– Спасибо, Мико.

– Кого ты хочешь подстрелить, Ронни? – спросил он. – Никого, – ответила я. – Я просто убивала время.

– Хорошо. Ронни, береги себя, – тихо произнес Мико и уехал. Я наблюдала за ним и думала о том, что, будь я другой, то позволила бы ему выиграть хотя бы несколько очков, но я не была настроена изображать из себя другую девочку. Главным для меня было снова ощутить мяч в руках. Когда я подняла ружье, оно показалось мне тяжелым и неуклюжим.

Тем не менее, я собиралась выйти во двор и продолжать упражняться в стрельбе. Однако на следующий день я заметила одну из тех белых машин с опущенным стеклом, которая, как я помнила, принадлежала репортерам. Я не хотела стать объектом их любопытства и оказаться запечатленной на такой «горячей» фотографии, поэтому немедленно повернулась и зашла в дом. Но мне так не терпелось пострелять, что я ощутила зуд в руках. Мне стало понятно, что испытывают наркозависимые люди. Я вся была словно соткана из предвкушения, настолько владело мною это желание. Я даже попросила папу взять меня с собой поохотиться на оленя. Но папа сказал, что у него больше нет настроения ходить на охоту и убивать живых существ. Он не мог заставить себя даже стрелять птиц.

У меня снова начались приступы паники, и я стала готовиться к ним заранее, иначе мое сердце могло не выдержать.

Приступ панического страха начинается в вашей голове как плод больного воображения. Вы и вправду не можете дышать, пока вас не вырвет или пока приступ не пройдет. Ваше сердце работает как будто в автономном режиме, причем на такой скорости, что вас все время преследует страх смерти. Я нашла в Интернете упражнения, помогающие справиться с паникой, но все равно паника накатывалась внезапно: в кухне, в ванной, когда я кормила Руби, когда наступала ночь. Хорошо, что я не очень много общалась с людьми в тот период, иначе выглядела бы, как огородное пугало, со своим коричневым бумажным пакетом, который все время держала в рюкзаке.

Наступило время, когда все идеи иссякли.

Наверное, я просто испытывала потребность снова ощутить себя ребенком.

Я решила, что раз моей маме не хватало ее девочек, то я могла бы попробовать как-то заменить их. Я ложилась на кровать рядом с мамой, чтобы почитать ей, просила завязать мне французскую косичку, поскольку сама так и не научилась этому. Я почувствовала себя увереннее, потому что тепло маминых рук, маминой шали согревало меня. Мне все время было холодно. Когда я прижималась к ее спине, это напоминало мне далекое детство: если мы заболевали, мама прикладывала нам бутылку с горячей водой, завернутую во фланелевую ткань. С тех пор произошло слишком многое, хотя мы всегда относились друг к другу с большой любовью. Мы с мамой во многом были похожи, но постигшее нас горе закрыло мне на время дорогу к маме. Это было для меня источником великой печали. Но я, по крайней мере, старалась что-то исправить.

Будь у меня возможность снова стать ребенком для своей мамы, вероятно, не случилось бы ничего того, что случилось. Но мой сценарий не сработал.

Я оставила свои попытки, после того как почувствовала, что мои импульсивные порывы обнять маму или присесть к ней на край кровати будоражат ее. Она не подавала виду, но не могла сдержать возгласа раздражения, когда на кровати лежал ребенок, а я устраивалась рядом с ней. Она боялась, что я разбужу малыша. Я видела, что это создает напряженность. Может, все дело в том, что я перестала быть «маленькой» с тех самых пор, как родилась Беки.

Я могу сказать, что мама тоже пыталась сгладить неловкость в наших отношениях. Когда ее готовили к проведению семейных вечеров, она выискивала истории о том, к чему приводит употребление наркотиков. Но однажды вечером мама уронила руки на колени и с улыбкой сказала мне: «Лучше поиграем в игру. Я сама ее придумала. Она развивает левое полушарие мозга. Что же касается всех этих страшных историй, то я думаю, что ни один человек в мире не проживает жизнь без искушений. Ты такая благоразумная, Ронни, что я не вижу смысла во всех этих нравоучениях. Тебе от природы дано размышлять здраво».

Как же она ошибалась! Я была напуганным ребенком, и все вокруг казалось мне бессмысленным. Утратив сестер, я утратила и здравый смысл.

Я хотела рассказать ей о приступах паники. Но как бы я могла это сделать?

Всего несколько недель назад она прикасалась к своим драгоценным принцессам, которые лежали в маленьких гробах. Вскоре после этого у нее родился ребенок, но она настолько ослабла, что даже его держала на руках так, как будто это был какой-то сверток. Как я могла взвалить на нее еще и бремя своих проблем?

Но, как я уже сказала, она изо всех сил пыталась уменьшить напряженность.

Однажды утром мама принесла мне какао и тост с корицей и погладила меня по голове. В это мгновение я ощутила, как она напряглась, когда ее взгляд упал туда, где раньше стояли кровати Беки и Рути. До этого она не часто заходила в мою комнату. Мама поставила какао и тост и вышла. Она почти улыбалась. Из моих глаз брызнули слезы, затуманив все вокруг. В тот самый момент я и решила, что должна взять себя в руки, чего бы это ни стоило. Можно было поговорить с наставником, но он был моим дядей. Не стала я говорить и с сестрой Тьерней, которая вела у нас курс «Для девушек и женщин».

Я знала, что есть что-то, что вернет меня к нормальной жизни. Как член Церкви Иисуса Христа святых последних дней, я должна была искать поддержки и утешения в своей вере. Мне надо было обратиться к Святому Отцу. Так почему же я не подумала об этом раньше?

К нам в дом раз в месяц приходил учитель. Не школьный учитель, а скорее психолог, который должен был помогать семьям, попавшим в беду. Это касалось не только таких семейств, как наше, но и тех, где были больные или беспомощные люди. Над ними как бы устанавливали шефство, чтобы люди не испытывали лишних неудобств.