Мне очень хотелось спать. Наконец я заснул, но тут занялся рассвет, и немного спустя меня разбудил шум, который всегда предшествует выступлению колонны в путь. Я собрал солдат своего взвода. Мы покинули деревню, но колонна не пошла дальше, а вернулась на прежнюю дорогу. Что случилось? Внизу, на правой стороне мы увидели довольно большую деревню. Нам сказали, что там русские и нужно проложить дорогу тем, кто идет вслед за нами.

— «Вестоне», вперед! — кричат офицеры в голове колонны и пропускают нас.

Теперь они готовы и рады пропустить нас вперед. Нам указывают направление атаки, и мы выполняем приказ. Взводы Ченчи и Мошиони на правом фланге, я со своим взводом и станковым пулеметом — в центре, за нами идут в атаку остальные роты батальона и, наконец, немцы. Кое–где слышны выстрелы, но сильного огня русские не ведут. Майор Бракки не отстает от нас и время от времени отдает короткие приказы. Видим, как отступают группы русских солдат. Настоящий бой так и не разгорелся. Наш станковый не сделал ни единого выстрела. Мы с холма видим все, что происходит. Добравшись до первых изб, мы начинаем обходить деревню с фланга. Встречаем стайку тревожно гогочущих гусей. Ловим нескольких и сворачиваем им шеи. Взваливаем эту приятную ношу на плечо и несем, крепко держа за бессильно болтающиеся головы. На главной улице села кто–то кричит: «Сбор!» Атака закончилась.

По дороге к церкви мы увидели брошенные грузовики американского производства, орудия, ящики со снарядами. Странно, что у русских в такой деревне было сосредоточено столько орудий. Почему же они не открыли огонь? Ведь их опорный пункт был хорошо укреплен. Ночью наша колонна прошла по краю холма, возвышающегося над деревней. Это там я уснул на снегу. Русские нас не услышали и не обнаружили. Мы и в самом деле были тенями. Я вспомнил, что где–то поблизости мерцал слабый свет. И даже подумал: «Почему бы нам не пойти в том направлении?» Размышляя над всем этим, я увидел избу с распахнутой настежь дверью и вошел в нее. Я даже не заметил, как перешагнул через труп мужчины, лежавшего на пороге. Стал искать, чем бы здесь разжиться. Но кто–то уже опередил меня: я увидел выдвинутые ящики шкафа, брошенное на полу белье, кружева, развороченный сундук. Начал рыться в одном из ящиков, но вдруг услышал в углу плач. Женщины и детишки плакали навзрыд, обхватив голову руками, плечи их судорожно вздрагивали. Лишь тогда я заметил лежащего мертвеца на пороге и увидел, что пол вокруг кроваво–красный. Не могу передать, что я в тот миг почувствовал: стыд и презрение к себе, боль за них и за себя. Я выскочил из избы так поспешно, словно был виноват в их горе.

Снова объявляют сбор. На этот раз перед церковью. Вижу брошенные грузовики с мешками сушеного, нарезанного ломтиками картофеля. Набиваю им карманы. На снегу стоят бочки с вином. Одна из них проломлена, и вино застыло красными льдинками. Наполняю ими котелок, а одну кладу в рот. Один из офицеров предупреждает:

— Будьте осторожны, вино может быть отравленным.

Нет, вино не было отравленным.

Немцы забрали всех взятых нами в плен русских солдат, отвели их подальше, и вскоре мы услышали автоматные очереди. Пошел снег.

И снова шагаем вперед. Отряды смешались, поднялся сильный ветер. Мы все в снегу. Ветер свистит в сухой траве, снежинки колют лицо. Мы прижимаемся поближе друг к другу. Мулы артиллеристов утопают в снегу по самое брюхо, ревут и не хотят идти дальше. Проклятия, окрики, вопли, метель.

Ночь, но уже в другом месте. Там внизу, за деревьями не избы ли? Я пошел в том направлении. Проваливался по пояс в снег и словно плыл, грезя об избе. Добрался туда, где мне привиделись избы, и не нашел ничего, кроме теней, но что же это за тени? Вернулся назад. И снова мне показалось, будто я вижу избы. Пошел в ту сторону до берега реки. Но и тут не было ничего, кроме трех обледенелых берез, которые протягивали мохнатые ветви к звездному небу. Там на замерзшей реке я заплакал. Где мои товарищи? Хватит ли у меня сил догнать их? Я нашел свой взвод уже в большом кирпичном доме. Деревня была всего в нескольких сотнях метров, но я пошел в противоположную сторону. Холодно, и слабый костер, который мы разожгли, больше дымит, чем согревает. На одной половине комнаты свалено в кучу зерно. Мы бросаем на него застывшие одеяла и ложимся, даже не стряхнув снег. Я давным–давно не снимал ботинок, и теперь решил их снять, чтобы очистить ото льда и просушить. И сразу же ноги вспухли. Носков я так и не снял из страха увидеть синие ноги со слезающей пластами кожей. Я мгновенно заснул. Внезапно меня разбудили взрывы гранат и яркая вспышка. «Все, попали в западню», — подумал я. Мне никак не удавалось натянуть твердые, одеревеневшие ботинки. Я схватил карабин и ручные гранаты. Крики, плач, кто–то выбил стекло и босиком спрыгнул на снег. Я пополз по куче зерна к окну. Увидел огромное зарево, стало светло, как днем. Люди бежали куда–то сквозь огонь, выскакивали из пламени и кидались в снег. К нам влетел лейтенант Пендоли.

— Это не атака русских, — крикнул он, — и не партизаны!

Оказалось, что от костра, который солдаты разожгли, чтобы согреться, начался пожар в церкви, и лежавшие там боеприпасы взорвались. Слова Пендоли успокоили нас, и мы снова улеглись на куче зерна. Сквозь разбитое стекло в комнату проникал адский холод и снег, красный, точно обагренный кровью.

Какой сегодня день? Приветливо светит солнце, а небо розового цвета. Похоже на один из мартовских дней, предвещающих весну. В эти дни у нас снова появилась надежда. Мы останавливаемся — короткий привал. Вместе с Тоурном, Антонелли и Киццари поем на пьемонтском диалекте: «В тени кустов спала прекрасная пастушка». Поем дружно, с воодушевлением, и все мы в своем уме.

Шагаем, шагаем, шагаем, и каждый шаг хоть на метр да приближает нас к дому. Проходим через более крупное, чем обычно, селение, тут есть несколько каменных домов. Мы вступаем на землю Украины.

То и дело кто–нибудь из солдат забегает в дом и возвращается оттуда с сотами белесого меда. Солдат моего взвода принес лейтенанту Ченчи полное ведро молока с медом. Ченчи жадно пьет прямо из ведра. Кажется, будто этот напиток, попав в живот, сразу превращается в кровь. Попил этого эликсира и я. Вдоль дороги на целые километры тянутся избы. Но большая часть изб заперта, а в открытых пусто — хоть шаром покати. Вдали слышны выстрелы. Это могут быть партизаны. Я прибавляю шаг, чтобы догнать свою роту. Иду по обочине, и офицер–артиллерист зло ругается:

— Всегда эти прохвосты и трусы первые, когда есть чем поживиться, а как в атаку идти, так они последние.

Он грубо меня толкает.

— Я из батальона «Вестоне», — говорю я, — ищу свой взвод. Меня зовут Ригони.

— Ты Ригони? — Офицер радостно смеется. Это младший лейтенант из группы «Виченца», и мы знаем друг друга еще по Албании.

Колонна остановилась. Майор Бракки и другие офицеры, шедшие впереди, попали под автоматную очередь. Один из офицеров ранен в ногу. Бракки крикнул мне, чтобы я выдвинул вперед станковый. Из двора мы открыли огонь по русским. Сбоку от нашего станкового артиллеристы ведут огонь из старого, образца четырнадцатого года станкового пулемета «фиат». Во дворе много старших офицеров, которые следят за моими действиями. У меня появляется ощущение, будто я на экзаменах в школе младших командиров, и, когда пулемет проваливается в снег, не давая мне вести прицельную стрельбу, я невольно краснею.