны, где он обнаружил рощу дикой папайи, явно не охраняемую никакими талисманами. Плоды, налившиеся соком, казались вполне созревшими: на фоне вьющейся черноватой листвы они выглядели, как увесистые пунцовые груши со звездообразными оранжевыми разводами в основании. Тем не менее, Эльво прошел мимо. Огибая подножие холма на обратном пути, он встретил Кургеча, тащившего мешок раков, выловленных в оросительном канале. Глиссам упомянул о папайе, и старый ульдра согласился с тем, что вареные раки и фрукты послужили бы неплохим прибавлением к завтраку. Вдвоем они вернулись к роще за холмом. Кургеч поискал отвороты и не нашел ни одного. Собрав столько плодов, сколько можно было унести, они направились к фургону вокруг холма. Подходя к йолу, они обнаружили пропажу всех съемных снастей, всей провизии и багажа. Джерд Джемаз, решивший еще раз искупаться в пруду, присоединился к ним через несколько минут. Налившись желчью, старый кочевник разразился страстными проклятиями в адрес Моффамеда: «Мошенник! Аспид! Все его отвороты не стоят выеденного яйца! Предатель-чародей отправил нас в дорогу голышом, как беззащитных младенцев!» Джерд Джемаз ответил характерным для него коротким кивком: «Что ж, этого следовало ожидать. О чем говорят следы?» Кургеч побродил вокруг йола, изучая соум. Нервно подергивая длинным носом, он пригнулся к самой земле, чтобы рассмотреть ковер лишайника почти параллельно его поверхности: «Один ветроход проехал мимо, остановился». Следопыт-ао отошел метров на двадцать: «Здесь он забрался в свой фургон и уехал — туда». Кургеч показал на запад, где холмы заслоняли горизонт. Джемаз задумался: «Ветра почти нет, он едва ползет — если идет под парусами, конечно». Джемаз прищурился, глядя на темные полосы, оставленные на соуме колесами незваного гостя: «Колея загибается — он решил поскорее скрыться за холмами. Кургеч, поспеши за ним по колее. Я перевалю через холм и перережу ему путь. Эльво, останьтесь здесь и посторожите йол — а то у нас, чего доброго, и колеса отвинтят». Кургеч припустил трусцой по следам похитителя. Джемаз уже поспешно поднимался на холм. Кургеч первым увидел фургон грабителя — небольшой глиссер на трех узких высоких колесах, с очень длинной мачтой. Паруса глиссера вяло похлопывали, машина двигалась со скоростью быстрого шага. Обернувшись, водитель заметил Кургеча, обратился с каким-то восклицанием к небу, присмотрелся к горизонту, прислонив ладонь козырьком ко лбу — и обнаружил Джемаза, шагавшего навстречу. Джерд Джемаз остановился перед глиссером и поднял руку: «Стой!» Водитель, невысокий человек средних лет, смерил Джемаза бледно-карими глазами, небрежным движением толкнул гик, повернув паруса по ветру, и нажал на рычаг тормоза: «Эй, чего ты встал поперек дороги?» «Ты украл наше имущество. Поворачивай назад». Ветроход упрямо выпятил подбородок: «Я взял не больше того, что можно было взять». «Разве ты не видел наши отвороты?» «Выдохлись ваши отвороты, еще в прошлом году. Вы что, шутки вздумали шутить? Или решили на дармовщинку прокатиться? Нацепили чужие подержанные отвороты — это, братцы, против правил. Такое даже детям не позволяют». «Прошлогодние отвороты, говоришь? — задумчиво произнес Джемаз. — Откуда ты знаешь?» «А чего тут знать? Полюбуйся: у тебя у самого оранжевая лента прошита розовой нитью. За такой отворот никто ломаного гроша не даст. Отойди-ка — мне некогда болтать с каждым встречным-поперечным». «Я тоже не расположен к пустой болтовне, — возразил Джемаз. — Поворачивай назад и возвращайся туда, где взял чужое добро». «И не подумаю. Я делаю, что хочу, и не тебе мне приказывать. У меня-то отвороты новые, только что привороженные». Джемаз подошел вплотную к глиссеру и указал на склон холма: «Видишь, сколько там валунов? Что, если мы навалим их у тебя перед носом и за кормой? Как ты переберешься через кучу камней? Помогут тебе отвороты?» «Ха! Я успею уехать, пока вы будете камни таскать». «Тогда я никуда не уйду, и ты не сможешь ехать дальше». «А почему нет? Наеду на тебя, и все тут. Отворот-то твой никуда не годится. Это пивной отворот, чтобы пиво не кисло. Даже если бы он был новый, тебе от него не было бы никакого проку. Кого ты пытаешься надуть?» Джерд Джемаз рассмеялся, сорвал талисман с головы и бросил его на землю: «Кургеч, неси камни. Обнесем этого вора стеной, он у нас никуда не уедет». Ветроход возмутился не на шутку и яростно закричал: «Вы что, морфоты переодетые? С каких пор я должен отдавать бандитам законно нажитое добро? Или в Пальге нет уже на вас никакой управы?» «Юридическую сторону дела мы обсудим после того, как ты вернешь наше имущество». Бормоча ругательства себе под нос, ветроход развернул глиссер и поехал назад; Джемаз и Кургеч без труда поспевали за ним. Остановившись у степного йола, ветроход неохотно передал троим путешественникам то, что нашел у них на палубе, всем своим видом показывая, что никогда еще не подвергался столь возмутительной несправедливости. «Куда ты едешь?» — поинтересовался Джемаз напоследок. «На станцию, куда еще?» «Отыщи жреца Моффамеда. Расскажи мошеннику про нашу встречу и предупреди его: если отвороты, охраняющие наш воздушный аппарат, не лучше тех, что он всучил нам в дорогу, мы его поймаем, свяжем и отвезем в Алуан, где он кончит свои дни в чугунной клетке. Я не шучу — он от нас не уйдет, мы его выследим, из-под земли достанем! Смотри, не забудь передать ему мои слова, а то и тебе не поздоровится!» Скрипя зубами от ярости, ветроход ничего не ответил, поправил паруса и уехал на юг, подгоняемый начинающим крепчать ветерком. Эльво Глиссам и Джемаз погрузили багаж и провизию на палубу. Тем временем Кургеч сварил раков, хотя закусить ими теперь предстояло уже на ходу. Подняли паруса; йол охотно покатился на северо-восток. В полдень Кургеч указал вперед и чуть в сторону — на величественно плывущие над горизонтом надутые ветром паруса трех бригантин: «Первая колея». «Если Моффамед правильно указал дорогу». «Про дорогу жрец не соврал. Я прислушивался к его мыслям. Слукавить он решил потом, когда ушел за отворотами. Вернувшись с корзиной, он торопился. Я не успел разобраться, хотя и заподозрил неладное». «Не удивительно, что пришлые редко посещают Пальгу», — мрачно заметил Глиссам. «Нас тут не приветствуют с раскрытыми объятиями — что правда, то правда». Вскоре пришлось притормозить и остановиться: перед самым носом йола проезжали три бригантины. Каждая везла три гигантские бочки пива. Команды бригантин отнеслись ко встречному йолу без всякого интереса и проигнорировали Глиссама, приветствовавшего их взмахом руки. Иол пересек колею — полосу укатанного соума — и вновь направил нос в просторы сорайи. Через час они снова проехали мимо орошаемых полей и садов. В этот раз на участках работали семьи ветроходов — окучивали растения, выдирали сорняки, собирали овощи и фрукты. Их парусные фургоны стояли рядом. Примерно в три часа пополудни йол обогнал один из таких фургонов — шестиколесную шхуну с парой высоких мачт, тремя кливерами, марселями и топселями. Двое мужчин стояли, опираясь на кормовой леер, на палубе играли дети. Заметив приближение йола, из створчатого окна кабины на корме выглянула женщина. Эльво Глиссам повернул штурвал, чтобы обойти шхуну с подветренной стороны, надеясь, что он правильно понимает этикет местных жителей. Но ветроходы никак не реагировали на вежливость и не отозвались на веселые приветственные жесты. «В высшей степени необщительные люди», — подумал приунывший Глиссам. Вскоре шхуна изменила курс и покатилась, лениво переваливаясь, на север. Мало-помалу она превратилась в белую точку и скрылась за горизонтом. Ветер становился сильным и порывистым, с юга на небо надвигалась полоса темных туч. Джемаз и Кургеч подвязали грот, опустили бизань и убрали кливер. Тем не менее, йол продолжал с шипением мчаться по степи. Тучи нагнали путников, начинался ливень. Джемаз, Кургеч и Глиссам спустили все паруса, включили тормоза и заблокировали колеса, сбросили на землю тяжелую металлическую цепь, соединенную по вантам с громоотводом на мачте, и укрылись в кормовой кабине. Два часа молнии колотили по степи, изрыгая почти непрерывные раскаты грома. Затем тучи сместились на север, дождь прекратился, а с ним и ветер — наступила зловещая влажная тишина. Выбравшись из кабины, три путешественника увидели, что солнце уже садится, прячась за беспорядочными обрывками грозовых туч. Небо превратилось в перевернутый ковер, полыхающий пурпурно-красными переливами. Пока Джерд Джемаз и Эльво Глиссам прибирали на палубе и приводили в порядок снасти, Кургеч сварил в носовой кабине суп, и все трое поужинали плодами папайи и супом с галетами. Ленивый легкий бриз отогнал на север обрывки туч; небо прояснилось и заискрилось звездами. Сорайя казалась совершенно пустынной и безлюдной, и Глиссам недоумевал по поводу настроения Кургеча, проявлявшего все признаки тревоги. Через несколько минут Эльво заразился беспокойством и спросил: «В чем дело?» «Что-то надвигается». Джемаз приподнял руку с раскрытой ладонью, чтобы проверить силу ветра: «Не проехать ли нам еще пару часов? В степи трудно с чем-нибудь столкнуться». Кургеч с готовностью согласился: «Здесь оставаться неосмотрительно». Паруса снова подняли; йол немного порыскал, пока Джемаз искал подходящий угол к встречному ветру, и неторопливо покатился на северо-восток, покрывая не больше пятнадцати километров в час. Кургеч правил, ориентируясь на полярную звезду Корифона, Тетанор, что в Большом Пальце Ноги созвездия Василиска. Они ехали до полуночи — почти четыре часа — пока Кургеч не заявил, что опасность миновала: «Тяжесть прошла, беда далеко». «В таком случае пора ночевать», — сказал Джемаз. Паруса убрали, включили тормоза. Три путешественника улеглись на подстилки и уснули. На рассвете они поспешили поставить паруса в ожидании утреннего ветра, но тот снова запаздывал. Все трое молча сидели и ждали. В конце концов подул муссонный бриз, и йол потихоньку покатился на северо-восток. Через час они пересекли другую колею, но им никто не повстречался — только далеко за кормой белел чей-то узкий треугольный парус. Сорайя начинала вздыматься и опадать — сначала почти незаметно, потом широкими, от горизонта до горизонта, волнами пологих холмов и долин. Над ковром соума местами проступали плоские ступени черного базальта, и впервые от рулевого потребовались некоторые предусмотрительность и планирование маршрута. Проще всего, как правило, было ехать вдоль хребта гряды холмов, где дул самый свежий ветер и где трасса оставалась преимущественно ровной. Гряды, однако, иногда тянулись в направлениях, почти перпендикулярных желательному курсу; в таких случаях рулевой направлял степной корабль вниз по одному склону долины и вверх по другому. Нередко для преодоления последних двадцатитридцати метров до хребта приходилось включать вспомогательный двигатель. По дну одной из долин с крутыми террасами склонов, куда не мог спуститься парусный йол, струилась извилистая река. Несколько километров они ехали по гребню холмов вдоль этой долины, пока река не повернула на север. Их начинал догонять фургон с высоким парусом, давно уже видневшимся над горизонтом. Джемаз взял бинокль и долго рассматривал эту резвую машину, после чего передал бинокль Кургечу. Тот пригляделся и тихо выругался на жаргоне кочевников. Получив наконец бинокль, Эльво Глиссам увидел длинный темный «поезд» из трех сочлененных фургонов; на каждом торчала высокая мачта с узким треугольным парусом. Не подлежало сомнению, что это скоростное судно могло эффективно лавировать против ветра. На палубе можно было заметить пятерых человек — трое висели на вантах, двое сидели на корточках у кабины. На них были только черные шаровары, обнаженные торсы отличались типичным для ветроходов коричневато-кремовым оттенком. У четверых волосы были перевязаны красными шарфами. Их движениям была свойственна некая угловатая, порывистая точность, сразу напомнившая Эльво Глиссаму лукавого кретина, три дня тому назад напавшего на хозяйку трактира. Итак, одинокий йол догоняли шренки — искупители грехов степного народа, чья добродетель заключалась в преувеличении порока; с тупой настойчивостью фанатиков они олицетворяли зло, демонстрируя соплеменникам недопустимость разврата и нравственного безразличия. Эльво почувствовал холодок и тяжесть в желудке. Джерд Джемаз, казалось, интересовался только открывавшимся впереди ландшафтом. Старый ульдра стоял у мачты, рассеянно глядя куда-то в небо. Эльво даже вспотел от ощущения давящей безысходности: да, он присоединился к этой экспедиции, движимый сложными, возможно недостаточно обоснованными побуждениями, но желание погибнуть на чужбине к числу этих побуждений не относилось. Подавляя невольную дрожь в коленях, он подошел к Джемазу, стоявшему за штурвалом: «Это шренки». «По всей видимости». «Что вы намерены делать?» Джемаз бросил взгляд через плечо на явно набирающую скорость вереницу из трех темных шхун: «Ничего, если нас не тронут». «Для чего еще они стали бы за нами гнаться? Нападение неминуемо!» «Похоже на то, — Джемаз поднял глаза к парусам. — Повернув прямо по ветру, мы могли бы от них оторваться, их паруса поставлены в ряд и загораживают друг друга». «Почему же вы не повернете по ветру?» «Мешает речная долина — слишком крутой спуск». Эльво рассмотрел в бинокль уже не столь отдаленный темный парусный поезд: «У них ружья — длинноствольные ружья». «Поэтому я и не открываю огонь. Шренки начнут отстреливаться. Надо полагать, они надеются захватить нас живьем». И снова Глиссам принялся рассматривал черную шхуну преследователей — до тех пор, пока ужимки и гримасы шренков не вызвали у него приступ тошноты. Он сдавленно спросил: «Что они с нами сделают?» Джемаз пожал плечами: «У них на головах красные повязки: они приняли присягу мщения. Каким-то образом мы спровоцировали их гнев — хотя я представить себе не могу, где, когда и как». Эльво Глиссам напряженно разглядывал в бинокль пейзаж с подветренной стороны: «Впереди высокий холм, на него мы не заберемся. Слева крутой спуск в речную долину. Придется лечь на другой галс и обогнуть холм справа». Джемаз покачал головой: «Тогда нас догонят — за двадцать секунд». «Но... что же делать?» «Маневрировать. Встаньте у барабана риф-талей, приготовьтесь зарифить грот по моему сигналу». Глиссам непонимающе уставился на Джемаза: «Зарифить грот?» «Только по моему сигналу!» Пригнувшись, Глиссам подбежал к грот-мачте и взялся за ручку талевого барабана. Шренки сократили разрыв до какой-то сотни метров — казалось, три высоких паруса уже нависли над йолом. К изумлению Глиссама, Джемаз чуть ослабил паруса, предоставив противнику дополнительную фору. Теперь шренков можно было видеть во всей красе. Трое стояли на баке, напряженно вытянув шеи. Отвесные полуденные лучи розового солнца оттеняли костлявость мрачных, отталкивающих лиц. Глиссам снова испугался: Джемаз еще раз ослабил паруса, и теперь шренки стремительно приближались. Эльво открыл было рот, чтобы выкрикнуть протест, но отчаянно сжал зубы, отвернулся и промолчал. Слева опускался склон глубокого оврага, примыкавшего к речной долине. Прямо впереди торчал холм, увенчанный плоской круглой шапкой базальта, окаймленной отвесными утесами. Иол раскачивался, его то и дело заносило в сторону. Сзади, подскакивая на огромных колесах, их настигала черная шхуна — Эльво уже слышал хриплые возгласы команды шренков. Склон становился все круче, йол опасно накренился. Перегнувшись через планшир, Эльво Глиссам вцепился в него обеими руками: за бортом земля головокружительно уходила вниз и обрывалась где-то далеко, над промытым рекой ущельем. Глиссам зажмурился, отшатнулся, схватился за мачту. Ветер, налетавший с открытых степей, заставлял карабкающийся набекрень йол сползать бочком вниз по склону. «Долой парус!» — заорал Джемаз. Ошалевший Глиссам обернулся: над самой кормой, дико накренившись, задрала нос черная шхуна. Шренк в черных шароварах, хватаясь одной рукой за бушприт, другой раскручивал над головой абордажный крюк, чтобы забросить его на палубу и зацепить кабину. «Риф-тали!» — голос Джемаза звенел, как медная труба. Онемевшими пальцами Эльво нашел ручку барабана: грот упал, собравшись в складки у нижней реи. Из открытой степи налетел порыв ветра — правые колеса йола оторвались от земли. В желудке Глиссама все перевернулось, он отчаянно вскарабкался к правому борту, подальше от обрыва. Тот же беспощадный порыв, столкнувшись с высокими парусами шхуны, изогнул ее мачты, сыгравшие роль непреодолимого рычага. Чувствуя, что судно опрокидывается, шренк за штурвалом резко переложил руль налево, но слева был овраг: сумасшедшими скачками, взлетая на ухабах и ударяясь о камни, сочлененная шхуна из трех фургонов бесконтрольно понеслась вниз. Длинные мачты дрожали и дергались из стороны в сторону, паруса то хлопали, то надувались. В одном из бешеных прыжков перекинулся бизань. Рулевой все еще хватался за колесо штурвала, вертевшееся, как веретено. Шхуна ударилась о скальный выступ, слетела с обрыва и рухнула в реку мачтами вниз. «Риф-тали!» — продолжал кричать Джерд Джемаз. Эльво Глиссам налег на барабан и стянул парус в плотную гармошку. Джемаз включил вспомогательный двигатель. Медленно, осторожно йол обогнул холм по наклонной кромке над оврагом и выехал на равнину. Как прежде, Джемаз взял курс на северо-восток. Иол катился по пустынному ковру лишайника, одна за другой тянулись минуты мирного вечера, и Эльво Глиссам уже начинал сомневаться в достоверности своих воспоминаний: за ними только что гнались шренки? Исподтишка он изучал выражение лиц Кургеча и Джемаза, но спутники его сохраняли полную непроницаемость — один загадочнее другого. Солнце заходило в ясном небе. Путники убрали все паруса, заклинили колеса и стали устраиваться на ночлег посреди безбрежной сорайи. Подкрепившись тушенкой из консервных банок, сухарями и пивом, захваченным на станции, все трое сидели на баке, опираясь спинами на стену кабины. Эльво не сдержался и обратился к Джемазу: «Вы заранее рассчитывали, что шхуна шренков сорвется в овраг?» Джерд Джемаз кивнул: «Невелика мудрость. Они выбрали узкое, длинное судно с тремя высокими мачтами. Учитывая направление ветра, такая махина не могла удержаться на склоне — там, где проехали мы. Само собой, мне пришло в голову заманить их как можно дальше. А оттуда им оставалась одна дорога — в реку». Эльво Глиссам нервно усмехнулся: «Что, если бы они не свалились в реку?» Джемаз безразлично пожал плечами: «Мы отвязались бы от них каким-нибудь другим способом». Глиссам снова усмехнулся и замолчал. Его раздражала самонадеянность Джемаза, внушавшая уверенность окружающим, но в то же время подвергавшая их неоправданному риску — ибо Джерд Джемаз, несомненно, верил, что способен преодолеть любые трудности. А он, Эльво Глиссам, не мог поверить в свою неуязвимость и поэтому чувствовал себя несправедливо обиженным. Эльво утешил уязвленное самолюбие мыслью о том, что по меньшей мере в одном отношении он превосходил Джемаза: он был способен к самоанализу, тогда как Джерд Джемаз, по всей видимости, никогда даже не пытался разобраться в своей душе. Глиссам повернулся к Кургечу и задал вопрос, который он ни в коем случае не смог бы задать еще две недели тому назад: «Кто-нибудь еще за нами гонится?» Старый ульдра смотрел в сгущающиеся сумерки: «В окрестностях угрозы нет. Темный туман обволакивает горизонт — далеко, очень далеко. Сегодня нам не о чем тревожиться». Глава 9 Утром подул свежий прохладный ветерок, надувая паруса, и йол резво покатился по слегка волнистой степи. «В сорайе живительный воздух, — думал Эльво Глиссам, — в нем есть что-то вечно весеннее». Нерасторопные дрофы в панике взлетали почти из-под колес, желтовато-серый покров соума местами оживлялся россыпями розовых с черными пятнышками барвинков. За два часа до полудня путники заметили целую флотилию бригантин, спешивших на всех парусах в северном направлении — очевидно, неподалеку была третья колея, упомянутая Моффамедом. И действительно, через несколько минут они остановились у поворота на колею, к недоумению Глиссама, направлявшейся явно не на север, а на северо-запад. «Мы проделали лишних сто пятьдесят километров, не меньше, — пожаловался он Джемазу. — Вместо того, чтобы повернуть на северо-восток, нам следовало с самого начала двигаться прямо на север, и мы сэкономили бы целый день пути». Джерд Джемаз мрачно согласился: «По-видимому, Моффамед предпочитает, чтобы мы чего-то не видели». Йол обогнал несколько жилых парусных фургонов. Дети с растрепанными волосами качались на леере и указывали пальцами на троих иноземцев. Мужчины и женщины вставали с палубы и выходили из кабин, чтобы полюбоваться на редкое зрелище, не проявляя при этом ни дружелюбия, ни враждебности. Как всегда, Эльво Глиссам попробовал вызвать ответную реакцию, приветственно поднимая руку. Как всегда, со стороны ветроходов никакой ответа не последовало. Колея пересекла район обширных пологих возвышенностей и слегка заболоченных низин, после чего спустилась на плоскую равнину, простиравшуюся на север до самого горизонта. Время от времени попадались естественные карстовые колодцы, до краев наполненные прозрачной водой. Этой водой орошались поля и огороды вокруг колодцев, неизменно охраняемые отворотами — здесь выращивали преимущественно дыни, различные бобы и зерновые, а также сладкую вику. Дальше и дальше на северо-запад катился под парусами йол — иногда в компании ветроходских бригантин, но по большей части в одиночестве. Долгие летние дни перемежались звездными ночами. Эльво Глиссам часто подумывал, что такое существование — вечно в пути без границ и препятствий, без особых хлопот, кроме необходимости подчиняться воле ветров и учитывать смену времен года — заслуживало некоторой зависти. Может быть, ветроходы — самый здравомыслящий и практичный народ на Корифоне? Чем не жизнь: кочуешь себе в бескрайних просторах под небесными громадами облаков, и только великолепные закаты напоминают о том, что день уходит за днем... На четвертый день езды в северо-западном направлении, после полудня, на горизонте появилась расплывчатая темная полоса, при ближайшем рассмотрении в бинокль оказавшаяся лесом массивных черноватых деревьев неизвестной Глиссаму разновидности. «Это и есть, наверное, Аллубанский лес, — сказал Джерд Джемаз. — Теперь нужно найти белый столп». Вскоре показался и столп — десятиметровый монумент, сооруженный из комковатого белесого материала, похожего на штукатурный гипс. У основания обелиска сидел старик в короткой белой рясе и что-то толок пестом в большой чугунной ступе. Иол затормозил и остановился. Старик поднялся на ноги и, набычившись, как ревнитель святыни, заподозривший святотатство, попятился к столпу, будто пытаясь загородить его: «Давайте, езжайте себе, езжайте! Что вам, пришлым, до Великой Кости? Нечего вам тут делать». Джерд Джемаз вежливо поклонился, на что старик не ответил: «Мы разыскиваем некоего Полиамеда. Вы не могли бы нам подсказать, где его найти?» Старик помолчал, опустил щетку в ступу и нанес на столп несколько широких мазков известковых белил, после чего указал щеткой на лес и соизволил прокаркать: «Тропа доведет. Спросите в Гексагоне». Джемаз высвободил тормоз, и йол покатился мимо Великой Кости к Аллубанскому лесу. На самом краю леса Джемаз снова остановил фургон; три путника устало сошли на землю. Эльво Глиссам еще не видел в Уайе столь внушительных деревьев: мощные корявые стволы, цветом и, по-видимому, даже плотностью напоминавшие чугун, поддерживали широко раскинутые тяжеловесные ветви, окутанные густой массой бледно-серой и серо-зеленой листвы. Несколько минут путешественники молча стояли, вглядываясь в чащу леса, куда уходила извилистая тропа, рябившая косыми лучами солнца и черными тенями. Прислушиваясь, они не различали ни звука: господствовала сырая тишина. Кургеч мрачновато произнес: «Нас ждут». Эльво Глиссам внезапно понял, что по какому-то негласному договору руководство экспедицией с этого момента взял на себя Кургеч, уже бормотавший Джемазу: «Пусть Эльво посторожит фургон, а мы пойдем». Огорченный Глиссам попытался было протестовать, но слова застряли у него в горле. Неловко изобразив шутливый тон, он развел руками: «Ладно, если что — зовите на помощь». Кургеч шуток не понимал: «Нас никто не тронет. В заветном лесу живая кровь не льется». Джемаз тихо заметил: «Сдается мне, поганец Моффамед сыграл с нами злую шутку». Старый ульдра возразил: «Это было ясно с самого начала. Тем не менее, лучше довести игру до конца и не робеть». Джемаз и Кургеч углубились в лес. Солнце немедленно скрылось за листвой. Узкая тропа петляла между мшистыми кочками и пучками бледных звездоцветов, то и дело пересекая небольшие прогалины и снова ныряя в полутемный лес, пестрящий в глубине косыми розовыми лучами солнца. Кургеч двигался с необычной осторожностью, переступая с пятки на носок и постоянно поглядывая по сторонам. Джемаз чувствовал только тишину и покой — он не ощущал приближения опасности, а повадки Кургеча не свидетельствовали ни о чем, кроме беспокойства, вызванного неизвестностью. Перед ними открылась обширная поляна, поросшая лиловым седумом. Посреди поляны бросалось в глаза шестиугольное сооружение из белого камня, высотой примерно в два человеческих роста, открытое со всех сторон легкому лесному ветерку. Перед сооружением их неприветливо ожидал тщедушный жрец в короткой белой рясе. «Мир вам, пришлые! — произнес он. — Вы прибыли издалека. Чего вы ищете в Аллубанском лесу?» «И то правда, мы проделали неблизкий путь, — согласился Джерд Джемаз. — А ищем мы, как тебе известно, человека по имени Полиамед. Ты знаешь, где его найти?» «Знаю, как же не знать. Следуйте за мной, и вы его увидите». Жрец углубился в лес; Джемаз и Кургеч направились за ним. Вечерело, сумеречный лес становился все темнее. Взглянув наверх, Джемаз замер: в черной развилке дерева сидел белый скелет. Жрец пояснил: «Перед вами мастер-ветроход Борас Маэль. Дух его оживляет листву, а листва окрыляет свежестью ветры сорайи. Большой палец его ноги стал частью Великой Кости». Проводник показал жестом, что пора двигаться дальше. Время от времени поднимая глаза, Джемаз замечал скелеты в кронах многих деревьев. Жрец опять остановился и заунывно провозгласил: «Здесь все уставшие и удрученные находят упокоение в объятьях Ахариссейо. Их тленная плоть погребена, их кости украшают деревья. Дух умершего вмещается лесом, очищается и возносится в благословенный воздух Пальги, радостно витая среди озаренных солнцем облаков». «Но где же Полиамед?» Жрец указал пальцем наверх: «Вот он сидит, Полиамед». Некоторое время Джемаз и Кургеч молча разглядывали скелет. Потом Джемаз поинтересовался: «Как он умер?» «Полиамед погрузился в самоанализ — столь глубокий и серьезный, что он стал пренебрегать едой и питьем, и через некоторое время стало непонятно, жив он или мертв. Теперь ошибки, вызванные его вульгарным жизнелюбием, забыты — мятежный дух его преобразился в дыхание листвы». Джемаз неприязненно спросил: «Моффамед предупредил тебя о нашем прибытии?» «Говори правду!» — проникновенным низким голосом добавил Кургеч. Жрец ответил: «Моффамед разъяснил обстоятельства — такова его обязанность». «Моффамед обвел нас вокруг пальца, — возмутился Джемаз. — Он безответственный лжец, и дорого поплатится за свои ухищрения!» «Не судите опрометчиво, дети мои! Проявите воздержанность и снисхождение. Возвращайтесь в земли пришлых со смирением в сердце — бессмысленно гневаться на неизбежность». «Не раньше, чем мы рассчитаемся с Моффамедом». «У вас нет никаких оснований для недовольства, — заявил жрец. — Вы требовали встречи с Полиамедом — вот он, перед вами! Ваше желание удовлетворено». «Что же получается? Неделю мы ехали по степи, положившись на бесполезные прошлогодние отвороты, только для того, чтобы полюбоваться на груду костей? Моффамед вдоволь посмеялся над нами — мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним!» Старик в короткой белой рясе назидательно поднял палец: «Не давайте волю раздражению, это неразумно. Моффамед оказал вам поистине неоценимую услугу. Задумайтесь над смыслом происшедшего. Он предоставил вам возможность убедиться собственными глазами в плачевности последствий непристойного любопытства. А что может быть полезнее осознания своей ошибки? Полиамед, например, настолько поступился приличиями, что позволил пришлому подкупить себя. И к чему это привело? Остро ощутив всю глубину своей вины, он отстранился от жизни». «Думаю, что ты преувеличиваешь благотворное влияние предательства, — отозвался Джерд Джемаз. — Уверяю тебя, мы основательно проучим Моффамеда. Так, что ему больше в голову не придет обманывать доверчивых чужеземцев». «Пальга необозрима», — пробормотал жрец. «Тем не менее, Моффамеду она покажется тесной, — возразил Джемаз. — Где бы он ни прятался, степь будет гореть у него под ногами — от синей магии не уйти. Довольно об этом. Мы провели достаточно времени в обществе Полиамеда, пора и честь знать». Не говоря ни слова, жрец повернулся и повел их лесной тропой обратно к Гексагону. Взойдя на паперть из белого камня, он повернулся лицом к приезжим, безмятежно улыбаясь. Кургеч встал прямо перед ним, глядя жрецу в глаза. Мало-помалу, медленно, Кургеч поднял правую руку. Глаза жреца проследили за этим движением. Кургеч поднял левую руку. Улыбка священнослужителя стала напряженной. Казалось, он смотрел на обе руки одновременно, правым глазом на правую, левым — на левую. Из левой ладони старого ульдры внезапно вырвалась ослепительная белая молния. В тот же момент Кургеч произнес глубоким спокойным голосом: «Говори: что у тебя на уме?» С языка жреца, явно против его воли, сорвались слова: «Глупцы! Никогда вы не вернетесь живыми из Пальги!» «Кто нас убьет?» Но к жрецу уже вернулось самообладание. «Вы видели Полиамеда, — сухо сказал он. — Ступайте своей дорогой». Джемаз и Кургеч вернулись по почти неразличимой в сумерках тропе на окраину Аллубанского леса. Эльво Глиссам, одинокий и беспокойный, стоял, прислонившись к корме йола. Заметив возвращение Джемаза и старого ульдры, он с явным облегчением направился им навстречу: «Вас не было так долго, что я уже воображал всевозможные ужасы». «Мы нашли Полиамеда, — ответил Джемаз. — Большой палец его ноги стал частью Великой Кости. Другими словами, от него остался только скелет». Эльво с возмущением воззрился на темную чащу леса: «Зачем же Моффамед нас сюда отправил?» «Надо полагать, с его точки зрения Аллубанский лес — самое подходящее место для того, чтобы выставить наши кости на всеобщее обозрение». Эльво Глиссам с замешательством посмотрел на Джемаза, будто сомневаясь в его способности шутить, после чего снова вгляделся в мрачные глубины леса: «Что он выигрывает?» «Время. Насколько я понимаю, ветроходы намерены препятствовать любому расследованию торговли эрджинами. В частности, они не приветствуют наблюдателей из числа «Борцов за эмансипацию эрджинов»». Эльво невесело усмехнулся: в устах Джемаза это был своего рода комплимент. Джерд Джемаз приподнял ладонь, чтобы проверить силу прохладного ветерка, едва долетавшего с севера: «На этом далеко не уедешь». «Здесь оставаться нельзя, — предупредил Кургеч. — Место недоброе». Джемаз и Эльво Глиссам подняли паруса. Йол вздрогнул и неохотно покатился вдоль края леса. Но даже слабый ветерок сразу улетучился — паруса бессильно поникли, и йол остановился в какой-нибудь полусотне метров от начала тропы. «Похоже, придется ночевать здесь», — сказал Джемаз. Кургеч взглянул на молчаливую темную чащу и ничего не сказал. Джемаз опустил паруса и заблокировал колеса. Кургеч рылся в припасах, сложенных в носовой кабине. Эльво Глиссам осторожно, не углубляясь в лес, собрал охапку валежника под ближайшими деревьями и стал разводить костер неподалеку от йола, на что Джемаз отозвался каким-то нечленораздельным звуком — по-видимому неодобрительным — но возражать не стал. Путешественники поужинали хлебом, вяленым мясом и горстью сушеных фруктов, запивая последними остатками пива, купленного на станции. Эльво Глиссам не чувствовал ни голода, ни жажды — скорее, им овладели усталость и апатия. Ему хотелось только одного — растянуться на земле поближе к теплому огню и задремать... «Странный костер», — думал Глиссам. Языки пламени не полыхали с живостью, свойственной раскаленному газу, а скорее вяло шевелились, как потревоженные дыханием ветра лепестки гигантского багрового цветка, состоящие из густого сиропа или желе. Эльво перевел взгляд на лицо Джемаза, чтобы узнать, замечает ли тот столь необычное явление... Джемаз говорил с Кургечем — до ушей Глиссама доносились обрывки тихой беседы. «Ворожба сгущается, близится...» «Ты можешь ее развеять?» «Да. Принесите больше дров. Еще нужно сделать шесты — шесть шестов». Джемаз обратился к Глиссаму: «Проснитесь! Нас гипнотизируют. Помогите мне собрать дрова». Глиссам вскочил на ноги и поспешил за Джемазом в лес. Теперь к нему вернулась бдительность, а с ней и быстро нараставшая, переходившая в ярость горечь раздражения. Наглость Джемаза переходила всякие границы! В конце концов, кто он такой? Кто дал ему право распоряжаться? Вот валяется толстая сучковатая ветка. Отлично! Чем не дубинка? Мы еще посмотрим, кто кого! «Эльво! — Джемаз тряс его за плечо и кричал прямо в ухо. — Проснитесь!» «Я не сплю», — едва ворочая языком, бормотал Глиссам. «Вставайте, вставайте! Нужно принести дров, развести большой огонь». Отчаянно моргая и зевая, Эльво Глиссам протер глаза. Надо же, он действительно спал! Причем ему снилось, что он идет в лес, замышляя прикончить Джемаза дубиной. Какой кошмар! Глиссам принялся таскать валежник к костру. Тем временем Кургеч вырезал из подлеска шесть кривых шестов и воткнул их в землю вокруг костра так, чтобы образовался шестиугольник шириной метра четыре. Между шестами, по сторонам шестиугольника, Кургеч развел небольшие костры. Соединив шесты веревкой на уровне плеч, ульдра развесил на ней все найденные среди багажа небольшие предметы, не производившиеся в Пальге: одежду, бинокли, лучевые пистолеты. «Оставайтесь в кругу огня, — предупредил Кургеч. — Теперь для них этот клочок земли — чужой. Чтобы нас достать, им придется затрачивать слишком много энергии». «Ничего не понимаю, — пожаловался Глиссам. — Что происходит?» «Жрецы пытаются заворожить нас, усиливая мысли, — объяснил Кургеч. — Они пользуются священными реликвиями — древними приборами. На этом волшебстве и держится их власть». «Не позволяйте себе дремать, даже с открытыми глазами, — посоветовал Джемаз. — И подкладывайте хворост». «Постараюсь», — коротко ответил Глиссам. Шло время — десять, пятнадцать, двадцать минут... «Небывальщина!» — думал Эльво. Костры никак не хотели разгораться, больше дымили и тлели. Красно-оранжевые языки пламени прорывались через дым и тут же прятались. Эльво Глиссам чувствовал, что из темноты, из-за линии огня, сидя на корточках, на него смотрят какие-то силуэты — чернильно-черными глазами. «Не поддавайтесь панике, — сказал Джемаз. — Не обращайте внимания». Глиссам хрипло рассмеялся: «Я в холодном поту, у меня замирает дыхание и стучат зубы. Панике я не поддаюсь, но костры гаснут». «Что ж, синяя магия полезна, но пора прибегнуть и к испытанной на практике магии пришлых, — решил Джерд Джемаз. — Кургеч, спроси-ка их: как им понравится лесной пожар?» Настала зловещая тишина. Джемаз вынул из центрального костра пылающую головню и сделал шаг в сторону Аллубанского леса. Напряжение лопнуло, как натянутая струна. Костры вдруг разгорелись. Эльво Глиссам больше не угадывал вокруг сидящих на корточках фигур. Чернильная тьма рассеялась — над степью снова мерцали звезды. Джемаз положил головню обратно в костер и, подбоченившись, повернулся к лесу в презрительно-безразличной позе, так часто раздражавшей Глиссама. Ветер, однако, не вернулся — выдалась исключительно тихая ночь. Не было никакой возможности отъехать подальше в успокоительные просторы сорайи. «Жрецы в ярости и страхе, — заметил Кургеч. — Они могут попробовать что-нибудь попроще». Джемаз встрепенулся и обратился к спутникам с неожиданной настойчивостью: «В лес! Там, по меньшей мере, мы не будем на виду». Забравшись в развилки сучковатых деревьев, все трое притаились в непроглядной тьме под плотной завесой листвы. В двадцати метрах, там, где начиналась степь, в отблесках догоравших костров виднелся парусный йол. И снова — в который раз! — Эльво Глиссам подумал о том, что если ему повезет, и он вернется в далекий безопасный Оланж, ярких воспоминаний ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Он сомневался, что когда-нибудь снова соблазнится перспективой странствий по бескрайней Пальге... Напряженно прислушиваясь, Глиссам не мог уловить ни звука. Он не видел ни Джемаза, ни Кургеча, устроившихся где-то неподалеку, по левую руку. Эльво печально усмехнулся. Вся эта ночная история казалась абсурдной, как дешевая мелодрама — до тех пор, пока он не вспоминал обступавший со всех сторон, гасивший костры, давивший на сердце чернильный страх. Тянулось время. Неподвижно ждать в развилке ветвей становилось все неудобнее. Уже, наверное, было за полночь. Как долго Джемаз собирается сидеть на дереве? Не до утра же! Конечно же, минут через пять или десять либо Кургеч, либо Джемаз решат, наконец, что опасность миновала, и что настало время по-человечески отдохнуть. Прошло десять, пятнадцать минут, полчаса. Эльво Глиссам глубоко вздохнул и решил осторожно позвать спутников, чтобы узнать, сколько еще они намерены играть в прятки с ветроходскими жрецами. Он уже открыл рот, но сдержался. Джерд Джемаз мог не одобрить такое поведение. Джемаз не предупреждал о необходимости соблюдать тишину, но в сложившихся обстоятельствах молчание могло рассматриваться как само собой разумеющееся условие. В связи с чем лучше всего было придержать язык. Вне всякого сомнения, Кургечу и Джемазу тоже было неудобно сидеть на ветках. А если они считали нужным терпеть такое неудобство, то почему бы его не мог или не хотел терпеть Эльво Глиссам? Для того, чтобы размять онемевшие ноги, Глиссам осторожно подтянулся, встал на развилку дерева обеими ступнями и начал было распрямляться, но стукнулся теменем о толстый сук и, неуклюже отпрянув, оцарапал щеку еще обо что-то. Прислонившись спиной к стволу в полусогнутом положении, Эльво разглядел среди листвы, на фоне проблесков звезд, безошибочно узнаваемый силуэт скрепленного проволокой скелета. Щеку ему поцарапал острый конец проволоки, обвязывавшей кости правой ступни мертвеца. Ступня, лишенная большого пальца, продолжала бесшумно качаться, почти прикасаясь к лицу. Эльво Глиссам поспешно вернулся в первоначальное сидячее положение. Послышался шорох. Вернулась тишина. Потом — глухой стук, сопение, какая-то возня в сухих опавших листьях. Эльво Глиссам спрыгнул на землю. Джемаз и Кургеч уже стояли под деревом, глядя на распростертое человеческое тело. Глиссам хотел было задать вопрос, но Джемаз приложил палец к губам... Ни звука. Прошла минута. Тело, лежавшее под ногами, начало подавать признаки жизни. Джемаз и Кургеч подняли лежавшего и потащили к парусному йолу. Эльво последовал за ними, предварительно подобрав оставшийся на земле длинный металлический предмет. Предмет этот оказался длинноствольным ветроходским ружьем. Джемаз и Кургеч положили — по сути дела уронили — свою ношу рядом с еще не погасшим костром. Эльво не сдержал возглас удивления: «Моффамед!» Моффамед уставился в огонь глазами неподвижными, как полированные камни. Кургеч связал ему щиколотки и кисти — жрец не сопротивлялся, даже не пытался уклониться. Кургеч и Джемаз закинули его на палубу йола, как мешок с картошкой. Джемаз поднял парус, на этот раз надувшийся холодным ночным бризом. Эльво Глиссам не заметил, когда именно кончился штиль. Иол покатился в открытую степь, на юго-восток. Священный Аллубанский лес скрылся во мраке за кормой. Глава 10 Рассвет наводнил сорайю бледно-розовым светом. Края облаков на юге и на западе горели алым и розовым огнем; Метуэн поднимался по небосклону. Йол остановился у оазиса, окруженного перистой алуанской акацией — путники решили позавтракать. Моффамед еще не произнес ни слова. На заброшенных участках у пруда дико росли фруктовые деревья и ягодные кусты. Истрепанные ветром остатки старых отворотов явно уже не действовали, и Эльво, захватив корзину, отправился искать спелые плоды. Когда он вернулся, Кургеч сосредоточенно занимался изготовлением необычного устройства. Из прутьев акации, перевязав их концы по углам бечевкой, он соорудил кубическую раму со стороной примерно полметра. Разрезав на куски старое покрывало, он натянул их на раму — получилось нечто вроде матерчатой коробки. С одной стороны коробки он закрепил щиток из толстой фанеры, предварительно просверлив в центре щитка небольшое отверстие. Вся эта работа производилась так, чтобы находившийся на палубе Моффамед не замечал никаких приготовлений. Подстрекаемый беспокойством и любопытством, Эльво Глиссам обратился к Джемазу: «Что придумал Кургеч? Что это за штука?» «Ульдры называют ее бредовым чехлом». Джемаз ответил настолько коротко, что Глиссам, болезненно чувствительный и к фактическому, и к воображаемому пренебрежению, предпочел не задавать дальнейших вопросов, но продолжал с любопытством наблюдать за манипуляциями Кургеча. Тот вырезал из фанеры диск диаметром сантиметров пятнадцать и нарисовал на нем пару смежных спиралей, ярко-черную и ярко-белую. Эльво подивился точности его движений — старый шаман явно занимался этим не впервые. Внезапно Кургеч представился ему в новом свете: не полуварваром с маловразумительными примитивными обычаями, а опытным, знающим свое дело человеком с многосторонними талантами. Воспоминание о своем недавнем почти снисходительном отношении к Кургечу заставило Глиссама покраснеть — его, просвещенного члена «Союза раскрепощения»! Тем временем Кургеч занялся более деликатными компонентами — прошел целый час, прежде чем он удовлетворился результатами своего труда. Теперь диск вращался внутри коробки, насаженный на ось, движимую миниатюрным ветряком. Эльво Глиссам догадывался о назначении устройства и не вполне одобрял его. Спокойная внимательность Кургеча, поправлявшего и подгонявшего компоненты, вызывала у него смешанное чувство отвращения и пристального интереса. Когда «бредовый чехол» был готов к употреблению, Эльво поинтересовался — несколько язвительным тоном: «И что, это подействует?» Кургеч остановил на нем холодный прозрачный взгляд и тихо спросил: «Хотите попробовать?» «Нет, благодарю вас». Связанный Моффамед все это время сидел на палубе йола — спиной к мачте, лицом к ослепительно восходящему Метуэну. Ему не давали ни есть, ни пить. Кургеч зашел в носовую кабину и достал из сундучка флакон с темной жидкостью. Наполнив кружку водой, он отмерил в нее несколько капель темного зелья и протянул раствор Моффамеду: «Пей!» Жрец молча осушил кружку. Кургеч завязал ему глаза черной лентой и присел неподалеку на передней палубе. Джемаз ушел купаться в пруду. Прошло полчаса — Кургеч поднялся на ноги. В куске ткани, обтягивавшем нижнюю грань коробки, он прорезал Т-образную пару перпендикулярных щелей, а сверху вырезал круглое отверстие. Подготовленный таким образом чехол он надел на голову Моффамеду, установив на плечах жреца козелки из сучков, поддерживавшие приспособление. Убедившись в том, что ветряк беспрепятственно вращается, старый ульдра продел руку в верхнее отверстие и снял повязку с глаз пленника. Эльво Глиссам хотел было что-то спросить, но Джемаз, вернувшийся после купания, энергичным жестом призвал его к молчанию. Прошло еще десять минут. Кургеч присел на корточки подле Моффамеда и начал монотонно напевать: «Мир и покой... мир... покой... наконец ты отдохнешь... ты отдыхаешь. Приходит сон... сон сладок и глубок... в нем растворились все заботы... страх улетучился. Сон сладок, сон глубок... покой... безмятежность... все ближе... ближе... Хорошо... ты можешь расслабиться... можешь обо всем забыть... забыться...» Ветерок затих — ветряк замедлился, но старый ульдра принялся подталкивать лопасти пальцем: внутри коробки перед глазами Моффамеда продолжал вертеться расписанный спиралями диск. «Спирали кружатся, — причитал Кургеч, — спирали кружатся снаружи внутрь... снаружи внутрь... все внешнее в тебе уходит внутрь... снаружи внутрь... тебе спокойно... хорошо. Как хорошо, что здесь никто не может тебя обидеть, ничто не может тебе помешать, когда все внешнее ушло внутрь... утонуло. Что может тебе помешать?» «Ничто», — послышался голос жреца из коробки. «Ничто не может помешать, потому что я этого не хочу... пока не захочу... а теперь нет ничего, кроме покоя и отдыха... ты среди друзей... тебе легко... легко помочь своим друзьям. Кому тебе легко помочь?» «Друзьям», — откликнулся Моффамед. «Друзья рядом. Вокруг тебя... нет никого, кроме друзей. Друзья хотят помочь... чтобы тебе было легко и удобно... друзья разрежут путы... станет легче... удобнее... — Кургеч ослабил веревки, стягивавшие щиколотки и кисти жреца. — Как хорошо... как удобно среди друзей... Тебе хорошо?» «Да... хорошо». «Спирали кружатся... все уходит внутрь... и мысли кружатся... и тонут. Не остается ничего — только мой голос, больше ничего... Теперь ты глух ко всему... в тебе нет никаких мыслей... ты забыл обо всем, кроме друзей... настоящих друзей, с которыми тебе покойно и хорошо. С друзьями хорошо, друзьям можно доверять... Кому ты доверяешь? Кому хочешь помочь?» «Друзьям». «Друзья рядом. Вокруг тебя. Где твои друзья?» «Рядом». «Так и должно быть. Теперь я сниму чехол, и ты увидишь друзей, настоящих друзей. Когда-то, давным-давно, ты в чем-то с ними... может быть... не соглашался, но то далекое время прошло... это больше никого не беспокоит. Друзья с тобой, рядом. Это важно, это хорошо... больше ни о чем не нужно беспокоиться». Кургеч снял коробку с головы жреца: «Вдохни свежего ветра, взгляни в лица друзей». Моффамед глубоко вздохнул, переводя взгляд с одного лица на другое. Глаза его потускнели, зрачки сжались в точки — возможно, сказывалось зелье. Кургеч спросил: «Ты видишь друзей?» «Да... рядом». «Так и должно быть! Теперь ты среди друзей, тебе помогают, и ты хочешь помочь. Старое забыто, былое прошло... Но друзьям нужно что-то вспомнить... чтобы тебе больше не нужно было беспокоиться. Друзья доверяют друг другу, у друзей нет секретов. Как тебя звали в храме?» «Инвер Эльголь». «А тайное имя, известное только тебе — а теперь и друзьям, потому что ты хочешь им помочь?» «Тотулис Амедио Фалле». «Как хорошо поделиться тайной с друзьями! Как легко на душе! Куда водил пришлого Полиамед?» «К святилищу Золотых Лоз». «Конечно! И где же оно, святилище Золотых Лоз?» «Там, где обучают эрджинов». «Само собой. Было бы неплохо там побывать. Как туда добраться?» «Нужно ехать в Аль-Фадор... в горы... на запад от Второй станции». «Туда Полиамед водил пришлого, Ютера Мэддока?» «Туда». «Там опасно?» «Опасно! Очень опасно». «Могли бы мы там побывать и вернуться — целые и невредимые?» «Из Аль-Фадора вернуться нельзя... нет». «Но Ютер Мэддок и Полиамед побывали в Аль-Фадоре и вернулись. Разве мы не можем сделать то же самое?» «Они видели Аль-Фадор издалека, но ничего не узнали». «Ну вот, и мы так сделаем. Если это все еще можно сделать. Поедем в Аль-Фадор. Куда мы держим путь?» «В Аль-Фадор... на юго-запад... против ветра». Кренясь то в одну, то в другую сторону, степной йол резво лавировал по сорайе. Моффамед сидел, сгорбившись в углу кабины — безразличный, мрачный, бессловесный. Эльво Глиссам то и дело поглядывал на него, пытаясь представить себе, что происходило в голове жреца. Попытки завязать беседу ни к чему не приводили: Моффамед продолжал молча сидеть, уставившись в пространство. Пять суток они ехали под парусами с рассвета до темноты — и даже ночью, когда над плоским простором сорайи зажигались созвездия, лучший компас рулевого. Снова они пересекли две колеи, но холм, скрывающий рощу папайи — место их первого привала — остался далеко на юге. Степь мало-помалу превратилась в мрачноватую полупустыню, где от колес, крошивших высохший соум, поднималась долго не оседающая пыль. На южном горизонте показался Вольводес — сперва едва заметная тень, потом гряда серых утесов, поблескивающих, как сталь, на фоне пасмурного неба. К этому времени Эльво Глиссам уже впал в апатию подобно Моффамеду. Он потерял всякий интерес к проблеме порабощения эрджинов — насколько удобнее и проще было обсуждать такие вопросы в многолюдных гостиных Оланжа! До станции № 2 был всего день пути на юг, но Глиссам не отваживался заводить разговор о каком-либо изменении планов. Как всегда, настроения Джерда Джемаза казались ему непостижимыми. Что касается Кургеча, Эльво вернулся к первоначальному убеждению. Хитроумный, умудренный жизнью ульдра, компетентный в привычной обстановке, больше не впечатлял Эльво Глиссама, не собиравшегося проводить время или поддерживать репутацию среди кочевников. Взвесив все «за» и «против», он решил, что для него лучше всего было вернуться в Оланж. Шайна Мэддок? С ней было бы чертовски приятно проводить время! В ее очаровательной голове копошились очаровательные мысли. Что ж, теперь она, наверное, успела соскучиться в глуши, и перспектива сопровождать его на обратном пути в Оланж вполне может показаться ей привлекательной... Если он вернется живым из Аль-Фадора... Эльво Глиссам снова покосился на Моффамеда: что замышлял лукавый жрец? Гипнотическое внушение не могло действовать вечно. Профессиональный лжец, неразборчивый в средствах, мог притворяться послушным пленником — только для того, чтобы предательство возымело наибольший эффект. Глиссам держал подозрения при себе: в любом случае Джемаз и Кургеч не хуже него понимали происходящее. А то и лучше. Голые утесы Вольводеса, местами крапленые черной порослью шипаря и скрюченными, жмущимися к камню стволами сухолиста, торчали высоко в розовато-голубом небе. Когда странники устроились на ночлег, в полусотне метров от йола появился эрджин. Некоторое время он неподвижно стоял и смотрел на колесный парусник. Потом щетина вздыбилась у него на загривке; медленно приподняв огромные мохнатые руки, он выпустил когти, приготовившись к нападению. Джерд Джемаз достал ружье, но хищник уже опустился на четвереньки — когти втянулись, щетина улеглась. Побродив вокруг йола еще пару минут, эрджин трусцой скрылся в западном направлении. «Любопытное поведение», — пробормотал Джемаз. Он схватил бинокль, чтобы получше рассмотреть убегающую тварь. Эльво Глиссам обернулся к Моффамеду — тот пристально смотрел вдогонку эрджину, причем напряженная поза пленника не свидетельствовала ни о готовности к послушанию, ни о безразличии. Поразмыслив несколько минут, Глиссам поделился наблюдениями с Джемазом. «Кургеч проверял жреца, он все еще под контролем, — заверил его Джемаз. — Что будет дальше? Не знаю. Если он попробует устроить какой-нибудь подвох, я его пристрелю». «А как насчет эрджинов? Что помешает им на нас наброситься, когда мы уснем?» «Эрджины плохо видят в темноте. Ночью они, как правило, спят». Тем не менее, Эльво Глиссам укладывался на надувную подстилку с тяжелым сердцем. Не смыкая глаз, он пролежал часа два, прислушиваясь к ночным звукам сорайи. Низкие стонущие кряхтения повторялись со стороны подножий утесов — мало-помалу они стихли. Где-то поблизости случился переполох: испуганное чириканье, яростное подвывающее урчание. Издалека донесся чистый пульсирующий звук, напоминающий отголосок гонга — настолько размеренный и механически точный, что Глиссам вздрогнул, пораженный каким-то странным и ужасным видением, всплывшим из глубины сознания. Кургеч привязал лодыжку Моффамеда к своей ноге тонким стальным тросом. Кочевник тщательно протер проволоку сухой тряпкой, и теперь стальные петли скрипели при малейшем движении, что заставляло Глиссама нервничать еще больше. По той же причине, однако — или потому, что воздействие «бредового чехла» все еще давало о себе знать — Моффамед не предпринимал никаких попыток освободиться. Эльво проснулся, когда вершины утесов Вольводеса уже вспыхнули в рассветных лучах. Путешественники быстро покончили со скудным завтраком. Моффамед выглядел мрачнее прежнего и теперь сидел на краю палубы спиной к утесам, глядя на север. Джерд Джемаз присел рядом с ним: «Далеко еще до места дрессировки эрджинов?» Моффамед вздрогнул и посмотрел Джемазу прямо в глаза. На лице жреца быстро сменилась целая гамма противоречивых выражений: отстраненная задумчивость, угрюмое презрение, порыв искренней приветливости, что-то мимолетное и дикое, похожее на отчаяние. Эльво, внимательно наблюдавший за этой игрой настроений, сделал вывод, что внушения Кургеча уже не вполне сковывали самостоятельные побуждения Моффамеда. Джемаз терпеливо повторил вопрос. Моффамед поднялся на ноги, протянул руку: «Где-то за этой грядой, в безотрадных дебрях Вольводеса. Я никогда там не был. Я не могу вас туда провести». Кургеч мягко сказал: «Заметны следы колес. Возможно, тут побывал Ютер Мэддок». Джемаз обернулся к жрецу: «Так ли это?» «Может быть и так». Колея, оставленная фургоном Ютера, кончалась под высоким крутым утесом серого и красноватого известняка. Джемаз опустил паруса и заблокировал колеса. Моффамед с трудом спустился с палубы на землю, сделал пару шагов и остановился, опустив голову и плечи. «Я больше вам не нужен, — глухо сказал жрец. — Мне пора идти». «Куда? — спросил Джерд Джемаз. — В пустыню? Ты погибнешь». «До Второй станции три-четыре дня ходьбы. По пути можно найти достаточно пищи и воды». «Окрестности кишат эрджинами. Ты их не боишься?» «Жрецы Ахариссейо не боятся эрджинов» Кургеч подошел к Моффамеду и прикоснулся к его плечу. Жрец отшатнулся, дрожа всем телом, но уклониться не смог. «Тотулис Амедио Фалле! — сказал Кургеч. — Успокойся, забудь о тревогах. Ты среди друзей. Друзья нуждаются в твоей помощи, в твоей защите. Ты не можешь им отказать». Жрец судорожно вскинул голову, глаза его снова остекленели. «Я среди друзей, — повторил он без особого убеждения. — Понятно. Именно поэтому я не хотел бы скорбеть над вашими трупами. Именно поэтому вам следовало бы знать, что эрджин-базилевс следит за каждым вашим шагом. Он говорил со мной, я слышу его мысли. Он может напасть. Он еще не принял решение». «Успокой его, — посоветовал Кургеч. — Объясни ему, что мы — твои друзья». «Это он уже понял... хотя с ним трудно говорить... мысли путаются». «Где он?» — спросил Джемаз. «В скалах, прячется». «Попроси его выйти, — предложил Джемаз. — Не люблю, когда за мной следят исподтишка. Ему бы это тоже не понравилось». «Он боится, что в него начнут стрелять». «Если он не причинит нам вреда, мы его тоже не тронем». Моффамед обернулся к подножию утеса, и эрджин вышел из расщелины — великолепный экземпляр, крупнее большинства эрджинов, каких приходилось видеть Джемазу, с горчично-желтой опушкой на груди и брюхе, с коричневато-черной лоснящейся шерстью на спине и лапах. Напоминающие галстук пучки багрово-коричневой щетины скрывали оптические органы, глубоко посаженные в складке между выступами темного хряща, переходившего в широкие наплечные щитки. Эрджин приближался неторопливой трусцой, не подавая никаких признаков страха или враждебности, и остановился метрах в пятнадцати. Моффамед обратился к Джемазу: «Он хочет знать, зачем вы здесь. Вам здесь не место». «Объясни ему, что мы — путешественники из Алуана, что нас интересуют незнакомые места». Повернувшись лицом к эрджину, жрец изобразил руками несколько непонятных жестов, сопровождая их шипящими звуками. Эрджин сохранял неподвижность — только его рыжеватые «брови» слегка подергивались. «Спроси его: как проще всего пройти к месту дрессировки?» — приказал Кургеч. Моффамед снова принялся шипеть и размахивать руками. Эрджин ответил на удивление человеческим жестом — поднял тяжелую когтистую руку и указал на юго-запад. «Спроси: как далеко?» — потребовал Джемаз. Жрец задал вопрос. Эрджин ответил несколькими шипящими присвистами. «Не слишком далеко, — перевел Моффамед. — Два часа ходьбы, не больше». Джерд Джемаз скептически покосился на мохнатого хищника: «Зачем он пришел? Что ему нужно?» Кургеч вкрадчиво заметил: «Может быть, наш общий друг Моффамед позаботился мысленно предупредить его?» «Случайность, чистая случайность», — почти беззвучно прошептал жрец. «Собирается ли он на нас напасть?» «Не могу сказать с определенностью». Джемаз недовольно хмыкнул: «Никогда еще не видел такого учтивого дикого эрджина». «Эрджины Вольводеса отличаются от диких эрджинов Алуана, — возразил Моффамед. — Другая раса, можно сказать». Присматриваясь к земле, Кургеч прошелся в направлении, указанном эрджином. Подняв голову, он позвал Джемаза: «Следы колес». Джемаз взглянул на йол, на Эльво Глиссама. Эльво решил уже, что тот снова собирается поручить ему охрану степного корабля, но Джемаз повернулся к жрецу: «Потребуется отворот для защиты фургона. Что-нибудь получше того, что ты нам всучил на станции». «Здесь парусник никто не тронет, — сказал Моффамед. — Если мимо не проедет банда шренков, что маловероятно». «Тем не менее, я предпочел бы, чтобы на мачте йола висел сильнодействующий отворот». Моффамед с явной неохотой собрал остатки старых отворотов, еще болтавшиеся на реях, и соорудил из лент и стекляшек что-то новое: «Чар в таком отвороте нет, он всего лишь служит предостережением, но этого достаточно». Все четверо отправились вверх по крутой, выжженной солнцем расщелине. Кургеч поднимался первый и показывал дорогу, за ним карабкались Моффамед и Эльво Глиссам. Джерд Джемаз замыкал шествие — если не считать эрджина, державшегося на почтительном расстоянии, но неуклонно следовавшего за группой. Мало-помалу расщелина стала узкой и почти отвесной. Раскаленный розовым солнцем известняк обдавал жаром лица и руки. Когда странники вскарабкались наконец на гребень эскарпа, все они взмокли и тяжело дышали. Эрджин тоже взобрался наверх — без всякого труда — и теперь стоял так близко, что у Эльво Глиссама по коже пробежали мурашки. Краем глаза он изучал лапы аборигена — увесистые мохнатые подушки с неприятно загнутыми черными когтями и напоминавшими пальцы короткими щупальцами в основаниях когтей. Эльво не сомневался в том, что эрджин мог исполосовать его во мгновение ока. Осторожно отступив на пару шагов в сторону, Глиссам спросил Моффамеда: «Почему это существо настолько отличается от алуанских эрджинов?» Жрец не проявил интереса: «Ничем особенным он не отличается». «Но разница очевидна! — упорствовал Глиссам. — Это домашний эрджин? Его приручили? Дрессировали? Что он про нас думает?» Моффамед обратился к аборигену с вопросом и перевел ответ Глиссаму: «Кургеча он называет «древним врагом с зеленой душой». «Зеленая душа» не вызывает «смертоносного возмущения». [17] Ты и Джерд Джемаз — пришлые. Пришлые для него ничего не значат». «Так зачем же он за нами увязался?» — поинтересовался Джемаз. 17 Смертоносное возмущение: бледная аналогия мысленного представления о взрывообразном высвобождении давно накопившегося заряда эмоций, подобном прорыву плотины или крушению пробитых тараном ворот. «Ему просто нечего делать, — с некоторым раздражением отозвался жрец. — Может быть, он надеется оказаться полезным». Джемаз скептически крякнул и принялся разглядывать окрестности в бинокль. Тем временем Кургеч занялся поисками следов Ютера Мэддока на обветренной, выжженной солнцем поверхности плоскогорья — по-видимому, безуспешно. Эрджин приблизился, тихо проскользнув мимо Глиссама, чтобы привлечь к себе внимание Моффамеда. Последовала полутелепатическая беседа. Жрец обратился к Джемазу: «Он говорит, что Ютер Мэддок пересек эту плоскую возвышенность и поднялся на перевал в середине следующего хребта». Эрджин вперевалку пробежался по каменистой пустоши и остановился, явно ожидая, что за ним последуют. Заметив, что люди не торопятся ему доверять, эрджин стал настойчиво скулить, делая призывные жесты рукой. Кургеч решил проверить, в чем дело. Остальные мало-помалу двинулись за ним. Сосредоточенно изучив покрытый щебнем участок, старый ульдра обнаружил какие-то обнадеживающие признаки, пригнулся: «Они прошли здесь!» Эрджин направился к подножию недалекого хребта и стал подниматься по россыпи гранитных валунов, без малейшего усилия перепрыгивая с одного на другой. Достигнув перевала, он остановился и оглянулся — казалось, абориген сознательно наслаждался физическим превосходством над неуклюжими, медлительными людьми. Люди взобрались на перевал и присели передохнуть. Перед ними открылся склон, покрытый редкой порослью бурого кистеполоха и железной колючки. Склон спускался к краю пропасти. Эрджин снова пустился вперед, но не прямо к обрыву, а диагонально, по мелкой осыпи. Эльво Глиссам не понимал, почему Джемаз и Кургеч доверяют твари, по логике вещей способной служить только проводником в западню. Он осторожно спросил Джемаза: «Куда, по-вашему, он нас ведет?» «По следам Ютера Мэддока». «И у вас намерения эрджина не вызывают никаких подозрений? Что, если он направляется к логову своих проголодавшихся приятелей?» «Кургеч считает, что все в порядке. Он — следопыт». Эльво догнал старого кочевника: «Здесь прошел Ютер Мэддок?» Кургеч кивнул. «Откуда вы знаете? На камнях не остается следов». «Следы повсюду. Смотрите, этот камень перевернут. Он лежит выжженной стороной вниз. А здесь гравий между камнями продавлен каблуком. Эрджин хорошо помнит дорогу». Некоторое время они продолжали спускаться по осыпи, приближаясь к глубокому оврагу, открывавшему путь в ущелье. Но эрджин не стал спускаться в овраг, а побежал дальше по краю обрыва. Кургеч резко остановился. «В чем дело?» — спросил Джемаз. «Здесь Мэддок и Полиамед спустились в каньон. Следы уходят вниз. Эрджин хочет, чтобы мы шли другой дорогой». Все смотрели на эрджина. Тот остановился и снова принялся призывно скулить. Моффамед тревожно произнес: «Он идет туда, куда направлялись ваши друзья». «Они повернули в ущелье». «Эрджин говорит со мной. Здесь спускаться опасно, лучше пройти немного дальше». Джерд Джемаз напряженно смотрел то в одну сторону, то в другую. Эльво Глиссам никогда еще не видел Джемаза в нерешительности — до сих пор. Наконец Джемаз не слишком уверенно предложил: «Хорошо, давайте проверим, почему ему так не терпится». Эрджин повел их по очень трудному маршруту, вверх по крутой галечной осыпи, через целое поле растрескавшихся валунов, где грелись на солнце и шныряли маленькие голубые ящерицы, вверх на гребень поперечного хребта и вниз по противоположному склону. Эрджин всюду продолжал бежать легкой трусцой — так, будто горы были ровным местом. Люди напрягались и задыхались, не поспевая за аборигеном. Скалы дышали солнечным жаром. В дрожащем воздухе над обрывом манящий черный силуэт эрджина казался расплывчатым танцующим чертиком. Эрджин задержался, как если бы усомнившись в правильности выбранного пути. Джемаз обернулся к Моффамеду и лаконично приказал: «Узнай, куда он нас ведет!» «Туда, куда ходил другой пришлый, — с готовностью отозвался жрец. — Здесь легче пройти, чем спускаться по утесу. Смотрите сами!» Моффамед указал вперед — действительно, стены ущелья начинали расступаться, становились более пологими. Эрджин снова потрусил вперед, постепенно спускаясь в глубокую долину, поразительно отличавшуюся от безжизненных верхних уступов. Внизу воздух наполнился прохладой и тенью. Спокойный полноводный ручей тихо переливался из озерца в озерцо среди рощ розовато-лиловых древовидных папоротников и темных алуанских кипарисов. Кургеч побродил по белесому песку вдоль ручья и издал нечто вроде удивленно-одобрительного мычания: «Смотри-ка, тварь не подвела! Вот они, следы. Здесь прошли Ютер Мэддок и Полиамед». Эрджин ждал на берегу ниже по течению ручья и опять скулил, настойчиво и нетерпеливо. Он явно считал, что люди слишком долго топчутся на одном месте. Пробежав несколько метров, эрджин останавливался, оборачивался и делал призывный жест, после чего возвращался шагом — этот маневр он проделал уже несколько раз. Кургеч, однако, никуда не спешил — кочевник продолжал рассматривать следы, низко пригнувшись к земле. «Тут что-то не так», — бормотал он. Джерд Джемаз тоже нагнулся над следами. Эльво Глиссам поглядывал на них со стороны; Моффамед нервничал, переминаясь с ноги на ногу. Кургеч выпрямился, показал на следы: «Здесь прошел Полиамед. На нем были ветроходские сандалии с плоской подошвой. Другие следы, с глубокими отпечатками каблуков, оставил Ютер Мэддок. Раньше Полиамед шел впереди, хотя и неуверенной, пугливой походкой — чего и следовало ожидать. Теперь первым идет Ютер Мэддок, причем он торопится, он возбужден. Полиамед трусцой бежит за ним, то и дело останавливаясь, оглядываясь — вот, здесь он задержался и повернулся. Они не приближаются к цели — они удаляются от нее, поспешно и тайком!» Все, кроме Моффамеда, повернулись, глядя вверх по течению ручья. Жрец наблюдал за тремя чужеземцами, пальцы его нервно подергивались. Эрджин скулил и шипел. Моффамед раздраженно прервал молчание: «Не будем медлить. Эрджин начинает капризничать — мы можем остаться без проводника». «Мы не нуждаемся в его помощи, — ответил Джемаз. — Нужно идти вверх по течению». «Зачем напрашиваться на неприятности? — воскликнул жрец. — Следы ведут вниз!» «Тем не менее, мы направимся вверх. Сообщи эрджину, что проводник нам больше не понадобится». Жрец повернулся к эрджину — тот отозвался тихим рычанием. Моффамед снова воззвал к Джемазу: «Зачем забираться в дикое ущелье? Нечего там делать!» Но Джерд Джемаз уже повернул назад — он твердо решил узнать, где побывал Ютер Мэддок. Эрджин приблизился бесшумными длинными прыжками, на бегу встал на задние лапы, издал устрашающий вопль и бросился на людей, выпустив длинные черные когти. Эльво Глиссам оцепенел. Моффамед опустился на землю, обхватив голову руками. Кургеч отпрянул в сторону. Джерд Джемаз обернулся, выхватил пистолет — эрджин прыгнул и на лету вспыхнул. Четыре человека неподвижно стояли и смотрели на дымящийся опаленный труп. Моффамед начал тихо, неразборчиво причитать. «Молчать!» — рявкнул Кургеч. Джерд Джемаз засунул пистолет за пояс и направился вверх по ущелью. Остальные последовали за ним. Моффамед шел последним, пошатываясь и разводя руками, как лунатик. Мало-помалу он начал отставать, но Кургеч обернулся и вперил в него угрожающий взгляд. Жрец послушно ускорил шаги. Склоны постепенно сужавшейся долины превратились в отвесные каменные стены головокружительной высоты. Всюду росли деревья — джинкго, браслетники с гроздьями кольцеобразных плодов, алуанская ива, голубица. Со временем стали попадаться обработанные участки с грядками батата и бобов, тыквенными кустами, стройными белыми стеблями зернового молоха, ржаво-красными пучками пряницы, усыпанными лиловато-черными ягодами. «Вот она, тайная пасторальная идиллия ветроходов! — думал Эльво Глиссам. — Тишина, изобилие, торжественный покой!» Он заметил, что инстинктивно старается ступать на землю как можно мягче, задерживая дыхание и прислушиваясь. Тропа становилась все шире — теперь ее можно было назвать дорогой. Они явно приближались к населенным местам. Четыре человека продвигались вперед все осторожнее, держась под прикрытием деревьев, в тени южной стены ущелья. Утрамбованная земля под ногами внезапно сменилась мостовой из розоватого мрамора, выцветшего и растрескавшегося. В северной стене каньона открылась огромная ниша — естественный амфитеатр. В ней скрывалось ажурное сооружение исключительно сложной конструкции, сверкающее розовым кварцем и золотом — без сомнения храм или святилище. Странники приближались к храму, как зачарованные — к их вящему изумлению при ближайшем рассмотрении оказалось, что все здание высечено из цельной глыбы розового кварца, обильно испещренного золотыми прожилками. Фасад двенадцатиметровой высоты был разделен на семь ярусов; каждый ярус украшали одиннадцать рельефных ниш. В толще кварца всюду мерцали волнистые ленты и нити золота. Неизвестные скульпторы — явно непревзойденные мастера своего дела — приспособили высеченные сцены к роскошно переливающимся контурам металла. Рельеф каждой ниши казался естественным проявлением полупрозрачного камня, образовавшимся и существовавшим вместе с чудесной жилой в стене каньона — от сцен и персонажей на рельефах веяло первичной, неоспоримой истиной гармонии, возникшей из хаоса. Рельефные панно изображали битву между стилизованными эрджинами и морфотами. И те, и другие были облачены в причудливые, подходящие к их темпераменту и анатомическому строению латы или бронированные скафандры. Противники безжалостно уничтожали друг друга лучевым оружием, что свидетельствовало об очень высоком уровне развития технологии. Восхищенный и пораженный до немоты, Эльво Глиссам прикоснулся к резьбе — и там, где пальцы сняли налет пыли, темнорозовый кварц просиял глубокими живыми тонами; камень пульсировал, как живой, внутренней игрой света и тени. Нижний ярус представлял собой нечто вроде портика с шестью арочными проходами. Эльво зашел под крайнюю левую арку и оказался в узком высоком коридоре, плавно изгибавшемся и выходившем под крайнюю правую арку храма. Свет в коридоре, проникавший сквозь несколько слоев и толщ розового кварца, наполнял воздух, как старым вином, глубокими розово-красными сумерками почти ощутимой вязкости. Каждая пядь стен и свода была покрыта резьбой микроскопической точности — несмотря на полутьму, золото сияло и все детали проступали четко и выпукло. Потрясенный качеством работы, Эльво прошел по всему коридору, вышел наружу и углубился под вторую слева арку. В этом коридоре, примерно на треть короче первого, было заметно светлее — кварц горел изнутри цветами, напоминавшими розовый коралл и кошенильнокарминовую водянистую мякоть сливы. Снова выйдя наружу, Эльво повернул в центральный проход, где пылающий розовый свет вторил лучам розового солнца, а лепестки и волокна золота лучезарно блестели и перемигивались. Вернувшись на площадку перед семиярусным фасадом, Эльво Глиссам провел несколько минут в полной неподвижности. «Сокровище! — думал он. — Чудо из чудес на диву всему Корифону — да что там, всей Ойкумене!» Подойдя поближе, Эльво присмотрелся к резьбе. Стилистические условности были почти непостижимы. С первого взгляда трудно было даже сказать, в какой последовательности или по какому принципу организованы рельефные панно. По всей видимости, эрджины когда-то воевали с морфотами. Изображалось, несомненно, побоище. Из-за абсурдной, вычурной брони фигуры противников иногда сливались в мозаичный вихрь из многоугольных щитков, шлемов и конечностей. Но можно было видеть и отдельных персонажей — например, эрджинов, управлявших невиданными в пределах Ойкумены, изрыгавшими пламя летательными аппаратами. А на одном из рельефов эрджины торжествующе стояли вокруг разбросанных по земле трупов — человеческих трупов! Эльво Глиссама осенило. Он повернулся к Джемазу: «Это памятник, историческая летопись! Подробные записи — в коридорах, а на фасаде — нечто вроде сводки содержания». «Может быть и так». Тем временем Кургеч беспокойно бродил вокруг, как ищейка, почуявшая незнакомый запах. Вернувшись, он указал на расщелину в противоположной стене ущелья, густо заросшую голубыми джинкго, с дюжиной розовых зонтичных деревьев, вцепившихся корнями в скалы под сумасшедшими углами: «Наверху, над этой трещиной, оборвались следы Ютера Мэддока. Полиамед привел его сюда — они спускались, держась за стволы. Потом пошли на восток — вверх по каньону». Эльво продолжал разглядывать семиярусное святилище из розового золотоносного кварца: «Что так позабавило Ютера Мэддока? Не нахожу ничего смешного в этом монументе». «Мы еще не все видели, — напомнил Джемаз. — Пройдемся вверх по ущелью». «Будьте настороже! — предупредил Кургеч. — Ютер Мэддок тоже «прошелся» вверх по ущелью, а возвращался почти бегом». Почти полкилометра широкая тропа тянулась вдоль берега ручья, после чего углубилась в рощу торжественно-стройных черных камедаров. Сливаясь в отдалении, стволы образовывали непроницаемый для взоров частокол. Кургеч шел впереди, бесшумно переступая с пятки на носок, почти крадучись. Метуэн пылал в зените: розовое мерцание брезжило сквозь листву окутанного бархатными тенями леса. Лес кончался — тропа выходила на открытое пространство. Оставаясь в тени деревьев, четыре человека смотрели на обнесенный забором двор лагеря, где из эрджинов делали рабов. Первым чувством Эльво Глиссама было сильное разочарование. Он проделал такой далекий путь, перенес столько опасностей и невзгод — и для чего? Чтобы взглянуть на пыльный двор, окруженный несколькими ничем не примечательными каменными постройками? Насколько он понимал, ни Джемаз, ни Кургеч не хотели, чтобы их заметили, а никаких укрытий между лесом и лагерем не было. Что касается жреца, того просто трясло от страха. Моффамед тянул Джемаза за рукав: «Пора уходить! Скорее! Если мы не вернемся сейчас, мы не вернемся никогда!» «Неужели? Почему же ты молчал всю дорогу?» «Я предупреждал вас! — лицо Моффамеда исказилось отчаяньем и ненавистью. — Эрджин хотел завести вас в Водопадный Лабиринт. Оттуда вы уже не нашли бы дорогу в Аль-Фадор. Так было бы лучше для всех». «Не вижу никакой опасности, — заметил Джемаз. — Чего ты так боишься?» «Тебе этого не понять». «Не хочешь говорить — не говори. Подождем, увидим». На двор беспорядочной гурьбой высыпали эрджины — примерно дюжина. За ними из приземистого каменного строения вышли четыре человека в белых жреческих рясах. Из другого здания им навстречу направились еще два эрджина и человек, тоже одетый как жрец. Моффамед неожиданно сорвался с места и, громко крича, выбежал из леса. Джемаз тихо выругался, выхватил пистолет, прицелился — но тут же, с раздраженным вздохом, опустил оружие. Эльво Глиссам, с ужасом наблюдавший за происходящим, почувствовал огромное облегчение, даже благодарность к Джемазу: было бы несправедливо застрелить в спину ничтожного жреца. В конце концов, побуждения Моффамеда объяснялись обычаями и представлениями его народа. «Пора убираться, — решил Джемаз, — и поскорее. Поднимемся по расщелине, где спустился Мэддок. Оттуда можно вернуться к фургону той же дорогой». Они побежали — сначала по лесу, потом мимо садов и огородов. Добравшись до розово-золотого святилища, Кургеч, Джемаз и Глиссам перешли ручей вброд и поспешили к заросшей деревьями расщелине напротив. Но эрджины уже выскочили из рощи камедаров, заметили трех людей и пустились в погоню. Джемаз выстрелил из дальнобойной винтовки — один из аборигенов, пораженный иглой декокса, свалился, перевернулся и застыл, как мохнатая кочка. Другие эрджины растянулись плашмя на земле и достали длинные ветроходские ружья. Беглецы бросились под прикрытие деревьев в основании расщелины; вокруг уже свистели пули. Тщательно прицелившись, Джемаз уложил еще одного эрджина, но их оставалось не меньше десятка. В отчаянии Эльво закричал: «Наверх! У нас нет другого выхода!» Джемаз и Кургеч игнорировали его. Эльво Глиссам лихорадочно глядел по сторонам, надеясь на чудо — кто-то же должен был придти на помощь! Кто? Розовые лучи послеполуденного солнца озаряли противоположную стену каньона: семиярусное святилище в глубокой пасти грота пылало зловещей красотой. Даже теперь, взмокнув от страха, Эльво недоумевал: кто возвел это сооружение? Эрджины, по всей видимости. Но как давно? И по какому случаю? Джемаз и Кургеч продолжали вести беглый огонь по эрджинам — тем пришлось отступить в лес. «Они выберутся из каньона и обстреляют нас сверху, — догадался Джемаз. — Нужно их опередить!» Три беглеца принялись карабкаться вверх — задыхаясь, не обращая внимания на ссадины и бешеный стук крови в ушах. Небо начинало снова открываться, край плоскогорья был уже недалеко. Снизу доносились хлопки беспорядочных выстрелов. Пули ударялись о камни и стволы, взрываясь настолько близко, что ни о какой передышке не могло быть и речи. Оглянувшись вниз, Глиссам заметил темные фигуры эрджинов, с завидной легкостью поднимавшиеся зигзагообразными прыжками. Глиссам, Джемаз и Кургеч выбрались, наконец, на плоскогорье и стояли, шумно переводя дыхание. Эльво опустился на четвереньки, с хрипом пытаясь наполнить легкие жарким сухим воздухом — но Джемаз уже торопил его: «Они близко. Пошли, пошли!» С трудом поднявшись на ноги, Эльво заметил на краю плато дюжину эрджинов, предусмотрительно вылезавших из каньона там, где их не доставали пули, примерно в полукилометре к северу. Джемаз задержался на несколько секунд, чтобы оценить обстановку. На востоке, за понижающимися волнами нескольких хребтов, склонов и оврагов, их ждал парусный йол. Попытавшись бежать в этом направлении, однако, они стали бы идеальными мишенями для вооруженных эрджинов. Любое промедление грозило смертью. В ста метрах к югу возвышалась осыпающаяся ступенчатая пирамидка выветренного гнейса — естественный редут, обещавший по меньшей мере временное укрытие. Три беглеца вскарабкались по щебенчатой осыпи на вершину пирамидки, обнаружив там почти ровную площадку метров пятнадцать в поперечнике. Джемаз и Кургеч немедленно бросились плашмя на землю, осторожно подползли к краю площадки и принялись обстреливать эрджинов, наступавших перебежками по каменистой пустоши внизу. Присев на корточки, Эльво Глиссам тоже достал пистолет и прицелился, но никак не мог заставить себя выстрелить. Кто прав, кто виноват? Незваные пришельцы, они нарушили древнюю тайну ветроходов. Чем оправдывалось уничтожение тех, чьи интересы они ущемили? Джемаз заметил нерешительность Глиссама: «Осечка?» «Нет. Безнадежность. Все это ни к чему. Мы в западне, нам больше некуда бежать. Одним мертвым эрджином больше или меньше — какая разница?» «Если мы перестреляем всех нападающих, то сможем спокойно спуститься и уйти, — терпеливо объяснил Джемаз. — Если же мы убьем на одного меньше, тогда вы правы — мы в западне». «Всех не перестреляешь», — пробормотал Эльво. «Надеюсь, что вы ошибаетесь». «Что, если их гораздо больше? Если будут прибывать все новые и новые подкрепления?» «Я не интересуюсь гипотезами, — отрезал Джемаз. — Я не хочу умирать». Произнося эти слова, он продолжал целиться и вести огонь с таким успехом, что эрджины, казалось, больше не смели приближаться. Кургеч подобрался к южному краю площадки: «Нас окружили». Эльво уселся на край плоской вершины. Жаркое солнце, на полпути к западному горизонту, отбрасывало его тень поперек каменистой площадки. «Воды здесь нет, — думал Эльво Глиссам. — Через три-четыре дня все будет кончено в любом случае». Им овладела апатия; опираясь локтями на колени, он опустил голову. Джемаз и Кургеч о чем-то тихо договорились, после чего Кургеч отошел и присел у восточного края площадки. Эльво взглянул на него с недоумением. Восточная, самая крутая часть пирамидки, была наименее уязвимой... Глубоко вздохнув, Эльво попытался собраться с мыслями, взять себя в руки. Раз уж он должен был погибнуть, следовало по меньшей мере встретить смерть достойно. Поднявшись на ноги, он пересек плоскую вершину. Услышав шаги, Джерд Джемаз обернулся. На лице его появилось неприятное, жестокое выражение: «Ложись, идиот!» Пуля прожужжала в воздухе. Эльво Глиссама отбросило беспощадным, чудовищным ударом. Он упал на камни и лежал, неподвижно глядя в небо. Глава 11 В Рассветной усадьбе дни тянулись один за другим, без особых перемен. Шайна и Кельсе изучали отрывочные, часто загадочные записи Ютера Мэддока и ввели новую, упрощенную систему управления поместьем. Каждое утро они совещались за завтраком — порой в полном согласии, иногда раздраженно и вспыльчиво. Шайне пришлось признаться самой себе, что, несмотря на ее инстинктивную привязанность к брату, она временами его недолюбливала. По причинам, ей не совсем понятным, Кельсе стал человеком придирчивым и черствым, лишенным чувства юмора. Несомненно, ему пришлось многое выстрадать, но замена руки и ноги протезами не слишком его беспокоила. На его месте Шайна никогда не позволила бы себе ежеминутно погружаться в тягостные размышления. Еще одна мысль приходила ей в голову: возможно, Кельсе в кого-то влюбился, но был отвергнут в связи с физическим недостатком. Эта мысль почему-то вызывала у нее острое любопытство: кем могла быть таинственная пассия ее брата? Общественная жизнь в поместьях была достаточно оживленной — устраивались домашние вечеринки и приемы, балы и празднества, даже «кару пришлых» (бледные подражания разгулу похоти, обжорства и прочих инстинктов, разряжавшему психическое напряжение ульдр). Кельсе признавал, что его редко привлекали подобные сборища. Поэтому, когда пришло письмо из Эллоры, приглашавшее обоих Мэддоков принять участие в круглосуточном пикнике на просторах этого прославившегося чудесами садоводства и флористики поместья, Шайна приняла приглашение — от своего имени и от имени брата. На пикнике всем было легко и хорошо. Двести гостей бродили по парку площадью свыше двадцати гектаров, где уже больше двухсот лет семья Лиллиет с каждым поколением пополняла и улучшала достижения своих предков. Шайна от души флиртовала и веселилась, тем временем с интересом поглядывая на брата. Как она и ожидала, Кельсе, будучи всего лишь на два года старше Шайны, не предпринимал никаких попыток вступать в разговоры с молодежью, предпочитая держаться в компании немногих присутствующих помещиков старшего поколения. Шайна возобновила немало старых знакомств. Ее подозрения начинали оправдываться — ей намекнули, и не раз, что девушки считали Кельсе слишком застенчивым и резким. Отыскав Кельсе среди гостей, Шайна обронила: «Мне довелось услышать много лестных отзывов, и не о ком-нибудь, а о тебе. Только, наверное, передавать их тебе не следует. Задерешь нос пуще прежнего». «Вряд ли», — пожал плечами Кельсе. Шайна восприняла ворчание брата как предложение продолжать беседу. «Со мной говорила Зия Форрес. Она считает тебя в высшей степени привлекательным молодым человеком, но боится с тобой заговорить. Твоя склонность отпускать колкости общеизвестна». «Я не так раздражителен, как могло бы показаться, и не тщеславен. Если ей так приспичило, Зия Форрес может поболтать со мной в любой момент». «Похоже, тебя не слишком радуют ее комплименты». Кельсе кисло усмехнулся: «Они довольно неожиданны». «По меньшей мере, ты мог бы притвориться приятно удивленным — вместо того, чтобы кривиться, как будто тебе камень уронили на ногу». «На какую ногу?» «Ну хорошо, на голову». «Честно говоря, меня занимают совсем другие вещи. Сообщают, что в Оланже происходит нечто новое. Раскрепостителям удалось наконец убедить Думу в необходимости издать однозначное распоряжение — направленное против нас, само собой». Шайна помрачнела. Если бы только эти бесконечные занудные проблемы куда-нибудь исчезли — если бы о них можно было забыть хотя бы на время, хотя бы сегодня! Упавшим голосом она спросила: «Какое еще распоряжение?» «Помещикам предписывается встретиться с советом племенных вождей. Мы должны отказаться от всяких притязаний на законное владение землей. Мы обязаны подтвердить, что право собственности принадлежит племенам, традиционно населяющим поместья. Нам оставляют усадьбу и четыре гектара окружающей земли. Кроме того, исключительно по усмотрению племенного совета и с его разрешения, мы можем подавать заявки на аренду других земель, но срок действия арендного договора не может быть дольше десяти лет, а площадь арендуемых земель не может превышать « четырехсот гектаров». «Могло быть и хуже, — легкомысленно отозвалась Шайна. — У нас могли бы отнять и право на владение усадьбой». «Ни у кого еще ничего не отняли. Распоряжение — лишь слова, напечатанные на бумаге. Земля принадлежит нам, и мы никому ее не отдадим». «Конфронтация непрактична». «Непрактична пораженческая уступчивость. Мы объявили себя независимой политической и территориальной единицей, не подчиняющейся сцинтаррийской Думе. В Алуане Дума больше не располагает никакой властью — если у нее вообще когда-нибудь была какая-нибудь власть». «Кельсе, действительность такова: население Сцинтарре составляет несколько миллионов человек. На территории упомянутой тобой «политической единицы» проживают от силы несколько тысяч человек. Следовательно, Дума располагает вполне реальной властью. Нам придется подчиниться». «Власть и численность населения — не одно и то же, — возразил Кельсе. — Особенно когда речь идет о городском населении. Но в данный момент беспокоиться еще не о чем — по крайней мере нам с тобой. Ни одного раскрепостителя не убьют, если они не явятся убивать нас на нашей земле. Надеюсь, никто из них не решится на подобную глупость». Шайна отвернулась — брат невероятно раздражал ее! Ей хотелось сделать что-нибудь дикое, возмутительное. Но она сдержалась и пошла побеседовать со старыми знакомыми, хотя пикник уже потерял очарование. Вернувшись в Рассветную усадьбу, Шайна и Кельсе к своему удивлению обнаружили, что на лужайке перед входом расположились шестеро старейшин-ао. «Это еще что такое?» — пробормотал Кельсе. «Наверное, до них тоже дошли новости из Оланжа, — нашлась Шайна. — И вот они явились требовать, чтобы ты подписал арендный договор». «Вряд ли». Тем не менее, Кельсе проявил некоторую нерешительность, прежде чем направился к старейшинам: «Ты зашла бы лучше в дом — на всякий случай». В результате Шайне пришлось стоять у окна в парадной гостиной и наблюдать за переговорами брата и кочевников, обступивших его полукругом на лужайке. Кельсе возвращался намного быстрее, чем уходил. Шайна выбежала навстречу: «Что случилось?» «Придется лететь на север. Нужна вместительная скоростная машина — отцовский «Стандарт», наверное, подойдет. Загвитц получил сообщение от Кургеча. Мысленное сообщение, разумеется. Но смысл ясен: Кургеч попал в беду». У Шайны сжалось сердце: «Ао знают, что случилось? Где? Почему?» «Никогда нельзя сказать определенно, что именно знают ульдры. Они хотят, чтобы я немедленно отвез их в Вольводес». «А Джерд и Эльво? Что с ними?» «Про них ао ничего не сказали». «Я поеду с тобой». «Нет. Это опасно. Буду под держивать связь — по радио». В полночь аэромобиль вернулся. Кельсе привез Кургеча, Джерда Джемаза и Эльво Глиссама — последний лежал без сознания на импровизированных носилках из ветвей джинкго. Кельсе уже ввел Глиссаму дезинфицирующий препарат общего назначения и болеутоляющее средство из походной аптечки. Джерд Джемаз и Кургеч перенесли раненого в лазарет, где Космо Брасбейн, заранее вызванный санитар, обслуживавший поместье, снял с Глиссама одежду и занялся дальнейшим лечением. Кургеч собирался уходить. Джемаз окликнул его: «Куда ты?» «Это Рассветная усадьба, и мне не пристало нарушать ваши традиции», — серьезно объяснил ульдра. Джемаз возразил: «Мы с тобой прошли через огонь и воду. Если бы не ты, нашими трупами уже кормились бы ящерицы Вольводеса. Все, что дозволено мне, дозволено тебе». Глядя на Джемаза, Шайна почувствовала почти головокружительную волну теплоты: ей хотелось смеяться, ей хотелось плакать! Конечно, как она не догадалась раньше! Она любила Джерда Джемаза! Предрассудки и недопонимание не позволяли ей осознать очевидный факт. Джерд Джемаз — настоящий человек из Алуана. Она, Шайна Мэддок — девушка на выданье из Рассветного поместья. Эльво Глиссам? О нет, никоим образом. «Джерд совершенно прав, — сказал Кельсе обычным ворчливым тоном, в котором только Шайна, пожалуй, могла различить некоторую борьбу внутренних противоречий. — В таких обстоятельствах формальности неприменимы». Кургеч покачал головой и, хотя на его морщинистом лице появилось некое подобие улыбки, отступил на шаг: «Экспедиция закончена. Обстоятельства снова таковы, какими они были всегда. Мы живем по-разному, потому что мы разные люди. Так и должно быть». Шайна подбежала к старому кочевнику: «Кургеч, нельзя же всегда быть таким важным и серьезным! Останься с нами. Я хочу, чтобы ты остался. Ты, конечно, голоден — а у меня уже все приготовлено». Кургеч направился к двери: «Благодарю вас, леди Шайна, но вы — пришлая, а я — ульдра. Для всех будет лучше, если я проведу эту ночь со своими соплеменниками». Кочевник удалился. Наутро Эльво Глиссам, с забинтованным плечом и левой рукой в косыночной повязке, явился к завтраку, когда все уже собрались и оживленно болтали. Каждый чувствовал эмоциональное опустошение, смешанное с каким-то искусственным, почти эйфорическим возбуждением, в связи с чем имел место обмен всевозможными замечаниями и мнениями, от которых в другой ситуации собеседники, пожалуй, воздержались бы. Разговор быстро перескакивал с одной темы на другую. Ослабевший, но все еще изумленный Эльво Глиссам поведал свою версию событий, происходивших на протяжении последних двух недель. От него Шайна и Кельсе смогли узнать гораздо больше подробностей, чем удавалось вытянуть из несловоохотливого Джемаза. Шайна растерянно взялась за голову: «Что же так позабавило отца? Пока что я не слышала ничего смешного». «У отца было странное чувство юмора, — заметил Кельсе. — Если оно у него вообще было». «Чувство юмора у него должно было быть! — заявил Эльво Глиссам. — Все, что я слышал о Ютере Мэддоке, свидетельствует о выдающихся умственных способностях, а интеллект и чувство юмора — две вещи нераздельные». «Что же тогда? — не отставала Шайна. — В чем состоит знаменитая шутка?» «Не мне судить. Я еще не разобрался во всем, что видел». Покосившись на Джемаза, Шайна успела заметить скользнувшую по его лицу и тут же исчезнувшую тень улыбки. По меньшей мере, так ей показалось. Она вперила в него указательный палец: «Джерд! Ты что-то знаешь!» «Только догадываюсь». «Так расскажи нам! Пожалуйста!» «Нужно подумать. Еще не ясно, шутка это или трагедия». «Расскажи! А мы уж как-нибудь решим, что к чему». Джемаз начал было говорить, но прервался на полуслове и колебался слишком долго. Вместо него заговорил Глиссам, почти опьяненный невероятным спасением: «Шутка или нет, но святилище — потрясающее открытие! Названия «Рассветная усадьба», «Вольводес» и «Аль-Фадор» станут знамениты, как Гомаз и Садхарра! О них будут говорить все археологи и ксеноэтнологи Ойкумены. В Аль-Фадор из Оланжа будут летать рейсовые аэробусы с туристами и экскурсоводами!» «Мы могли бы построить отель и сделать большие деньги», — предложила Шайна. «Что бы мы стали делать с большими деньгами? — как всегда, брюзжал Кельсе. — У нас и так все есть». «До тех пор, пока у нас не отнимут усадьбу». «А кто у нас отнимет усадьбу? Дума, что ли?» «Дума». «Еще чего!» «А я хотела бы сделать большие деньги. Нам нужен приличный аэромобиль. «Стюрдевант» разбился. Давайте купим новый «Стюрдевант»». Кельсе прокашлялся: «Чем ты собираешься за него платить? Знаешь, сколько стоит хорошая машина?» «Подумаешь! Что такое деньги? Организуем экскурсии в Аль- Фадор для инопланетян. И не забудь — отель в живописном алуанском поместье на полпути из Оланжа!» Эльво Глиссам задумчиво спросил: «Ущелье, где мы нашли святилище, официально находится в Пальге? Или это уже Вольный Алуан?» «Я задавал себе этот вопрос, — встрепенулся Джерд Джемаз. — Каньон пересекает юго-западную окраину Вольводеса. В принципе это уже племенные земли ао, то есть Рассветное поместье». «Тогда нет проблем! — воскликнул Глиссам. — Вам принадлежит великолепный исторический памятник, и у вас есть полное право построить отель не только здесь, но и в Аль-Фадоре!» «Не торопитесь, — осадил его Кельсе. — Дума и раскрепостители придерживаются того мнения, что нам принадлежит, в лучшем случае, только одежда на наших плечах. Кто прав?» «Согласен, этот вопрос нуждается в изучении, — остыл Эльво Глиссам. — Тем не менее, несмотря на то, что я — раскрепоститель, я желаю только всего самого наилучшего моим друзьям в Рассветной усадьбе». «Странно, что ао ничего не знают про святилище! — вмешался Джерд Джемаз. — Я проверял по карте — каньон несомненно находится на их территории». «Недалеко от границы Вольных земель, однако, — заметил Кельсе. — Может быть, гарганчам что-нибудь известно». «Ага! — Шайну осенило. — Все понятно! Джорджол узнал про святилище. Он сам хочет построить там отель, а для этого ему нужно выгнать нас из Рассветного поместья». «С него станется», — без тени иронии отозвался Кельсе. «Ты несправедлив к бедному Кексику, — обиделась Шайна. — На самом деле он очень простой, прямой, откровенный человек. Я его хорошо понимаю». «Ты одна его понимаешь. Других таких нет», — съязвил Кельсе. «Позвольте мне также с вами не согласиться, — обратился к Шайне Глиссам. — Джорджол — очень сложная, противоречивая личность. Таково неизбежное следствие его воспитания. Рассмотрите его с точки зрения профессионального психолога. Кто он? Одновременно и пришлый, и ульдра. В одном уме сосуществуют две несовместимые системы ценностей. Как только ему в голову приходит та или иная мысль, ей навстречу возникает опровержение. Удивительно, что ему вообще удалось как-то устроиться в жизни». «Никакой загадки в этом нет, — проворчал Кельсе. — Пришлый он или ульдра, внешне или внутренне, прежде всего и в конечном счете Джорджол — эгоист, каких мало. Он с легкостью меняет роли в зависимости от того, какая личина выгоднее в данный момент. Теперь он, видите ли, крутой разбойник-гарганч, сорвиголова, хвастливый Серый Принц! А понимаете ли вы, что именно он, скорее всего, пилотировал спиранью, сбившую моего отца? И наш «Апекс» в придачу!» Шайна окончательно возмутилась: «Какая чушь! Как ты можешь говорить такие вещи! Ты же его знаешь. Он гордый, доблестный Кексик. Как у тебя язык поворачивается изображать его бессердечным убийцей? Это совершенно невозможно!» Кельсе не сдавался: «В представлении гарганча бессердечная расправа только прибавляет убийце гордости и доблести». «Ты всегда был несправедлив к Джорджолу, — поставила диагноз Шайна. — Его «гордость и доблесть» — называй это как хочешь! — спасли тебе жизнь, между прочим. По меньшей мере, его храбрость заслуживает уважения». «Пусть так, — согласился Кельсе. — Но я вовсе не уверен в том, что он неспособен на предательство». Шайна рассмеялась: «А кому он присягнул в верности? И почему бы он стал это делать? В любом случае, у меня нет никаких причин в чем-либо его подозревать». «Разумеется, нет. Ты же в него влюбилась, помнишь?» Шайна терпеливо вздохнула: «Точнее было бы назвать это мимолетным детским увлечением». «Значит, отец был так-таки прав, когда отправил тебя освежить голову на Танквиль!» Шайне стоило больших усилий не продолжать ссору с братом на людях. Она ответила тихо и, как она надеялась, достаточно разумно: «Отец руководствовался лучшими побуждениями. Он предоставил Кексику большие возможности, но в определенных пределах. Естественно, возмущение ограничениями заставило Кексика забыть о благодарности. А как иначе? Представь себя на его месте. Наполовину член семьи, наполовину найденыш-оборванец, босяк, доедающий оставленное хозяевами на кухне. В детстве перед ним, как конфета в блестящей обертке, висела приманка благополучия. Ему дали ее потрогать, попробовать. Но в конечном счете благополучие досталось другим». Эльво Глиссам отважился пошутить: «Надеюсь, что конфетой под оберткой были не вы!» Шайна подняла брови и отвернулась с подчеркнутой холодностью. Замечание Глиссама показалось ей пошлым — учитывая тот неизвестный большинству присутствующих факт, что непосредственно после спасения Кельсе из когтей эрджина Шайна позволила-таки Джорджолу «потрогать и попробовать конфету» в гораздо большей степени, чем она готова была признаться. Обнаружение ее похождений и послужило причиной вспышки гнева Ютера Мэддока, отправившего Джорджола пасти свиней, а Шайну — набираться ума в тридцати пяти световых годах от Корифона. «Это было давно, — ровным голосом сказала Шайна и поднялась на ноги. — Я устала от болтовни». Глава 12 В сопровождении младшего брата Адара, двух двоюродных братьев и племянника Джерд Джемаз вылетел в Пальгу на видавшем виды «Стандарте» и приземлился там, где сухое море сорайи разбивалось о подножие Вольводеса. Парусный йол никто не тронул. Джерд и Адар Джемазы с племянником отправились на восток под парусами, а их кузены потихоньку летели над ними в аэромобиле. Подгоняемый попутным ветром, к вечеру резвый йол уже доставил их на станцию № 2. Джерд Джемаз уплатил за аренду парусного фургона и проверил состояние остававшегося на стоянке воздушного седана «Дэйси». В этом случае отвороты Моффамеда оказались достаточно эффективными. Моффамеда замещал новый жрец — сухопарый молодой человек с горящими глазами и нервно дрожащими тонкими губами. Напряженно наблюдая за приезжими, жрец не вымолвил ни слова. «Надо полагать, Моффамед уже занял более высокое положение под сенью Аллубанского леса», — с мрачной иронией подумал Джемаз, но решил не расспрашивать молодого жреца, подчеркнуто державшегося поодаль и бросавшего гневные взгляды исподлобья. Как только Джерд Джемаз вернулся в Суанисет, из Рассветного поместья сообщили о небывалом вторжении дикарей Вольного Алуана. В совместном набеге участвовали четыреста с лишним отборных воинов — хунгов, гарганчей, аулков и дзеффиров: обстоятельство само по себе поразительное, учитывая извечную и непримиримую вражду этих племен. Разведчики-ао вступили в разрозненные стычки с наездниками, но отступили перед явно преобладающими силами противника. Разбойники двинулись к Золотистому озеру, где обнаружили и осквернили три качембы ао. Кельсе немедленно передал по радио призыв к оружию, и новоиспеченный «Орден защитников Уайи» оказался вынужден драться, еще не будучи формально учрежден. В Рассветное поместье слетелась разношерстная эскадра из примерно шестидесяти наспех экипированных летательных аппаратов — грузовых, пассажирских и спортивных аэромобилей, транспортеров и даже инспекционных дрифтеров — от двух до восьми человек в каждом. Импровизированная воздушная армада двинулась в направлении Золотистого озера, где выяснилось, что ульдры-налетчики уже отступали по скалистой пустоши к западу от водоема. Помещики открыли беспорядочный огонь из ружей и лучевых орудий — ульдры рассыпались во все стороны. Целиться с воздуха в наездников на рыскающих эрджинах очень трудно, и ульдрам удалось скрыться, понеся лишь минимальные потери. Между тем из-за облаков на помещичий воздушный флот ринулись два десятка спираний, и во мгновение ока дюжина аэромобилей, выведенных из строя, рухнула на землю. Прежде чем эскадра успела нанести ощутимый ответный удар, спираньи упорхнули, растворившись в тучах над западным горизонтом. Угрюмые и подавленные, защитники частной собственности подобрали соратников, искалеченных и оглушенных крушениями, и разъехались по своим поместьям. Первая совместная вылазка пришлых оказалась безрезультатной — дикари нанесли им поражение, применив более успешную тактику. Самые влиятельные землевладельцы собрались в Рассветной усадьбе, чтобы обсудить безрадостные события дня. Самонадеянность привела их в западню — их обвели вокруг пальца, заставили дорого заплатить за тщеславие. Домине Эрван Коллод, тучный помещик с довольно-таки высокопарными манерами (Шайна всегда его недолюбливала), оказался в числе ополченцев, сбитых спираньями. Толстяк отделался легким сотрясением мозга и множеством ушибов, но перенесенное унижение возбудило в нем жажду мщения: «Ни о каком мирном сосуществовании не может быть и речи, пока мы не переломим хребет альянсу вольных племен! Необходимо внушить им ужас — так, чтобы ни одному ульдре больше никогда не приходила в голову мысль о нападении на поместья!» «Боюсь, никакой возможности их усмирить не существует, — с мрачной иронией отозвался домине Иорис. — Сколько тысяч лет ульдры режут друг другу глотки? Кровожадность у них в крови». «Тем не менее, они не смеют заходить слишком далеко и никогда не перегибают палку, — заявил домине Коллод. — Уничтожим их стада, отравим их колодцы — ульдрам придется уступить!» «Предлагаемая тактика не представляется мне эффективной, — терпеливо возразил домине Йорис. — Серокожие умудряются выживать за счет охоты и собирательства в самых засушливых районах, и все наши усилия пропадут втуне». «Прежде всего следовало бы предъявить формальные претензии, — вмешался Джемаз. — В принципе, Вольный Алуан находится под покровительством Думы, и мы должны потребовать от Думы, чтобы та установила контроль над своими иждивенцами». Домине Коллод презрительно фыркнул: «И что это даст? Думой заправляют раскрепостители! Вы забыли их манифест?» Кельсе тоже не согласился: «Нельзя объявить независимость и сразу же просить о помощи». «Я не предлагаю ни о чем просить, — настаивал Джемаз. — Достаточно официального уведомления, направленного одним правительством суверенной страны другому. Я известил бы Думу о том, что вольные ульдры наносят ущерб не только нам, но и договорным племенам, находящимся под нашей защитой, и что в том случае, если Дума не способна удержать своих подопечных, нами будут приняты решительные меры — вплоть до оккупации Вольного Алуана и введения военного положения на всей его территории. Затем, если Дума по-прежнему не пошевельнет пальцем, а мы начнем военные действия, раскрепостители не смогут утверждать, что их не предупредили. В конечном счете, если нам так-таки придется усмирять гарганчей, по меньшей мере у нас будут для этого законные основания». «Какое дело гарганчам до законных оснований? — ворчал домине Коллод. — Для ульдры право всегда на стороне сильного». Шайна не могла сдержать язвительную усмешку: «Я предпочла бы не лицемерить — хотя бы для того, чтобы над нами не смеялись. Двести лет помещики распоряжались по праву сильного, и теперь, когда перевес на другой стороне, нам не подобает вспоминать о моральных устоях». «Лицемерие тут ни при чем, — отозвался Джемаз. — В любом конфликте слабая сторона терпит поражение. Не требуя от противника того, чего я не требую от себя, я предпочитаю быть победителем, а не побежденным». «Многое зависит от того, насколько требовательны к себе твои союзники», — заметила Шайна, покосившись на Коллода. «Джемаз, несомненно, прав, — сказал домине Йорис. — Для того, чтобы обосновать нашу позицию, необходимо прежде всего уведомить Думу». «Так и сделаем, сию же минуту, — кивнул домине Тэйнет из Балабара. — Наше собрание трудно назвать полномочным законодательным органом, но против выполнения нами этой конкретной функции, я думаю, никто возражать не станет». Помещики перешли в соседний кабинет. Кельсе вызвал по телефону Палату Хольруда в Оланже. На экране появилось лицо секретаря. Кельсе представился: «Вас беспокоит домине Кельсе Мэддок. Я представляю временный исполнительный комитет «Ордена защитников Уайи». Хотел бы передать важное сообщение председателю Думы». «Пост председателя Думы, домине Мэддок, в настоящее время занимает домине Эррис Замматцен. Он у себя в управлении, и охотно вас выслушает». Экран мигнул — появилась физиономия Замматцена: «Кельсе Мэддок? Мы встречались на вилле Мирасоль». «Совершенно верно. Я звоню вам по делу официального характера — возобновить знакомство мы сможем в другой раз. Выступая от имени временного исполнительного комитета «Ордена защитников Уайи», считаю своим долгом уведомить вас о том, что многочисленный отряд ульдр из племен Вольного Алуана, формально находящихся под опекой Думы, вчера совершил разбойничий набег на наши земли — в частности, на территорию Рассветного поместья, — сопровождавшийся убийствами и актами вандализма. Мы вынудили агрессоров отступить, и теперь ожидаем от Думы предотвращения любых подобных вылазок в дальнейшем». Эррис Замматцен немного помолчал, после чего произнес: «Подобные набеги, если они действительно имели место, непростительны, и заслуживают самого серьезного отношения». «Если они имели место? — гневно переспросил Кельсе. — Как это понимать? Разумеется, они имели место! Я только что сообщил вам об этом». Замматцен приподнял руку: «Прошу вас, домине Мэддок, не нужно раздражаться. Как частное лицо, я безусловно вам доверяю. В качестве председателя Думы, однако, я обязан подходить к делу с подобающей моей должности ответственностью и осторожностью». «Не вижу, почему бы должность позволяла вам сомневаться в моих словах. «Орден защитников Уайи» уведомляет вас, в моем лице, что эти набеги имели место, и требует, чтобы вы обеспечили их полное прекращение. В противном случае мы будем вынуждены обороняться самостоятельно». Эррис Замматцен придал своему голосу весомую назидательность: «Приходится обратить ваше внимание на необходимость учитывать определенные обстоятельства. Прежде всего, не забывайте, что Дума — правительственный орган, представляющий все население Корифона и, следовательно, обязанный защищать интересы всего населения. В Алуане пришлые составляют меньшинство даже на территории так называемых поместий, в связи с чем помещики не могут притязать ни на какую-либо автономию, ни на какие-либо далеко идущие представительные полномочия. Кроме того, разрешите напомнить вам о недавно опубликованном Думой указе, предписывающем реорганизацию пресловутых «поместий Корифона». Мы до сих пор не получили никакого подтверждения вашего ознакомления с этим указом». Чувствуя, что вспыльчивый Кельсе готов разразиться проклятиями, домине Йорис выступил вперед: «Упомянутые вами вопросы спорны и подлежат дальнейшему обсуждению. Мы надеемся на то, что они могут быть решены без применения насилия. Ваши замечания, однако, не служат официальным подтверждением получения уведомления, только что представленного на ваше рассмотрение домине Кельсе Мэддоком». «Такое подтверждение невозможно, — отозвался Замматцен, — потому что Дума не признаёт предпосылки, на которых основано ваше уведомление. Более того, мы получили сведения, противоречащие вашим заявлениям, в связи с чем я приказываю вам воздержаться от любых дальнейших действий, враждебных по отношению к племенам Вольного Алуана». Кельсе издал сдавленный возглас, выражавший одновременно изумление и раздражение: «Таким образом, вы подвергаете сомнению достоверность моего сообщения?» «Ничего подобного. Я всего лишь констатирую тот факт, что Думой получены противоречащие сведения». Домине Йорис снова вмешался в разговор: «В таком случае мы предлагаем вам посетить Рассветное поместье и провести расследование самостоятельно. После того, как достоверность нашего извещения будет подтверждена вами лично — в чем я не сомневаюсь, — вы сможете принять надлежащие меры в отношении племен Вольного Алуана, пользуясь предоставленными вам полномочиями». Эррис Замматцен размышлял секунд тридцать: «Хорошо, я проведу такое расследование — вместе с моими коллегами. Тем временем я попросил бы вас воздержаться от любых дальнейших нападений или актов возмездия. Другие стороны, участвующие в конфликте, получат от меня сходные указания». На лице домине Йориса появилась холодная натянутая улыбка: «Мы будем очень рады принять у себя депутатов Думы и выработать соглашение, устраивающее все заинтересованные стороны. С нашей точки зрения, чем скорее это произойдет, тем лучше. Тем временем, хотя мы не признаём за вами право давать нам какие-либо указания или даже рекомендации, мы постараемся воздерживаться от нападения на племена Вольного Алуана, ограничиваясь исключительно обороной нашей суверенной территории». «Когда следует ожидать вашего прибытия в Рассветное поместье?» — спросил Кельсе. «Послезавтра — если ни у кого нет возражений». Глава 13 Помещики, за исключением Джерда Джемаза, разъехались по домам. Ночь опустилась на Алуан. Шайна вышла посидеть на лужайке перед парадным входом, откуда открывался вид на озаренную звездами панораму окрестностей. Мысленные узлы начинали распускаться, внутренние противоречия разрешались сами собой — простейшим образом. Шайна любила Рассветную усадьбу. Таков был элементарный факт, часть бесспорной действительности. Рассветная усадьба, с ее историей и традициями, дышала своей трепетной жизнью. Усадьба была организмом, жадно стремившимся не погибнуть. Если Шайна собиралась жить в Рассветной усадьбе, ей надлежало ее защищать. Если же она сочувствовала делу, враждебному усадьбе, ей надлежало покинуть ее и обосноваться в другом месте — что, разумеется, немыслимо. Шайна вспомнила Эльво Глиссама и улыбнулась. Сегодня, когда помещики улетели наказывать разбойников, Глиссам уговаривал ее уехать в Оланж и вступить с ним в брак, на что Шайна ответила бесцеремонным, почти рассеянным отказом. Эльво смирился с ее приговором без удивления и выразил намерение вернуться в Оланж как можно скорее. «Ну и ладно, — подумала Шайна. — Жизнь продолжается». Она вернулась в дом. В кабинете еще горел свет: вечерняя беседа Джерда Джемаза и Кельсе затянулась. Шайна поднялась по лестнице в свою спальню, выходившую на западную веранду. Шайна проснулась. В глубоком мраке ночи не было ни голосов, ни шорохов. И все же что-то разбудило ее. Мягкий, тихий стук в дверь. Шайна сонно выбралась из постели, прошла, спотыкаясь, к двери и распахнула ее. На веранде ее ждала высокая фигура — тень темнее ночи. Шайна мгновенно узнала гостя, и сонливость сняло как рукой. Она включила свет в спальне: «Джорджол! Что ты тут делаешь? Как ты сюда попал?» «Я пришел к тебе». Шайна в замешательстве выглянула наружу, на темную веранду: «Кто тебя впустил?» «Никто, — Джорджол бесшумно усмехнулся. — Я взобрался по угловой колонне — как в старые добрые времена». «Ты с ума сошел! Зачем ты это сделал?» «Неужели не понятно?» — Джорджол уже подался вперед, очевидно намереваясь зайти в спальню, но Шайна выскользнула мимо него на веранду. Глухая ночь, полная тишина. Усеянные белыми цветами гирлянды арабеллы, вьющейся по колоннам на крышу, распространяли приторное благоухание. Джорджол подошел чуть ближе — Шайна отступила к балюстраде. В темноте можно было различить только дрожащие блестки отражений звезд в Коростельном пруду. Джорджол обнял Шайну за талию и наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Шайна отвернулась: «Джорджол, перестань! Все это ни к чему. Совершенно не понимаю, зачем ты сюда явился. Уходи — так будет лучше для всех, честное слово». «Ну что ты, что ты ломаешься? — шептал Джорджол. — Ты меня любишь, я тебя люблю: так всегда было, всю жизнь, и теперь нам уже никто не помешает!» «Нет, Джорджол, все не так просто. Я не та, что была пять лет тому назад, ты тоже не тот». «Да, мы не те, что прежде! Я возмужал, стал влиятельным человеком! Пять лет я страдал по тебе, мечтал о тебе, а с тех пор, как увидел тебя в Оланже, ни о чем другом уже не думаю». Шайна с трудом рассмеялась: «Очнись, Джорджол! Уходи. Вернешься завтра утром — мы будем рады тебя принять». «Ха! Меня выгонят! Мы теперь враги — разве ты забыла?» «Что ж, тогда тебе придется исправиться и впредь вести себя хорошо. А теперь — спокойной ночи. Я пойду спать». «Нет! — Джорджол говорил с горячечной серьезностью. — Послушай меня, Шайна! Уезжай со мной, живи со мной! Шайна, девочка моя дорогая! Тебе нельзя оставаться с напыщенными тиранами-помещиками, ты не такая! Отважная душа, живи со мной, на свободе! Мы — вольные птицы, мы будем счастливы, у нас будет все, чего ты пожелаешь, все, что есть в этом мире! Ты не помещица, здесь тебе не место — ты это знаешь лучше меня!» «Джорджол, ты жестоко ошибаешься! Здесь мой дом, и я к нему привязана всем сердцем». «Но ко мне ты привязана больше? Ты меня любишь? Скажи мне, Шайна, скажи, драгоценная моя!» «Я не люблю тебя, совсем не люблю. Раз уж на то пошло, и люблю другого». «Кого? Глиссама?» «Конечно, нет!» «Значит, Джемаза! Скажи! Так ведь?» «Разве это не мое личное дело, Кексик?» «Не зови меня Кексиком! — Джорджол напрягся, повысил голос. — И это не только твое дело, потому что ты мне нужна, я тебя хочу! Джерд Джемаз — твой новый любовник! Ты этого не отрицаешь. Значит, это так!» «Нет у меня никаких любовников, Джорджол, ни новых, ни старых! И отпусти меня, пожалуйста!» — возбужденный Джорджол схватил ее за руки. Джорджол хрипло шептал: «Прошу тебя, Шайна, дорогая моя, скажи, что это неправда, что ты меня любишь!» «Мне очень жаль, Джорджол, но это правда, и я тебя не люблю. А теперь спокойной ночи. Мне пора спать». Джорджол издал короткий противный смешок: «Что ты думаешь, я смирюсь с поражением? Вот так просто? Будто ты меня не знаешь! Я пришел забрать тебя, и заберу — ты уедешь со мной. Ничего, стерпится — слюбится. Смотри, не дерись, хуже будет!» Шайна отпрянула, испуганная и растерянная, но пальцы Джорджола обхватили ее кисти железными тисками. Шайна набрала воздуха, чтобы закричать. Одна ладонь с длинными пальцами схватила ее за горло, другая, сжавшись в кулак, быстрым ловким движением ударила ее в солнечное сплетение — у Шайны потемнело в глазах, она задыхалась, колени ее подогнулись... Кто-то зажег фонари под навесом веранды. Шайна почувствовала суматоху быстрых движений; раздался низкий возглас, полный досады и смятения. Пошатываясь, Шайна отступила на несколько шагов и прислонилась к стене. Джорджол лежал, согнувшись пополам, спиной к балюстраде. У него на бедре поблескивали ножны, из-за кушака выглядывала костяная рукоятка пистолета. Рука Джорджола дрогнула, потянулась к пистолету. Джерд Джемаз шагнул вперед, пнул Джорджола в руку — пистолет с тяжелым стуком откатился по настилу веранды. Шайна торопливо нагнулась и подобрала пистолет; лицо ее горело от смущения: неужели Джемаз все слышал? Трое стояли без движения: бледный Джорджол, раздираемый противоречивыми страстями; мрачный, стреляющий глазами исподлобья Джемаз; Шайна, наэлектризованная отвратительно приятным волнением. Джорджол повернулся к Шайне — ей показалось, что в диковатом лице с округлившимися глазами она узнала мальчишеские черты Кексика. «Шайна, милая Шайна! Ты уедешь со мной?» «Нет, Джорджол, конечно нет! Об этом не может быть и речи. Я не ульдра, мне становится плохо при одной мысли о кочевой жизни». Из груди Джорджола вырвался мучительный, срывающийся возглас, крик души: «А! Ты такая же, как все пришлые!» «Надеюсь, что нет. Я просто такая, какая есть». Джорджол гневно выпрямился: «Заклинаю тебя жизнью твоего брата, которую я спас! Это семейный долг чести, в его уплате отказать нельзя!» Со стороны Джемаза послышался странный звук — сдавленное, заикающееся начало фразы, застрявшей на языке и не находящей выхода. Наконец, Джемаз проговорил: «Хочешь, чтобы я сказал правду?» Джорджол моргнул, наклонил голову набок: «Какую такую правду?» «С твоей стороны было бы лучше всего извиниться перед леди Шайной, заверить ее в том, что никакого обязательства не существует, и удалиться подобру-поздорову». Джорджол ответил каменным тоном: «Долг существует, и я требую, чтобы она его уплатила». «Долг не существует и никогда не существовал. Когда эрджин напал на Кельсе, ты взобрался на скалу и наблюдал за тем, как зверь разрывает Кельсе на куски. Когда ты заметил, что подбегает Шайна, ты прицелился и пристрелил эрджина сверху, спрыгнул туда, где лежал Кельсе, и притворился, что участвовал в потасовке — ты успел даже вымазаться кровью Кельсе. Но ты не пытался его спасти. Пока хищник его калечил, ты спокойно стоял и смотрел». «Ложь! — прошептал Джорджол. — Тебя там не было». От Джемаза веяло морозом, как от формулы, описывающей закон природы: «Там был Кургеч. И он все видел». Сжав кулаки и зажмурив глаза, Джорджол взвыл от отчаяния — неожиданно певучим контральто. Подбежав к углу веранды, он перемахнул через балюстраду и был таков. Шайна обернулась к Джемазу и с ужасом спросила: «Это правда?» «Правда». «Не может быть, — бормотала Шайна, вспоминая давно минувшие дни. — Это невозможно себе представить, такого не бывает...» Движением естественным, как порыв ветра под звездным куполом небес, Шайна с рыданиями упала в объятия Джемаза, прижавшись к его груди. На веранду медленно поднялся Кельсе. «Это правда, — сказал он. — Я слышал ваш разговор. Я подозревал это пять долгих лет. Всю свою жизнь он нас люто ненавидел. В один прекрасный день я его убью». Глава 14 В черном с серебряными обводами воздушном лимузине «Эллюкс» делегация нотаблей Думы прибыла в Рассветное поместье. Эрриса Замматцена и шестерых его спутников встречал в полном составе руководящий комитет «Ордена защитников Уайи»: девять помещиков, избранных и уполномоченных посредством проведения поспешного телефонного референдума среди владельцев Договорных земель. Домине Йорис выступил с суховатой приветственной речью, призванной придать встрече официальную окраску прежде, чем будут выдвинуты какие-либо возражения. По той же причине помещики явились в церемониальных одеждах и головных уборах с геральдическими знаками. Напротив, одежда нотаблей была почти демонстративно повседневной. ««Орден защитников Уайи» рад возможности принять нотаблей в Рассветном поместье, — произнес домине Иорис. — Мы искренне надеемся на то, что предстоящее совещание будет способствовать устранению недоразумений, осложняющих отношения наших суверенных общин. Мы рассчитываем также на то, что ваш подход к обсуждению этих вопросов будет конструктивным и реалистичным. Со своей стороны, мы стремимся к тесному сотрудничеству с руководством Сцинтарре и к дальнейшему укреплению дружеских связей с этим континентом». Замматцен рассмеялся: «Домине Йорис, благодарю вас за гостеприимство. Как вы хорошо понимаете, я не могу принять подразумеваемые вами допущения или даже отнестись к ним серьезно. Мы приехали, чтобы познакомиться с местными условиями и получить сведения, которые позволили бы нам осуществлять управление вашим регионом с учетом интересов большинства населения, заручившись, в конечном счете, если не поддержкой, то по меньшей мере пониманием необходимости со стороны меньшинств». «Наши позиции, возможно, не столь несовместимы, как может показаться на первый взгляд, — ответил домине Йорис, не проявляя ни малейших эмоций. — Предлагаю немного подкрепиться — домине Мэддок позаботился о закусках и напитках. Затем, когда вы сочтете это своевременным, мы сможем продолжить обсуждение интересующих нас проблем в парадной столовой». Примерно полчаса две группы обменивались осторожными комплиментами на лужайке с западной стороны усадьбы, после чего удалились в парадную столовую. Официальные костюмы членов руководящего комитета соответствовали благородному убранству помещения, величественности его пропорций, изысканности старого резного дерева. Кельсе усадил нотаблей с одной стороны длинного стола, а членов руководящего комитета — с другой. Эррис Замматцен напористо взял на себя роль координатора встречи: «Не буду делать вид, что мы прибыли сюда с какой-либо иной целью, кроме той, которая очевидна для всех. Дума — единственное административное учреждение на Корифоне. Нотабли непосредственно представляют население Сцинтарре; в то же время Дума — форум, призванный защищать интересы жителей Уайи. Ульдры находятся под нашей благотворительной опекой. Поместья Алуана также контролируются Думой на основании формальных протоколов и устоявшихся традиций. Обитателям Алуана предоставляется право подачи петиций и апелляций. Как вам известно, мы сочли своим долгом издать указ, с положениями которого вы, без всякого сомнения, уже успели познакомиться, — теперь Эррис Замматцен многозначительно выделял каждое слово. — Мы не можем примириться с непокорностью нескольких сотен упрямцев, желающих во что бы то ни стало сохранить аристократические преимущества, не принадлежащие им по праву; дальнейшее сопротивление недопустимо. В Алуане давно уже пора создать более естественное и справедливое общественное устройство. Обязан напомнить вам о том, что абсолютная единоличная власть помещиков, достигнутая насилием и принуждением и распространяющаяся на огромные территории, отныне отменяется. Теперь власть принадлежит коренным племенам, являющимся исконными и правомочными владельцами земель. Мы не желаем подвергать кого-либо лишениям или преследованиям и сделаем все возможное для обеспечения упорядоченной передачи власти». Домине Иорис ответил со свойственной ему безмятежностью: «Мы отвергаем ваш указ. По всей видимости, он был издан исходя из альтруистических побуждений, что делает вам честь. Тем не менее, он содержит ряд доктринерских, практически нецелесообразных допущений. Позвольте указать на тот факт, что возможность самоопределения является неотъемлемым правом любой общины, независимо от ее многочисленности, если устои этой общины в целом соответствуют Хартии Ойкумены. Наши устои согласуются с принципами Хартии, и мы претендуем на право самоопределения. Вы можете возразить, заявив, что наше самоопределение приводит к ущемлению прав коренных племен. Это возражение легко опровергнуть. Преимущества, которыми пользуются благодаря нам коренные кочевые племена, не существовали в прошлом и позволяют им вести оптимальное с их точки зрения существование. Наши плотины, водохранилища и ирригационные системы гарантируют договорным ульдрам и их стадам круглогодичный доступ к питьевой воде. Когда ульдры нуждаются в деньгах на покупку импортных изделий, им предоставляется возможность временного или постоянного трудоустройства, по их усмотрению. Их свобода передвижения неограничена, они могут пересекать любые земли, кроме нескольких акров, непосредственно прилегающих к усадьбам. Таким образом, по существу, одна и та же территория эффективно и взаимовыгодно используется представителями двух общин и двух культур. Мы никого не эксплуатируем; мы прибегаем к принуждению только в целях самообороны и защиты наших союзников из договорных племен. Мы оказываем ульдрам медицинскую помощь; время от времени мы выполняем правоохранительные функции, хотя это случается очень редко, так как племена, как правило, самостоятельно наказывают преступников по своим законам. Мы считаем, что Дума введена в заблуждение и приняла опрометчивое решение под влиянием так называемых «раскрепостителей», жонглирующих абстрактными понятиями и забывающих о фактах. Спрашивается: какую пользу может принести ваш указ? Никакой. Что он дает ульдрам — кроме того, что у них уже есть? Ничего. Но принуждение к выполнению вашего указа нанесло бы ущерб и кочевникам, и нам. Ваша законодательная деятельность, если бы она имела какие-нибудь последствия, давно уже навлекла бы на нас беду. Единственное достоинство Думы заключается в том, что ее можно игнорировать». Со встречным возражением выступила Аделис Лам, тощая нервозная дама с костлявым лицом и бегающими глазами. Она говорила возбужденно и настойчиво, подчеркивая слова тычками указательного пальца в воздух: «Нельзя забывать о происхождении права собственности и законности наследования. Домине Йорис употребил выражения «доктринерские допущения» и «абстрактные понятия» в уничижительном смысле. Должна заметить, что любое право, любые этические нормы, любая нравственность основаны на доктринах и абстрактных принципах, служащих эталонами для оценки конкретных ситуаций. Применяя чисто прагматический подход, мы остаемся без морального компаса и лишаемся устоев цивилизации; этика, выгодная власть имущим, навязывается насильно и становится средством порабощения. Поэтому в своих указах Дума руководствуется не столько сиюминутными практическими потребностями, сколько фундаментальными теоретическими представлениями. Одно из таких фундаментальных представлений заключается в том, что приобретенное силой или обманом, похищенное или незаконно конфискованное право собственности никогда не вступает в силу, независимо от того, сколько времени прошло после захвата собственности, будь то две минуты или двести лет. Правонарушение остается правонарушением, и нанесенный правонарушителем ущерб должен быть возмещен его потомками и наследниками потомкам и наследникам потерпевшей стороны. Опять же, вы пренебрежительно отозвались о раскрепостителях. Я же, напротив, считаю, что раскрепостители заслуживают высочайшей похвалы за идеализм и энергию, позволившие им побудить нашу порой медлительную Думу к решительным мерам». «Ваши замечания звучали бы убедительнее, — холодно вставил Джерд Джемаз, — если бы вы не были лицемерами, на каждом шагу попирающими...» «Лицемерами? — вспылила Аделис Лам. — Домине Джемаз, меня поражает ваша неспособность выбирать выражения!» Эррис Замматцен с укоризной произнес: «Я надеялся, что наше совещание обойдется без личных выпадов, угроз и оскорблений. Мне очень жаль, что домине Джемаз позволяет себе невоздержанность». «Пусть обзывают нас, пусть оскорбляют! — воскликнула разгневанная Аделис Лам. — Наша совесть чиста, а именно этого они не могут сказать о себе!» Джемаз спокойно выслушал ее, после чего продолжил: «Мое замечание — не личный выпад, а констатация факта, причем наглядно доказуемого факта. Вы издаете законы, карающие наши воображаемые преступления, а тем временем допускаете на территории Сцинтарре и всего Вольного Алуана правонарушение, запрещенное на всех обитаемых планетах Ойкумены: рабство. Подозреваю, что по меньшей мере некоторые из присутствующих делегатов Думы — рабовладельцы». Замматцен поджал губы: «Надо полагать, вы имеете в виду эрджинов. Вопрос о правах эрджинов еще не решен». «Эрджины не относятся к числу разумных существ! — заявила Аделис Лам. — Их способности не соответствуют ни юридическому, ни какому-либо иному определению «разума». Смышленые звери, не более того». «Мы можем продемонстрировать обратное, устранив любые сомнения, — возразил Джемаз. — Прежде чем обвинять нас в абстрактных преступлениях, вам самим следовало бы не смотреть сквозь пальцы на заведомые правонарушения, совершаемые повсеместно и ежеминутно». В голосе Замматцена появилась тревожная нотка: «Ваши аргументы достаточно убедительны, но их невозможно назвать неопровержимыми, если вы не предъявите фактические доказательства. А в вашей способности предъявить такие доказательства я сомневаюсь». Аделис Лам протестовала: «Мы уклоняемся от обсуждаемого вопроса! Положение эрджинов не имеет никакого отношения к наследованию прав собственности в Алуане». «У нас достаточно времени, — задумчиво сказал Замматцен. — Я был бы не прочь окончательно выяснить вопрос об эрджинах». Известный сварливостью нотабль Таддиос Тарр пробурчал: «Если эрджины разумны, вся хваленая непредвзятость Думы не стоит ломаного гроша!» Джерд Джемаз поднялся на ноги: «Думаю, мы сможем вас удивить». Эррис Замматцен осторожно спросил: «Каким образом?» «Продемонстрируем одну «забавную шутку», по выражению покойного Ютера Мэддока. Но вы смеяться не будете, за это я ручаюсь». Шайна и Эльво Глиссам слушали дебаты, сидя в стороне, у стены парадной столовой. «Никак не возьму в толк: что тут смешного? — пробормотала Шайна и повернулась к Глиссаму. — Вы догадываетесь, о какой такой «шутке» писал отец?» «Не имею ни малейшего представления», — покачал головой Глиссам. Нотабли сели в серебристо-черный лимузин «Эллюкс». Джерд Джемаз взялся за штурвал, и экипаж поднялся в воздух в сопровождении десяти хорошо вооруженных аэромобилей. Джемаз взял курс на северо-запад, над самым впечатляющим районом Рассветного поместья — землей величественных видов и далеких перспектив. Вдали появилась гигантская ступень эскарпа — за ним начиналась Пальга. Угрожающе вырастали пики Вольводеса, ландшафт становился пустынным, иссеченным руслами-каньонами. На дне широкого каньона блестела медлительная река, Меллорус. Джемаз изменил направление полета и спустился в речную долину, держась лишь в нескольких сотнях метров над водой. Стены каньона становились все круче и выше, заслоняя небо. Через несколько минут лимузин пролетел над знакомыми Джемазу искусственно орошаемыми огородами и фруктовыми садами. Движение «Эллюкса» замедлилось — теперь они парили, едва перемещаясь вверх по течению реки, уже превратившейся в резвый горный ручей. Джерд Джемаз обернулся к нотаблям: «То, что я собираюсь вам показать, видели очень немногие. До сих пор очевидцами были главным образом ветроходы, потому что неподалеку находится лагерь, где разводят, дрессируют и готовят к экспорту эрджинов. Нельзя сказать, что предстоящая демонстрация не сопряжена с опасностью, но когда мы закончим, вы согласитесь, что у меня были достаточные основания для того, чтобы подвергнуть вас такому риску. В любом случае, огневая мощь десяти машин достаточна для отражения большинства нападений, а бронированный корпус «Эллюкса» защитит вас от пуль, выпущенных из длинноствольных ружей, популярных в Пальге». «Надеюсь, — отозвался Джулиас Метейр, — что вы намерены показать нам нечто более убедительное, нежели парад эрджинов, обученных надевать штаны и маршировать в ногу». Аделис Лам не скрывала неприязни: «Мне не следовало принимать участие в этой затее. С моей стороны было бы глупо погибнуть или даже получить пулевое ранение ради удовлетворения ваших беспочвенных фантазий». Джерд Джемаз ничего не ответил. Он опустил черный лимузин на площадку перед святилищем из розового кварца с золотой филигранью. Двери открылись, трап опустился: нотабли вышли на розовые мраморные плиты. «Что это?» — тихо спросил потрясенный Джулиас Метейр. «По-видимому, храм или исторический монумент, возведенный задолго до появления первых людей на Корифоне. Барельефы отражают хронику развития цивилизации эрджинов». «Цивилизации?» — отозвалась Аделис Лам. «Убедитесь сами. Здесь изображены эрджины, управляющие, судя по всему, космическими кораблями. Большое внимание уделяется битвам с морфотами, также пользующимися оружием и другими принадлежностями, свидетельствующими о высоком уровне развития технологии. Таким образом, в свое время у морфотов тоже была своего рода цивилизация. Наконец, некоторые панно посвящены войне эрджинов с людьми». Эррис Замматцен выступил вперед, чтобы изучить семиярусный фасад. Другие последовали за ним, разглядывая резные шедевры и с изумлением обмениваясь тихими фразами. Один за другим конвойные летательные аппараты опустились в каньон и приземлились. Их пилоты и пассажиры тоже вышли полюбоваться диковинным зрелищем. Замматцен обратился к Джемазу: «Это и есть «забавная шутка», обещанная Ютером Мэддоком?» «Надо полагать». «Что в ней забавного?» «Невероятная, превосходящая всякое разумение способность рода человеческого предаваться самообману». «У большинства людей разочарование в себе вызывает сожаление и стыд, а не служит предметом насмешек, — сухо обронил Замматцен. — У покойного Мэддока было извращенное чувство юмора». «Позволю себе с вами не согласиться». Эррис Замматцен проигнорировал последнее замечание: «Дрессировочный лагерь ветроходов где-то рядом?» «Чуть выше по течению. До него меньше километра». «Почему бы нам не отправиться туда сию минуту и не положить конец работорговле раз и навсегда?» Джерд Джемаз пожал плечами: «Не могу гарантировать вам безопасность. Но мы достаточно хорошо вооружены. Если потребуется, мы сможем обороняться». «Что вам известно о лагере ветроходов?» «Знаю не больше вашего. Я впервые побывал здесь примерно неделю тому назад, видел лагерь только издали и был вынужден поспешно ретироваться». Задумчиво потирая подбородок, Замматцен спросил: «Вольные ульдры, пожалуй, не на шутку возмутятся, если их лишат возможности ездить на эрджинах — как вы думаете?» Джемаз ухмыльнулся: «Никто не мешает им покупать криптид у договорных племен». Эррис Замматцен решил посоветоваться с другими нотаблями. Они спорили минут десять, после чего Замматцен снова подошел к Джемазу: «Мы хотели бы осмотреть дрессировочный лагерь, если это можно сделать, не подвергаясь чрезмерной опасности». «Сделаем все, что можем». Лагерь и его продолговатые строения не изменились с тех пор, как Джемаз побывал здесь в компании Моффамеда, хотя теперь он казался еще более сонным и безлюдным. У стены одного из зданий на корточках сидели два ветрохода. Заметив спускающиеся летательные аппараты, они медленно поднялись на ноги и опасливо обменялись парой фраз, явно готовые пуститься наутек. Джемаз опустил лимузин на землю прямо перед крупнейшей из каменных построек. Открыв дверь, он выдвинул трап и вышел. За ним последовали Замматцен и другие, более или менее встревоженные нотабли. Джемаз подозвал ветроходов движением руки. Те приблизились без особого энтузиазма. Джемаз спросил: «Где начальник этого учреждения?» Ветроходы подняли брови: «Начальник?» «Лицо, управляющее лагерем». Ветроходы посовещались вполголоса, после чего один спросил: «Вы, наверное, говорите о старейшине? Если так, вот он, перед вами». Из глубины каменного здания подобно рыбе, всплывающей на поверхность омута, появился необычайных размеров эрджин, облезший по всему телу, лишенный даже щетинистых лицевых пучков; его белесая морщинистая шкура напоминала оттенком змеиное брюхо. Никогда еще Джерд Джемаз не видел эрджина столь устрашающих пропорций, столь деспотической внешности. Монстр еле заметно повернул голову, бросив взгляд в сторону: один из ветроходов судорожно выпрямился, будто пораженный электрическим током, и поспешно занял место рядом с эрджином, чтобы выполнять функции переводчика телепатических сообщений. «Что вам нужно?» — спросил старейшина эрджинов. Замматцен ответил: «Мы — депутаты Думы, высшего правительственного органа планеты Корифон». «Континента Сцинтарре», — поправил его Джемаз. Замматцен продолжал: «Порабощение разумных существ незаконно как на территории Сцинтарре, так и на любой планете Ойкумены. Нам известно, что эрджинов порабощают — наездники из кочевых племен принуждают их служить, как домашний скот, а в домах Оланжа и других городов Сцинтарре их эксплуатируют в качестве прислуги». «Мы не рабы», — заявил старейшина эрджинов устами ветрохода. «Эрджины — рабы согласно нашему определению, и мы прибыли сюда, чтобы положить конец такому положению вещей. Эрджинов больше не будут продавать ни ульдрам, ни жителям Сцинтарре, а эрджины, уже находящиеся в услужении, будут освобождены». «Мы не рабы», — повторил монстр. «Если вы — не рабы, то кто вы?» Старейшина эрджинов передал сообщение: «Я знал, что вы придете. За вашей стаей летучих кораблей следили с тех пор, как вы приблизились к Памятнику. Вас ожидали». «Не вижу никаких признаков подготовки к знаменательному событию», — сухо заметил Замматцен. «Подготовка к знаменательным событиям ведется в других местах. Мы не продавали рабов: мы засылали диверсантов. Сигнал к восстанию уже передан. Это наша планета, и других хозяев на ней больше не будет». Многие нотабли открыли рты и забыли их закрыть. Замматцен потрясенно уставился на Иориса и Джемаза, лицо его исказилось, как от мучительной боли: «О чем говорит это существо? Может ли в этом быть какая-то доля правды?» «Не знаю, — сказал Джемаз. — Вызовите Оланж по радио и узнайте сами». Замматцен побежал к лимузину, с усилием передвигая ноги, не привыкшие торопиться. Несколько секунд Джемаз задумчиво рассматривал старейшину эрджинов, после чего спросил: «Намереваетесь ли вы расправиться с нами, здесь и сейчас?» «Вас мало, у вас много орудий. Нести большие потери, пытаясь уничтожить вас здесь, было бы невыгодно. Улетайте туда, откуда прибыли». Джемаз и Йорис отошли к лимузину нотаблей. Замматцен закончил переговоры по радио; он побледнел, у него на лбу выступили капельки пота: «Эрджины устроили погром в Оланже. Вся столица — сумасшедший дом!» Джемаз сел за штурвал: «Пора убираться подобру-поздорову, пока старый эрджин не передумал». «Разве нельзя убедить его в бессмысленности насилия? Разве он не может отозвать погромщиков? — вскричала Аделис Лам. — Они убивают, жгут, разрушают! Горят виллы, льются реки крови! Пустите меня! Я обращусь к старейшине с мольбой о перемирии!» Джемаз схватил ее за шиворот и заставил сесть: «Никого вы ни в чем не убедите. Если бы он мыслил рационально, то не готовился бы к мятежу в первую очередь. Вы хотите жить или нет? Поехали!» Глава 15 Самых впечатляющих успехов восставшим эрджинам удалось добиться в Оланже, где не более тысячи тварей-телепатов полностью подчинили себе город. Столичные жители либо истерически отдавали себя на растерзание, либо бежали кто куда. Иные прятались в джунглях, некоторые успели уехать на загородные дачи в Сердоликовых горах, отдельные счастливчики скрылись в море на своих яхтах или на яхтах друзей, кое-кому удалось улететь на острова Хурманского моря или в Уайю. Сопротивление оказывалось лишь изредка и на удивление вяло. Впоследствии, когда историки и социологи изучали быстротечные события Бунта Эрджинов и задавали уцелевшим горожанам вопрос: «Почему вы не дрались, защищая свои дома?», в ответ предлагались, как правило, объяснения сходного характера: «Мы не были организованы», «Нами никто не руководил», «Мы не знали, что делать», «Я не привык пользоваться оружием», «Я мирный человек и никогда не думал, что мне придется обороняться». Помещики Уайи собрали экспедиционную армию численностью три тысячи человек — в нее входили, в частности, отряды добровольцев-кочевников из договорных племен. Две недели осторожных разведок, бомбардировок с воздуха и атак с использованием импровизированных бронетранспортеров позволили очистить некогда красивый город от погромщиков, рассыпавшихся разрозненными бандами по сельской местности. Еще две недели воздушные и наземные моторизованные патрули преследовали и уничтожали беглецов. [18] Затем, без какого-либо официального оповещения об окончании войны, экспедиционные войска вернулись в Уайю, а жители Сцинтарре удрученно занялись постройкой новых городов на пепелищах. 18 В последние дни мятежа совет директоров БЭЭ (партии «Борцов за эмансипацию эрджинов»), собравшийся в Оланже по возвращении его членов из загородных убежищ, осудил эту «оргию бесполезного и бессмысленного кровопролития». Руководители БЭЭ советовали по возможности захватывать эрджинов живьем, а не убивать их — с тем, чтобы дальнейшие образование и перевоспитание пленников побудили их к созданию нового мирного сообщества на территории некоего непоименованного района Уайи. В эмоциональной атмосфере, сложившейся в период ликвидации последствий бунта, однако, рекомендации правозащитников не нашли должного отклика. Вольные ульдры пострадали от мятежа не меньше пришлых обитателей Сцинтарре. Сразу после передачи телепатического призыва к восстанию эрджины, как один, поднялись на дыбы и сбросили синих наездников, не обращая внимания на электрические шиповатые уздечки и шпоры, после чего приступили к методическому растерзанию всех людей, попавшихся на глаза. Эрджины, содержавшиеся в неволе, разломали клетки или перелезли через ограды, разомкнув электрические цепи, и напали на таборы. Оправившись от первоначального шока, ульдры схватились за оружие и принялись драться с кровожадной энергией, не уступавшей дикой ярости эрджинов. В конечном счете кочевники преуспели, истребив большинство эрджинов и обратив в бегство оставшихся в живых. Примитивные племена, населяющие труднодоступные районы — такие, как клинкаты и носовещатели — понесли наибольшие потери, тогда как среди гарганчей, голубых всадников, хунгов и ноалей число жертв было относительно небольшим. Две недели спустя Серый Принц созвал Большое Кару гарганчей, хунгов, вислогубых и нескольких других племен. Обратившись к кочевникам с пылкой речью, он объявил Бунт Эрджинов результатом тайного сговора пришлых владельцев Договорных земель и закончил выступление леденящим кровь воплем ненависти, как и подобает воину-ульдре, приносящему торжественную клятву мщения. Опьяненные злобой и кшенгом, [19] дикари ответили не менее устрашающими выкриками, и на следующее утро орда вольных ульдр двинулась на восток, намеренная смести пришлых с лица алуанской земли. 19 Кшенг (непереводимый термин): темная, не поддающаяся точному определению страсть, своего рода «жажда ужаса» — смутное, но непреоборимое стремление причинять страдания и внушать истерический страх, лихорадочное желание предаваться садистическим излишествам. Кельсе узнал от Кургеча о предстоящем вторжении и немедленно известил генеральный штаб «Ордена защитников Уайи», сформированный в ходе подавления мятежа эрджинов. Вновь была мобилизована эскадра помещиков, направившаяся к Марганцевым утесам — огромному отрогу глянцево-черного аспидного сланца, нависающему над Равниной Бродячих Костей, где отряд ао — сотня всадников на криптидах — осторожно производил предварительные оборонительные маневры, замедляя продвижение осатаневших от кшенга воинов Вольного Алуана и заставляя их скапливаться вдоль линии фронта. По мере приближения эскадры из облаков опять вынырнули спираньи, но на этот раз их появления ждали, и налетчиков испепелили лучевыми орудиями с радарными устройствами захвата и сопровождения цели. Несмотря на фанатическую целеустремленность, вольные ульдры рассеялись, отступили по Равнине Бродячих Костей и в конечном счете укрылись в лесу черных джинкго на склонах Золоченых гор. Кельсе участвовал в этой операции, управляя переоборудованным в канонерку грузовым аэромобилем из Рассветной усадьбы. С ним были одиннадцать человек — семеро родственников и четверо погонщиков-ао. Через несколько минут после начала стычки разрывная пуля, выпущенная гарганчем, отскочила рикошетом от внутренней перегородки и превратила в кровавое месиво плечо Эрншальта Мэддока, двоюродного брата Кельсе. Военные действия к тому времени уже практически закончились; Кельсе связался с командиром эскадры и получил разрешение срочно вернуться с раненым в Рассветную усадьбу. Пока он летел на север, Кельсе заметил над горизонтом столб черного дыма, сразу же вызвавший у него тревожное предчувствие. Он попытался вызвать Рассветную усадьбу по радио, но ему никто не отвечал, что только усугубило его уверенность в том, что пришла беда. Выжимая из старого аэромобиля всю возможную скорость, через несколько минут Кельсе уже мчался над полями, окружавшими усадьбу. Дым поднимался над зернохранилищем, что на берегу Коростельного пруда; горело также старое дощатое здание школы, где время от времени учились дети немногих кочевников, решивших дать какое-то образование своему потомству. Сама Рассветная усадьба выглядела неповрежденной, но в бинокль Кельсе заметил небесно-голубую воздушную яхту «Гермес» на лужайке перед парадным входом. Кельсе опустил аэромобиль на лужайку. Одиннадцать человек, с оружием наготове, ворвались в дом. В парадной столовой они обнаружили пятерых знатных ульдр, распивающих лучшие вина, какие только можно было найти в погребе Рассветной усадьбы. Джорджол сидел на почетном месте главы семьи, закинув ноги на стол. Преждевременного возвращения Кельсе он не ожидал — у него отвисла челюсть. Торопливо прихрамывая, Кельсе пересек столовую и одним ударом свалил мародера на пол. Четверо сообщников Джорджола разразились проклятиями и вскочили на ноги, на замерли под прицелом многочисленных ружей. «Где Шайна?» — потребовал ответа Кельсе. Пошатываясь, Джорджол поднялся с пола, попытался принять позу, полную достоинства, и указал большим пальцем за спину, в сторону кабинета: «Заперлась. Все равно ей пришлось бы выйти, чтобы не сгореть заживо». Пьяный ульдра сделал шаг в сторону Кельсе. «Как я тебя ненавижу, — тихо сказал он. — Если бы ненависть складывалась из камней, я мог бы построить башню выше облаков. Я всегда тебя ненавидел. Как я радовался, когда эрджин рвал тебя на части! Мне казалось, что радужный дождь пролился на жаждущую пустыню. Но благосклонное внимание твоей сестры было еще большим наслаждением. Во всей моей жизни было только два счастливых мгновения, а теперь я добавлю к ним третье — потому что теперь я тебя убью. Пусть я больше ничего никогда не достигну, но я вырву дыхание жизни из твоего проклятого бледного тела!» В его руке появился длинный стилет, вытолкнутый пружиной из рукава. Серый Принц сделал выпад; Кельсе уклонился от удара и схватил кисть Джорджола правой рукой. В то же время металлические пальцы его искусственной левой руки сжали длинную шею обидчика. Вздернув Джорджола в воздух и удерживая его на вытянутой стальной руке, Кельсе тяжелыми шагами дошел до выходной двери и выбросил незваного гостя на внутренний двор. Пока Джорджол пытался подняться, Кельсе продолжал идти вперед: он снова схватил разбойника за шею и встряхнул его, как тряпку. Глаза Джорджола выкатились, язык вывалился изо рта. В ушах Кельсе раздался пронзительный крик — голос Шайны: «Кельсе, Кельсе, пожалуйста, не надо! Не надо, Кельсе! Мы — помещики, он — ульдра!» Кельсе ослабил хватку; Джорджол, хрипя, свалился на землю. Джорджола и его сообщников заперли в крытом загоне для скота под охраной двух человек. Ночью ульдры сделали подкоп под задней стеной, удавили охранников и скрылись. Глава 16 На планете Корифон воцарился мир: угрюмый, досадный, взбаламученный мир неудовлетворенной ненависти и неприятных откровений. В Оланже были восстановлены дома и коммуникации, разрушенные эрджинами; город казался веселым и беззаботным, как всегда. Вальтрина д'Арабеск устроила на вилле Мирасоль три роскошных вечеринки подряд, дабы продемонстрировать всем и каждому, что Бунт Эрджинов нисколько не лишил ее присутствия духа. На противоположном берегу Хурманского моря таборы племен Вольного Алуана погрузились в унылое молчание; синие воины подолгу сидели на корточках у костров, пересчитывая нанесенные им обиды и планируя затмевающие славные подвиги прошлого убийства, набеги и пытки — впрочем, без особого усердия. На просторах Пальги ветроходы поглядывали на опустевшие загоны для эрджинов и спрашивали себя: откуда теперь возьмутся деньги на приобретение колес, подшипников и крепи парусных фургонов? Тем временем под сенью остроконечных вершин Вольводеса, в глубоком ущелье реки Меллорус собравшиеся со всех концов Ойкумены группы ученых уже начали исследовать, затаив дыхание, святилище из розового кварца с золотыми жилами. Старейшина эрджинов и его ближайшие помощники удалились в районы еще более труднодоступные, чем Вольводес. Невзирая на удары судьбы, Серый Принц — Джорджол — не падал духом. Напротив, его внутренний пыл превратился в настоящий пожар. Вместо того, чтобы поблекнуть со временем, его страсти только концентрировались, сгущались, становились все более жгучими. Через месяц после изгнания эрджинов из Оланжа состоялось официальное заседание Думы в Палате Хольруда. Прислушиваясь к дебатам, которые передавали по телефону всем желающим, Кельсе Мэддок услышал знакомый голос и заметил роскошную фигуру Серого Принца, всходящую на трибуну, предназначенную для подателей петиций, предъявителей претензий и свидетелей. Кельсе позвал Шайну и Джерда Джемаза: «Вы только послушайте его!» «С моей точки зрения, это пораженческая, двуличная и беспринципная позиция, — вещал Джорджол. — Некоторые факторы изменились, согласен — но не обстоятельства, служащие предметом обсуждения, эти условия не изменились ни на йоту! Разве этические принципы могут колебаться подобно приливу и отливу, изо дня в день? Разве добро и зло взаимозаменяемы? Разве мудрое решение становится пустым набором слов только потому, что имела место череда событий, никак к этому решению не относящихся? Ни в коем случае! Дума, в ее нынешнем составе, приняла мудрое решение: опубликовала манифест, положивший конец контролю помещиков над незаконно захваченными их предками и незаконно эксплуатируемыми потомками захватчиков территориями. Помещики отвергли законные требования Думы и пренебрегли ее указаниями. Когда я призываю к обеспечению выполнения указа Думы, я выражаю общественное мнение. Что вы скажете общественности, чьи интересы вы представляете?» Эррис Замматцен, все еще занимающий пост председателя, ответил: «На первый взгляд ваши замечания справедливы. Дума действительно издала указ, проигнорированный помещиками, и последовавшее изменение обстоятельств не имеет непосредственного отношения к этому вопросу». «В таком случае, — настаивал Джорджол, — Дума обязана принудить помещиков к повиновению!» «В этом-то и состоит трудность, — поморщился Замматцен. — Трудность, служащая образцовой иллюстрацией ошибочности издания обобщенных, далеко идущих указов, исполнение которых мы неспособны обеспечить». «Давайте рассмотрим этот вопрос как разумные люди, — широко раскрыл глаза Джорджол. — Указ справедлив — мы все с этим согласны. Очень хорошо! Если вы неспособны обеспечить исполнение указа, значит, необходимо сформировать учреждение, обеспечивающее исполнение указов. Это очевидно. В противном случае роль Думы на этой планете становится не более чем консультативной». Замматцен с сомнением пожал плечами: «Вполне вероятно, что вы правы. Тем не менее, я не считаю, что мы готовы к таким крупномасштабным реформам». «Не вижу никаких затруднений, — возразил Джорджол. — На самом деле, я готов добровольно предложить свои услуги по организации требуемого правительственного органа принуждения! Я буду работать, не покладая рук, с тем, чтобы повысить репутацию Думы и укрепить ее авторитет. Дайте мне полномочия, дайте мне средства. Я наберу способных людей, я закуплю самое современное оружие и прослежу за тем, чтобы больше никто не мог игнорировать законные предписания Думы!» Замматцен нахмурился и откинулся на спинку кресла: «Такое решение имело бы немаловажные последствия и на первый взгляд представляется мне чрезмерным и преждевременным». «Возможно, вы просто смирились с тем, что Дума — слабое, беззубое учреждение». «Не обязательно. Но...» — Замматцен замялся. «Намерены ли вы обеспечивать выполнение ваших указов всеми обитателями Корифона, независимо от их общественного положения, не опасаясь сопротивления и не оказывая предпочтений? Да или нет?» Замматцен придал своему голосу оттенок усталой беззаботности: «Несомненно, мы придерживаемся принципов справедливости и равноправия. Но перед тем, как мы согласуем методы внедрения в жизнь этих труднодоступных идеалов, мы обязаны точно определить наши обязанности и полномочия с учетом ограничений, накладываемых волей избирателей, и решить, действительно ли мы желаем взять на себя такую дополнительную ответственность». «Целиком и полностью с вами согласен! — заявил Джорджол. — Дума обязана, наконец, посмотреть в глаза действительности и определить, раз и навсегда, выполняемые ею функции». «Вряд ли нам удастся решить эту задачу за несколько минут, — сухо подвел итог Замматцен. — Кстати, настало время распустить собрание до завтрашнего дня». Кельсе, Шайна и Джерд Джемаз молча наблюдали за тем, как нотабли собирали бумаги и медленно, один за другим, покидали зал заседаний. Шайна сказала — наполовину насмешливо, наполовину испуганно: «В дополнение ко всем своим талантам Кексик, оказывается, еще и демагог!» «Кексик — опасный человек», — мрачно отозвался Кельсе. «Думаю, — сказал Джерд Джемаз, — что завтра мне не помешало бы присутствовать на заседании Думы». «Я тоже поеду, — кивнул Кельсе. — Настало время развлечь скучающих нотаблей отцовской «забавной шуткой»». «Про меня не забудьте, — напомнила Шайна. — Ни за что не хочу пропустить такой момент». Дума собралась в назначенное время в зале, битком набитом слушателями — всегда находятся люди, инстинктивно чувствующие, что наступают важные или по меньшей мере интересные события. Эррис Замматцен завершил церемониальный обряд конвокации и дал понять, что сессия открыта. Со своего места немедленно поднялся Джорджол — Серый Принц. Он поклонился Думе: «Достопочтенные депутаты! С тем, чтобы повторно представить вчерашние предложения, я обращаю ваше внимание на тот факт, что, вопреки недвусмысленному указу Думы, помещики Уайи сохраняют контроль над землями, насильственно захваченными их предками и принадлежащими моему народу. Я требую, чтобы Дума обеспечила выполнение своего указа — если потребуется, принудительными методами». «Указ действительно издан, — сказал Эррис Замматцен, — и по сей день не выполняется. По сути дела...» Председатель Думы прервался, заметив Джерда Джемаза и Кельсе Мэддока, вставших у поручня, отделявшего слушателей от нотаблей. «По сути дела, сегодня нас почтили своим присутствием два помещика из Уайи, — продолжил Замматцен. — Вероятно, они приехали для того, чтобы известить нас о результатах обсуждения указа на так называемых Договорных территориях». «Именно так, — отозвался Джемаз. — Ваш указ абсурден, и его следует отменить». Замматцен поднял брови; другие нотабли неприязненно воззрились на приезжего. Джорджол напряженно стоял и внимательно слушал, наклонив голову вперед. Председатель Думы вежливо заметил: «В нашем собрании ценятся трезвость мышления и откровенность. Мы делаем все, что в наших силах, но не претендуем на непогрешимость и время от времени совершаем ошибки. Но об «абсурдности» наших действий, надеюсь, говорить не приходится. Думаю, что вы использовали неприемлемый эпитет». Бархатностью тона Джемаз не уступал Замматцену: «С учетом недавних событий употребленное мною выражение не представляется преувеличением». Голос Замматцена стал суровым: «Вы имеете в виду Бунт Эрджинов? Что ж, мы извлекли урок из своих ошибок, и находящийся перед вами Серый Принц предложил способ укрепления правительственной власти». «Вы собираетесь финансировать армию варваров-наемников? Таково ваше намерение? Неужели вы нуждаетесь в напоминании о сотнях тысяч исторических параллелей?» Замматцен начал было говорить, но осекся. В конце концов он сказал: «Этот вопрос еще не решен. Тем не менее, мы приняли резолюцию, согласно которой помещики обязаны отказаться от права собственности на Договорные земли, и любые аргументы, основанные на том соображении, что давность владения незаконно приобретенной собственностью каким-либо образом делает его правомочным, рассматриваться не будут». Джемаз широко улыбнулся: «Таково ваше окончательное и бесповоротное заключение?» «Окончательное и бесповоротное». «Хорошо. На основе тех же соображений кочевники Вольного Алуана обязаны уступить контролируемые ими территории потомкам тех племен, у которых они отняли эти земли. А те племена, в свою очередь, должны уступить право собственности народам, проживавшим на этих землях прежде. В конечном счете — именно это обстоятельство Ютер Мэддок находил забавным — все люди обязаны уступить право собственности эрджинам, населявшим планету до прибытия человека. Представьте себе! А мы только что жестоко подавили исключительно логичную и вполне законную попытку эрджинов вернуть территории, несправедливо нами захваченные!» Нотабли поглядывали на Джемаза в замешательстве. Замматцен осторожно произнес: «Эту сторону вопроса мы еще не рассматривали. Не отрицаю, что вам удалось найти аргумент, опровержение которого может оказаться затруднительным». Джорджол выступил вперед: «Прекрасно! Сделайте так, как он предлагает. Ульдры поддерживают эту концепцию. Отдайте Уайю эрджинам: пусть право собственности остается за ними. Мы будем кочевать по горам и степям так же, как кочевали всегда — но снесите оскорбительные надменные усадьбы пришлых помещиков! Сломайте их ограды и плотины, забросайте землей их каналы! Изгоните помещиков, избавьте нас от всех следов их зловонного, болезнетворного присутствия! Пожалуйста, никаких проблем — передайте право собственности эрджинам!» «Не спешите, — вмешался Кельсе. — Это еще не все. На очереди вторая часть «забавной шутки» Ютера Мэддока». Он обратился к Замматцену: «Вы помните святилище эрджинов — памятник, храм — каково бы ни было его предназначение?» «Разумеется». «Домине Джемаз упомянул о «недавних событиях», но, вопреки вашему предположению, его слова относились не к Бунту Эрджинов, а к их святилищу. Вероятно, вы заметили, что на барельефах святилища изображены эрджины, управляющие космическими кораблями? Вам, несомненно, известно, что на Корифоне так и не удалось найти никаких окаменелостей, свидетельствующих о том, что предки эрджинов населяли нашу планету. Вывод очевиден. Эрджины — оккупанты. Они вторглись на Корифон из космоса и сокрушили цивилизацию морфотов. Истинные аборигены Корифона — морфоты, палеонтологические данные не оставляют в этом никаких сомнений. Таким образом, в цепи завоеваний появляется еще одно звено. Притязания эрджинов на право собственности так же необоснованны, как притязания ульдр». «Весьма вероятно, — с улыбкой признал Эррис Замматцен. — Любопытный довод». Джорджол дико расхохотался: «Теперь вы отдаете Уайю морфотам! Тогда не забудьте отдать им и Сцинтарре, и все пригородные виллы Оланжа, и роскошные отели, и всю недвижимость, которую вы незаконно присвоили!» Кельсе иронически кивнул: «А теперь — третья часть шутки моего отца. Вы, депутаты Думы, вкупе с раскрепостителями, с легкостью распорядились нашей землей, руководствуясь этическими принципами. Теперь продемонстрируйте последовательность, порядочность и гражданственность: расстаньтесь со своей собственностью!» Улыбка Замматцена печально покривилась: «Сегодня? Сию минуту?» «В любое время, по вашему усмотрению. Или не делайте этого вообще — но в таком случае отмените абсурдный указ, относящийся к нам». Слушатели расшумелись — доносились протестующие и насмешливые возгласы, свист, аплодисменты. Наконец Замматцену удалось восстановить порядок. Некоторое время нотабли шептались, подходили друг к другу, обменивались записками — но явно не могли согласовать единое мнение. Замматцен повернулся к Джерду Джемазу и Кельсе: «У меня такое чувство, что где-то в вашей казуистике скрывается изъян, но я никак не могу его нащупать». Аделис Лам с горечью воскликнула: «Мне совершенно ясно, что помещики не только исповедуют принцип права сильного, но и пытаются навязать нам этот отвратительный принцип в качестве некой извращенной системы ценностей!» «Позвольте с вами не согласиться, — отозвался Джерд Джемаз. — Наша позиция кажется вам извращенной только потому, что приверженность к абстрактным понятиям мешает вам видеть и понимать действительность. Проблема происхождения собственности не ограничивается одним континентом или одной планетой. Она существует во всей Ойкумене. За исключением редких особых случаев, право собственности на участок земли или иную недвижимость неизменно является результатом насильственных действий, более или менее удаленных во времени и пространстве, и остается действительным лишь постольку, поскольку возможности и воля владельца достаточны для обеспечения признания этого права. Таков урок истории, нравится вам это или нет». «Сетования народов, потерпевших поражение, трагичны и трогательны, но, как правило, ничему не помогают», — заметил Кельсе. Замматцен печально покачал головой: «Я нахожу вашу логику отталкивающей. Неужели нет более благородной основы для правопорядка, чем грубая сила?» Это замечание вызвало у Джорджола новый взрыв хохота: «Вы с вашей Думой! Стадо овец! Почему бы вам не издать благородный указ, объявляющий любую собственность преступлением?» Кельсе ответил председателю: «Когда вся Галактика будет жить по одним и тем же законам, возможно, будут найдены какие-то способы реализации ваших идеалов. До тех пор, однако, любая собственность, кому бы она ни принадлежала — одному человеку, племени, народу или населению целой планеты — будет нуждаться в защите». Замматцен развел руками: «Предлагаю отменить указ, упраздняющий поместья Уайи. Кто против?» «Я! — объявила Аделис Лам. — Я — раскрепостительница, и останусь раскрепостительницей до конца моих дней!» «Кто поддерживает предложение? Одиннадцать голосов «за», считая мой. Итак, указ отменен. На этом сегодняшнее заседание считается закрытым». Размашистыми шагами Джорджол вышел из Палаты Хольруда в развевающейся мантии вождя кочевников. Кельсе, Джерд Джемаз и Шайна следовали за ним в отдалении. Выйдя на тротуар проспекта Харанотиса, Джорджол остановился, глядя то в одну, то в другую сторону. Слева, за Хурманским морем, лежала Уайя, ждали просторы Вольного Алуана. Справа, неподалеку, космический порт предлагал дорогу к тысячам миров. «Как он нас ненавидит! — вздохнула Шайна. — Подумать только! И мы создали эту ненависть своими руками. Тщеславие и гордость не позволяли нам пригласить отпрыска кочевников в парадную столовую. Какую цену мы все за это заплатили! Неужели мы никогда ничему не научимся?» Кельсе немного помолчал, потом ответил: «Ты говоришь на языке Оланжа. Реальность Уайи накладывает иные обязательства. В твоих словах есть проблески правды, но не вся правда». Джемаз изрек: «Сколько людей, столько и реальностей. В Суанисете любой порядочный человек может обедать за нашим столом, в какие бы одежды он ни рядился». Кельсе печально усмехнулся: «В Рассветной усадьбе — тоже. Пожалуй, Ютер Мэддок заходил слишком далеко в насаждении личного представления о действительности». «Джорджол решил обременить своей персоной другой мир, — заметил Джерд Джемаз. — Прощай, Серый Принц!» Джорджол повернул направо, к космическому порту. Джемаз, Шайна и Кельсе прогулялись по проспекту Харанотиса к отелю «Морской простор». Ближе к берегу, там, где высокий забор из проволочной сетки отгораживал дорогу от болота, в прогалине открывался широкий вид на приморскую топь, вдали сливавшуюся с медленными водами устья Виридиана. Морфот, сидевший на бревне, сделал не поддающийся истолкованию жест и соскользнул в заросшую ряской воду. Гениальный американский писатель, не только богатством языка и воображения, но и глубиной понимания человеческой природы превосходящий большинство современных авторов, Джек (Джон Холбрук) Вэнс родился 28 августа 1916 года в Сан-Франциско. Вэнс провел детство на скотоводческой ферме, рано оставил учебу в школе и несколько лет работал на строительстве, посыльным при отеле, на консервной фабрике и на дноуглубительном снаряде, после чего поступил в Университет штата Калифорния в Беркли, где получил диплом горного инженера, а также изучал физику, журналистику и английский язык; некоторое время он работал электриком в доках ВМФ США в Перл-Харборе на Гавайях (откуда вернулся в Сан-Франциско, чтобы учить японский язык, за два дня до нападения японцев). На корабле американского торгового флота Вэнс написал свой первый рассказ. Мало-помалу его рассказы и повести начали издавать в журналах, но за них платили так мало, что Вэнсу приходилось несколько лет зарабатывать на жизнь плотницким ремеслом. В 1946 г. Вэнс встретил Норму Ингольд и женился на ней. В 1950-х годах они много путешествовали по Европе, а в 1960-х провели несколько месяцев на Таити, но главным образом жили в Окленде, в Калифорнии. Вэнс стал постоянно зарабатывать писательским трудом в конце 1940-х гг. Помимо множества известных книг и рассказов, написанных в свойственном только ему стиле сочетания детективно-приключенческой фантастики и социальной сатиры, Вэнс опубликовал ряд чисто детективных повестей, а также знаменитую трилогию «Лионесс» — мастерский образец жанра «фэнтези». К старости Вэнс ослеп, но до последнего времени продолжал писать с помощью специализированной компьютерной системы. Джек Вэнс жил в небольшом старом доме на крутом склоне, в калифорнийских холмах Окленда.