Все было на месте, и все же чего–то не хватало.

Он повернулся и стал спускаться. Ему вдруг показалось очень важным выяснить, чего именно недостает и куда это подевалось. Он был уверен, что обнаружит это в коридоре на нижнем этаже, через который прошел второпях. Но на середине лестницы он остановился, в недоумении несколько раз качнулся, сгибая и разгибая колени. Улыбнулся. Он нашел то, что искал! Старая деревянная лестница больше не скрипела. Сколько он себя помнил, она скрипела всегда, а вот теперь больше не скрипела. Видно, ее ремонтировали. Ремонтировали, конечно, не для того, чтобы устранить скрип. Скрип – это нечто второстепенное, вот он и исчез после небольшого ремонта.

Быстрая разгадка придала уверенности, он почти беззаботно постучал в двери квартиры, где жила мать.

Удручающая узость однокомнатной квартиры, полутемная, заставленная кухня. Когда в комнате какая–нибудь вещь мешала, ее выносили в кухню, и странно, но в кухне место всегда находилось. На комоде, в щели за плитой или под столом. Тогда во время еды приходилось сидеть боком, потому что некуда было поставить ноги. Все молча терпели, продолжалось это иногда с месяц или два, об этом напряженно думали, но не говорили до тех пор, пока кому–нибудь в голову не приходила идея, которая и высказывалась остальным членам семьи. Все зависело от того, как идею воспримет мать, потому что в семье она была последней определяющей инстанцией с ярко выраженными диктаторскими склонностями.

– Если велосипед (он висел высоко, под потолком, на двух вбитых в стену железных крюках) снести вниз в сарайчик, то коричневый ящик можно было бы подвинуть дальше, – сообщал отец и перечислял еще по крайней мере с полдюжины вещей, которые следовало бы передвинуть, чтобы в конце концов под столом освободилось место хотя бы для ног сидящих.

– Ты хочешь, чтобы велосипед украли! – поначалу ответ всегда был отрицательным и частенько абсолютно нелогичным. Как будто отец действительно хотел, чтобы велосипед украли. Велосипед – почти единственная его радость, на нем он ездил на Букултский канальчик или на Малую Юглу порыбачить – свежую рыбу мать покупала только зимой. Звенья складной бамбуковой удочки он привязывал к раме велосипеда, донельзя выгоревший и залатанный рюкзак прилаживал за плечами, алюминиевый бидончик с плотвичкой или другой наживкой подвешивал с рулю – и до свиданья! – скрип педалей «Латвело» удалялся по направлению к собору Павла.

– Кому такой хлам нужен! – ворчал в ответ отец, хотя в его голосе и слышалось некоторое сомнение. А если в самом деле украдут? Что тогда? Если у тебя есть велосипед, то можешь жить как король – ехать куда и когда хочешь. Ведь на автобус никогда нельзя надеяться и вообще – там, куда можно подъехать на автобусе, тебя всегда опередит какой–нибудь рыболов. Нет, велосипедом он рисковать не станет, но желание вытянуть ноги под столом тоже не проходило, и вскоре появлялся другой проект: коричневый ящик подвинем не вправо, а влево, в корзину для щепок сложим пустые банки из–под варенья, и таким образом в посудном шкафчике освободится левая полка, куда стоймя войдет швейная машинка – у матери она была ручная, без столика. Эврика! Удобно и просторно! Теперь вечерний чай имел совсем другой вкус. Если потребуется, то и еще одно место можно выкроить.

«Как я мог здесь жить? Но ведь жил. Факт. Ящик для хлеба отодвигал к стене, чистые миски и тарелки переносил на плиту, раскладывал книги, тетради и учил уроки. И даже в студенческие годы. Вначале…»

– Что тебе нужно? – резко спросила мать.

Он еще не успел даже переступить порог комнаты.

– Уходи! – Глаза – единственное, что осталось живым на ее усохшем лице, кололи, словно острыми вертелами.

– Послушай, у меня хорошее, конкретное предложение, – спокойно сказал он, как будто вовсе не слышал ее слов.

– Я ничего не хочу слышать!

– Если ты не желаешь жить у нас, – он снова пропустил обидные слова мимо ушей. – Если ты не желаешь жить с нами, есть еще одна возможность. Дом в Лиелциемсе готов, можешь перебраться туда.

– На зиму. А летом?

– Дом большой. Места там хватит для всех. Одна комната имеет отдельный вход, я думал – на случай, если Наурис женится.

– Тебе только и нужно, чтоб кто–нибудь стерег дом и топил печи, чтоб грибок не завелся.

– Ты несправедлива, мать, – он вдруг почувствовал себя очень усталым.

– На пальцах одной руки можно пересчитать, сколько раз за эти годы ты наколол и принес мне дров!

– А тебе хоть час пришлось мерзнуть?

– Весь дом меня осуждает: сына вырастила, а дрова носит чужой человек!

– Черт побери, а тебе не приходило в голову, что ему кто–то за это платит? Пойми наконец, что я хирург и не могу возиться с дровами. Не имею права, потому что должен беречь свои руки, и, может быть, даже больше, чем глаза. Мне надоело тебе это повторять.

– Ты всегда находишь отговорки.

– Мама, ясно и понятно скажи, чего ты хочешь.

– Я хочу, чтобы ты сейчас же ушел.

– Что случилось?

– Ты берешь взятки!

– Кто тебе наговорил таких глупостей! Теперь я, по крайней мере, понимаю, почему ты денежный перевод отправила обратно.

– Не нужны мне твои деньги. Я и так уже не смею на улице показаться – со стыда хоть сквозь землю провались. В очереди за молоком на меня пальцем показывают – вон у этой… сын профессор, но к нему без пачки денег и не подходи – с лестницы спустит!