О Садах ему, наверно, напоминают, только когда случаются уголовные преступления, но если он при этом ухитряется улизнуть от тех, у кого взломали будку для садового инвентаря или жилой домик, то наверняка процветает, и ему можно только позавидовать.

– Из дома ты мне все же позвони, – говорю Ивару на прощание.

– А ты собираешься остаться на работе дольше?

– Ни минуты. До шести и точка.

– Если ничего нового не будет, звонить не стану.

Ах, любимчик женщин вовсе не намерен идти домой? Значит, у Ивара опять свидание?

Так он мне и не позвонил.

По пути я купил вечернюю газету, но в электричке даже не развернул ее.

Где же вы обретались, покойник Грунский?

Я все еще склонен думать, что там же, в Садах.

Не под открытым же небом. Это при наших–то неблагоприятных климатических условиях. Не говорю уже об элементарнейшей гигиене. Ладно, рубашку вы меняли раз в квартал, но ведь бороду–то вы брили не раньше, чем дня три–четыре назад. Где находится та полочка, на которой вы держите бритву и помазок? Не думаю, что вы были обладателем тайно приобретенного особняка, да и на такого, кого могла бы взять к себе на иждивение сострадательная и одинокая женская душа, вы тоже не похожи. В таком случае вы были бы обстираны и ухожены. Это уж точно, покойник Грунский!

Завтра получим официальное заключение экспертов, но от него я тоже ничего нового не жду.

Дурацкая ситуация. Чувствую, это дело повиснет у нас на шее как медаль, всем на посмешище. Если не найдем, с кем он водился или где жил, – повиснет, это точно.

Почему я так прицепился к этим Садам? Грунского ведь «доставили» на машине, значит, в момент убийства он находился где–то в другом месте. Может, вовсе и не в Риге.

А если не в Риге, то и закопали бы или утопили бы тоже где–нибудь не здесь – лесов и озер в Латвии предостаточно. Зачем рисковать – везти труп на машине? Может задержать автоинспекция, может случиться авария. Что тогда? Тогда дорога прямо в тюрьму. И все же, значит, в Риге. Если только… Если только не было какой–нибудь особой причины везти именно сюда и сбросить именно в эту канаву.

Причина… Пока что я могу придумать лишь одну причину – ты, покойник Грунский, обретался именно где–то здесь или поблизости.

Да этот тесаный шведский камень. Вдоль дорог такие не валяются. Разве что… Надо позвонить и узнать, где сейчас ремонтируют трамвайные пути. Обычно там можно увидеть брусчатку, сваленную в кучи. Может, таким образом удастся хоть немного установить маршрут, по которому везли Грунского на машине? Не ездили же за камнем специально. Просто он оказался под рукой. Как и электропровод, какой используют при ремонте автомобилей. Преступник решил – надо привязать какую–нибудь тяжесть, заметил шведскую брусчатку, открыл багажник – ничего лучше электрического провода не нашлось. Вот и взял его. Но тут сам собой напрашивается еще один вывод: машина не новенькая, не только что из магазина, а уже такая, когда приходится возить с собой и инструменты, и запчасти.

Утром иду к Шефу докладывать о нашей беспомощности.

Он пьет чай и рассказывает, что, всего несколько минут посидев у раскрытого окна, схватил насморк и кашель.

Мы с Иваром у него на хорошем счету, в лености он нас никогда не подозревал.

Ход работы по делу Грунского у Шефа возражений тоже не вызывает.

– Все нормально, – говорит он хмуро. – У нас все нормально, и у преступника тоже все нормально.

Какая муха его укусила? Неужели не скажет, в чем дело? Излагаю версию о брусчатке, электрическом проводе и автомашине.

– А не идешь ли ты на поводу у Хинтенберга?

– Не понимаю.

– Он фантазер. Так вас занесет черт знает куда, и пройдет целая неделя, прежде чем вы снова выберетесь на верную дорогу. Причем уйдет лучшая неделя – первая.

Я молчу. Шеф, тоже помолчав с минуту, продолжает:

– Это в фильмах все сложно, а в жизни все гораздо проще. Преступник где–то там же, в Садах… Хм… На огородах…

Я все молчу – не хочется выглядеть подхалимом. Ведь и я думаю почти так же. Камень мог оказаться под рукой. Чем больше я теперь брожу по Садам, тем больше убеждаюсь, что там можно найти все что угодно. Чего только я не видел там! Велосипедное колесо с цветными бумажными лентами между спицами – его приладили на вишню для отпугивания скворцов. Зубоврачебное кресло перед верандой: сидя в нем, можно нежиться в лучах закатного солнца. От одного его вида у меня мурашки забегали по коже, но у владельца, видно, не бегают. А добро, перекочевавшее сюда после ликвидации былого великолепия на Большом кладбище: литые чугунные ножки от скамеек и целые скамейки, звенья цепей и целые цепи, мраморные надгробные плиты разных форм, которыми выложена дорожка от калитки до дверей будки. Жаль, что надписями вниз: было бы что почитать. Я, наверно, не удивился бы, увидев даже открытый сундук с золотыми монетами. Так что необычного в том, что где–нибудь возле изгороди лежит булыжник шведской брусчатки? В Риге таких, наверно, не меньше миллиона.

– Ты думал о мотивах?

– Конечно.

– Просто так ведь, от скуки, людей не убивают.

– Мы думаем: драка по пьянке или агрессивное похмелье.

– Да, как ни прикидывай, ничто другое не подходит. Отбить у кого–нибудь жену он вряд ли смог бы, от убийства с целью ограбления он себя тоже дальновидно подстраховал: все свое богатство переводил на спиртное и заливал его в глотку, опасных политических противников, думаю, у него тоже не было… Много вам еще осталось?

– Мы прочистили примерно четвертую часть Садов… Эти Сады неохватны и непроходимы, как джунгли. И с наступлением темноты там делать нечего.

– И рабочий день кончается, – говорит Шеф.

– И рабочий день тоже кончается.

– Как начальник я должен поторопить тебя. А что ты думаешь о гражданском муже его дочери?

– Тогда это случилось бы с большим шумом и на глазах у всего дома. И вряд ли он ходил к Грунскому: гражданскому зятю от старика ничего не нужно было. Скорее, Грунский приходил к нему.

– Я все же поручил разработать версию.

– Спасибо, у нас с Иваром одной заботой будет меньше. Не мешало бы еще кого–нибудь в помощники.