Они прошли через переднюю, пропахшую нафталином. Миней давно уже не бывал в этой когда-то очень хорошо знакомой комнате, где стояли стол, изрезанный перочинным ножом, шаткая этажерка с книжками, глобус, испещренный чернильными пятнами, и узкая кровать с подушками, покрытыми кружевной накидкой.

Сейчас половину комнаты занимала низкая широкая тахта со множеством подушек. Над ней висела репродукция с модной картины Штука «Грех» — женщина, обвитая змеей.

Мизя нагнулся, пошарил под столом и вытащил несколько брошюрок. Миней жадно схватил их. Разочарование отразилось на его лице: Элизе Реклю, Ренан…

— Так ведь это все легальные книги! Их в любом магазине купишь.

Городецкий вспыхнул:

— А ты что думал?

У Минея сдвинулись брови:

— Ты вообще-то встречался с кем-нибудь?

— Я учиться поехал, а не встречаться! — с пылающими щеками ответил Мизя. Он взглянул в лицо Минея и испугался: такое презрение прочел на нем.

— Ты, ты… — В волнении Миней на находил слов. — Эразм ты! — сказал он наконец и вышел не попрощавшись.

Из-за границы вернулся Каневский. Он был неузнаваем — оживлен, доброжелателен, С Минеем встретился дружески, будто забыл резкие слова, сказанные ими друг другу в пылу спора.

Миней ждал новой схватки. В Каневском появилось что-то еще более чуждое. Бесконечно далеким казался он от всего, что сейчас занимало Минея и его друзей.

Послушать Каневского пришли к Алексееву не только ссыльные, но и кое-кто из рабочих с железной дороги. Приехавшего просили прочитать реферат. Каневский отказался:

— Время длинных и пламенных речей прошло, в наши дни уместны краткие и деловые выводы.

Однако проговорил целый вечер: о чудесах европейской техники, о культуре западной социал-демократии, о глубине пропасти между активным Западом и пассивным Востоком.

— Созерцательность, великая успокоенность — это так свойственно русскому духу. Я был в германском городке Вердере в пору цветения яблонь. Это восхитительное зрелище! Тысячи людей съезжаются туда на традиционный праздник. Я бродил в толпе, в которой по внешнему виду не отличишь буржуа от портового рабочего, и думал: как мы еще далеки от истинной свободы! Социал-демократические идеи там пробивают себе путь даже в среду прогрессивно мыслящих промышленников, коммерсантов…

— Это позор — то, что вы говорите! — не выдержав, воскликнул Миней, вскакивая с места. — Германия под пятой Гогенцоллернов — по-вашему, предмет для зависти и подражания?!

— Вы фанатически слепы, — бросил ему в ответ Каневский, на миг потеряв самообладание. — Отрицать наше российское бескультурье — просто глупо.

— Нет, не отрицать, а всеми силами бороться с ним! Но не учиться же нам свободолюбию у «мыслящих» немецких буржуа! — возразил Миней.

Каневский, уже овладев собой, заговорил, как бы раздумывая вслух:

— Господа! Я часто бываю за границей. И верьте мне: всякий раз, когда поезд привозит меня на чужую землю, я как будто физически ощущаю очищение и обновление…

— Господин Каневский, — раздался жестковатый голос Гонцова, и все посмотрели на высокого, худощавого человека с туманными, будто хмельными, глазами, — а Россию вы любите?

Каневский наклонил голову в сторону спрашивающего, медленно ответил:

— Я лично считаю предрассудком любовь к месту, где ты родился. Особенно, если имел весьма сомнительное счастье родиться в России.

Протасов вдруг поднялся со стула. Маленький, сутулый, он подошел к сидящему в свободной позе Каневскому и неожиданно громким голосом проговорил:

— Стыдно, милостивый государь, вас слушать! Мы все, кто здесь есть, любим родину, мы за нее готовы… — Он закашлялся, сквозь кашель выдавил из себя: — Мне неприятно находиться в вашем обществе, — и вышел, по-стариковски шаркая ногами.

Митя выскочил вслед за ним. Всю дорогу до своего дома Протасов шел, опираясь на Митину руку, кашлял и негодовал.

Каневский был смущен выходкой старика. Что-то шевельнулось в нем: неужели он сказал лишнее? Почему все так разъярились?

Беседа продолжалась вяло. Присяжный поверенный из Нерчинска, старый знакомый Каневского, рассказывал новости.

— Да, не знали ли вы Корочкина? — спросил нерчинец.

Каневский ответил после маленькой паузы:

— Встречался, кажется…

— Его уже нет в Нерчинске. Ему грозил арест…

— Он скрылся? — быстро спросил Каневский, внезапно краснея.

— Да, его предупредили, и он сумел уехать.

Каневский вздохнул с облегчением и тотчас стал прощаться.

На улице было темно, моросил дождик. Чувство одиночества и бесприютности охватило Каневского. Он обрадовался, когда вдали показался и стал медленно приближаться огонек. Вскоре из мрака бесшумно выплыл фаэтон с фонарем на козлах. Каневский подозвал извозчика. Ему хотелось поскорее очутиться у себя в номерах. Он любил гостиницы, поезда, вокзалы. Долгое пребывание на одном месте его тяготило.