Наконец я пошел спать в один из амбаров. Лучшие места уже были заняты, и я улегся за мулами, прямо у их ног. На полу впритык друг к другу лежали альпийские стрелки и артиллеристы, приходилось переступать через них. Я старался не шуметь, пробирался осторожно, как только мог, но иной раз наступал на чью–то обмороженную руку или ногу, и тогда пострадавший вскрикивал и начинал бешено ругаться. Я то и дело вынужден был выходить, чтобы проверить или сменить часовых. Вернулся после проверки и только задремал, как один из артиллеристов, пробираясь в темноте, наступил башмаком мне на лицо, оставив следы гвоздей. Тут уж я закричал что было сил.

На рассвете нас снова подняли, приказ — бросить все, кроме оружия и боеприпасов. Товарищи растерянно глядят на меня и, показывая связки писем, спрашивают:

— Хоть это можно взять с собой? — Лица у всех грустные, задумчивые, но боеприпасы никто не бросает.

— Может, мы наконец доберемся до цели. Идти придется долго и потому надо быть налегке, — объясняю я.

Офицеры нас подгоняют:

— Поторапливайтесь, уже выступаем.

На этот раз мы шагаем споро. Звезды быстро тают, и небо становится таким же мутным, как вчера. При проверке мы недосчитались одной роты нашего батальона, и никто не знает, куда она девалась. Позже мы узнали, что вся рота попала в плен к русским. Она находилась в арьергарде и в то утро задержалась на занятых позициях. Вдруг из степи показались колонны людей в шинелях цвета хаки; офицеры сказали:

— Это нам на смену идут венгры.

Лишь когда колонны подошли к позициям вплотную, все поняли, что это русские. Вся рота сдалась в плен. Спаслись лишь один офицер, несколько альпийских стрелков да командир роты, позднее нагнавший нас. От него разило коньяком, он кричал:

— Вся моя рота попала в плен, бесполезно сражаться, мы окружены. — Но он был пьян, и никто не поверил его словам.

Теперь настал наш черед идти в атаку, чтобы вырваться из окружения. Передают, будто старшие офицеры дивизии всю ночь совещались и решили в последний раз попытать счастья. Мы сразу повеселели, поверили, что на этот раз прорвемся. Вместе с Антонелли и Тоурном я запел: «В тени кустов спала прекрасная пастушка…» Проходящие мимо смотрят на нас с жалостью — думают, рехнулись. А мы поем еще громче. Лейтенант Ченчи смеется.

— «Вестоне», вперед, — раздается голос офицера. Вот и наш черед настал.

Мы проходим в голову колонны. Артиллеристы опорожняют свои подсумки и отдают нам обоймы и ручные гранаты. Смотрят на нас так же, как мы смотрели на тех, кто пошел в атаку вчера, стараются подбодрить. Мы с Антонелли смеемся, и я говорю артиллеристам:

— Цельтесь из ваших пушечек прямо в кончики наших перьев.

— Не волнуйтесь, земляки, не волнуйтесь, — отвечают они.

Мы в зоне досягаемости русских минометов. Почему же они не открывают огонь? То и дело нам попадаются лежащие на снегу альпийские стрелки: это наши товарищи из «Вероны», навсегда уснувшие здесь после вчерашнего боя. На подходе к первым домам мы услышали несколько автоматных очередей, потом снова все смолкло. Мы взяли правее и углубились в дубовую рощу. Шли и по колено проваливались в снег. В лесу мы разложили костер — жгли пустые ящики из–под боеприпасов. Нам приказано ждать. Русские окопались в соседней деревне, которая одним краем примыкает к другой. Через эту вторую деревню мы и должны прорваться, так как за ней, по уверениям начальства, начинается прекрасная дорога, по которой нам придут на помощь немецкие бронетанковые части. Нашему взводу прислали нового командира — лейтенанта из Генуи. Но командовать он не умеет, в сложных условиях теряется и только вносит сумятицу.

Одну руку он не снимает с кобуры пистолета, а другой беспрерывно размахивает и кричит:

— Все за мной, я вас приведу в Италию, кто вздумает дезертировать — пристрелю на месте.

А вот проверить, действует ли оружие и сколько у нас осталось боеприпасов, не удосужился. Но мы не обращаем внимания ни на его повелительные жесты, ни на крики. Я отправляюсь переговорить со стрелками. Они чистят ручные пулеметы, греясь у огня. Велю принести сюда и два уцелевших станковых пулемета.

Снова раздается приказ: ««Вестоне“, вперед!» Во главе роты — капитан. Что с ним было, я так и не знаю, но сейчас он, как и прежде, шагает впереди.

Тем временем из деревушки, которую мы покинули утром, направляется к холму длиннющая колонна. На опушке леса стоят немецкие минометы. Я с любопытством рассматриваю это необычное оружие. Офицеры обсуждают план атаки. Наша пятьдесят пятая рота должна обойти село с тыла. Батальон «Валькьезе» и один из батальонов пятого полка будут вместе с нами осуществлять обходной маневр. В решающий момент вступят в действие немецкие минометы и танки. Легкие двенадцатиместные грузовички и тяжелые грузовики решено бросить на дороге, ведущей к холму. Проходя мимо, мы видим, как солдаты выводят из строя моторы и выливают бензин, чтоб отдать его танкистам. На снегу валяются конверты, а из проломленных ящиков торчат циркуляры, списки, гроссбухи — и я смотрю на них со злорадным удовольствием.

Из грузовичка вылезает лейтенант Мошиони. Прихрамывая и стиснув зубы, он идет по снегу, вытянувшись во весь свой длинный рост. Лицо его бледно. Я тороплюсь ему навстречу. Первым делом он спрашивает о своем взводе и о нашей роте.

— Вон ваш взвод, господин лейтенант, идемте, — говорю я.

Нам о многом хочется спросить друг у друга, но мы лишь молча обмениваемся взглядами, радуясь, что встретились снова.

Пробираться вперед приходится по глубокому снегу, и каждый шаг дается тяжело. Мы несем оружие, и, когда проваливаешься по колено в снег, потом нелегко вытащить ногу и идти дальше. Мы устали, и становится все труднее найти смену тем, кто несет пулеметы. Лейтенант из Генуи по–прежнему беспрерывно хватается за пистолет, но я замечаю, что никто из альпийских стрелков его не слушает и ему не доверяет — слишком он много кричит.

Я тоже, когда подходит моя очередь, беру и несу треногу станкового пулемета. Ярко светит солнце, и все мы обливаемся потом. Идем по открытой местности и представляем для русских отличную мишень. У меня узлом схватывает горло при одной мысли: «Что, если они сейчас откроют огонь из минометов? Для их автоматов мы пока еще, к счастью, недосягаемы». Я замечаю, что не все солдаты взвода идут за мной, остальные тоже это замечают и спрашивают:

— Почему они не следуют за нами?

— Нам надо держаться вместе, тогда пробьемся, — говорю я. — Вместе мы — сила.