30 августа в Польше была- объявлена мобилизация. На следующую ночь немецкие уголовники, переодетые в польскую военную форму, захватили радиостанцию в Глейвице и выкрикнули в эфир несколько антигерманских лозунгов. Как говорил А. Гитлер генералам: «Ядам повод кразвязыванию войны, а насколько он будет правдоподобным, значения не имеет» [14] .

Когда заходит речь о германской стратегии начального периода войны, традиционно появляется термин «блицкриг», а за ним — слова «танки» и «танковая война». Между тем теория блицкрига имела слабое отношение к стратегии и весьма опосредованное — к собственно танкам и их боевому применению.

По сути самого термина блицкриг — это быстрая, «молниеносная» война, целью которой является быстрый разгром противника до того, как он сможет использовать весь имеющийся у него военный потенциал. Однако сама идея подобной войны никак не может быть новшеством: в любой войне любой участник всегда желает опередить противника в развертывании и разгромить его как можно быстрее. Таким образом, под термином «блицкриг» должен пониматься не просто желаемый результат, а некая теория, позволяющая добиться этого результата.

Собственно, на стратегическом уровне под блицкригом понимается стремление закончить войну как можно быстрее, пока противник не успел завершить мобилизацию армии и промышленности. Опыт Первой Мировой показал, что для затяжной войны у Германии не хватает ресурсов, поэтому боевые действия должны быть завершены в предельно короткий срок, для чего в первый удар следует вложить максимум сил и средств — не только военных, но и психологических. В этом смысле блицкриг для Германии — не теория и не благое пожелание, а необходимость, граничное условие, без соблюдения которого война не принесет результата и в итоге окажется проиграна.

Надо сказать, что над проблемой быстрой войны задумывались и в других странах. Опыт Первой Мировой, пусть и в разной степени, оказался печален для всех ее участников, поэтому во всех странах теоретики начали размышлять о том, как минимизировать расходы и потери, а главное — социальный эффект от последних. На некоторое время главенствующей стала идея малочисленных профессиональных армий, однако всем было ясно, что если противник на нее не пойдет, а выставит на поле массовое, пусть в среднем гораздо хуже оснащенное и обученное войско, справиться с ним не удастся. И тогда в самом лучшем случае придется вновь прибегать к всеобщей мобилизации, а в худшем — подписывать капитуляцию.

Впрочем, для большинства великих держав подобные рассуждения были простым теоретизированием — Британия, США и Япония, получившие от Великой войны максимум возможного для них и защищенные морем от нападения противника, готовились к грядущему противостоянию в океанах, не особо заботясь о будущем сухопутной войны. Франция, победившая, но морально подавленная колоссальными потерями, ушла в глухую оборону, надеясь отсидеться за «линией Мажино». Итальянцы могли сколь угодно теоретизировать о воздушной мощи, а поляки — мечтать о Ржечи Посполитой от можа до можа, но все эти построения являлись лишь абстракциями, которые их авторы были бессильны осуществить.

Но оставался еще Советский Союз. В 1920-х годах в советской военной теории шла ожесточенная борьба между двумя стратегическими концепциями будущей войны: «стратегией сокрушения» и «стратегией измора». Сторонником первой был начальник Штаба РККА, впоследствии заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский, сторонником второй — начальник кафедры военного искусства академии имени Фрунзе бывший генерал–майор А. А. Свечин, по характеристике комиссара этой академии Р. Муклевича — «самый выдающийся профессор академии».

Тухачевский, развивая теорию революционной войны и отчасти находясь под влиянием германской военной мысли, заявлял, что будущую войну следует вести наступательно, с задачей быстрого разгрома противника и с расчетом на восстания в его тылу. Естественно, что для решительного успеха в наступлении требовалось использовать все новшества военной техники — авиацию, танки, автотранспорт, а также более экзотические боевые средства, в итоге так и не вышедшие из стадии разработок.

В противовес ему Свечин, ориентируясь на печальный опыт Первой мировой и русско–японской войн, доказывал, что для России с ее обширными территориями, богатыми, но трудно концентрируемыми людскими и природными ресурсами выгоднее всего будет война на истощение, где новые боевые средства, при всем их значении, не сыграют решающей роли. Как он сам писал в автобиографии 1937 года:

«В своем труде «Стратегия» я резко высказывался против бонапартистских тенденций в военном искусстве, высказывался против увлечений, которые предполагали, что новая военная техника сводит к нулю оборону и благоприятствует молниеносному наступлению, (что теперь является признанным даже в Германии), и очень неуважительно отзывался о стратегическом понимании Люден–дорфа и германской школы…

М. Н. Тухачевский, которого я неоднократно изобличал на диспутах (1927 г.), в литературе, на лекциях и в совещаниях, выступил с обвинением старых специалистов в реакционности и в том, что они являются проводниками пораженческого движения и буржуазной агентурой в Красной Армии». [15]