— Да, помню, повторил он. — Но как быть с вами, честное слово, не знаю.

— В путевке министерства это написано!

— Написано? — Иван Степанович снова раскуривал трубку. — А скажите: тот, кто подписывал вашу путевку, он с вами разговаривал, он видел вас?

— Не понимаю! — Зина встала. Сидя она такой разговор продолжать не могла.

Иван Степанович тоже встал из–за стола. Большой, массивный, он прошелся по ковру до двери, повернул обратно.

— Кто вы для работника отдела кадров министерства, который выдал вам путевку? — заговорил он серьезно. — Как он вас себе представляет? Да никак. Не сомневаюсь, он очень внимательно просмотрел ваш диплом. Диплом инженера–технолога. А мы, пожилые люди, которые корабельную премудрость начали познавать с клепальщиков и слесарей, видим в вас не только дипломированную абстракцию, но еще и нечто иное. Перед нами юная девушка, с косичкой, с бантиком…

Лицо и шея Зины мгновенно покраснели. Она торопливо развязала бант и сняла его с косы.

— Если это мешает…

— Да не бант мешает. И не в укор я вам о нем говорю. Совсем напротив. Мне только кажется, что вы еще очень плохо знаете жизнь, еще хуже знаете ту профессию, которую себе избрали, вернее — условия труда, связанные с этой профессией. Допустим, вы бывали на практике, но практика всегда летом, в самое благоприятное время года. Ни за что, собственно говоря, вы еще не отвечали. И вот, думаю, прежде чем будет подписан приказ о вашем назначении, вам следует очень внимательно, очень серьезно и трезво продумать свое будущее.

— Я много думала!

— Еще подумайте. И походите по заводу, ознакомьтесь со всем процессом постройки кораблей. Может, быть, не стапель, а какой–либо иной участок…

— За время практики походила по очень многим заводам, — перебила его Зина. — Хочу работать только на стапеле. И, пожалуйста, не вздумайте отправлять меня обратно! Никуда отсюда я не уеду!

Она комкала в руках черную шелковую ленту. Иван Степанович добродушно посмеивался, снова нажимая кнопку звонка, а у Зины дрожали губы. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не броситься на диван с деревянными львами, которые держали в зубах медные кольца, и не зареветь от обиды и злости. Еще никогда–никогда в жизни никто не устраивал над ней такого издевательства. Ладно, порой не очень легко было жить без родителей в детском доме, пусть и трудности институтских лет не всегда проходили бесследно; но теперь, теперь, когда она инженер, когда у нее диплом, самые лучшие отзывы и характеристики, когда она самостоятельный человек, — кто имеет право мешать ей на жизненном пути, посмеиваться над ней, называть девчонкой!

Вошедшей секретарше Иван Степанович сказал, чтобы она вызвала инженера Скобелева из бюро технической информации.

— Дальше дело будет обстоять так, Зинаида Павловна… — сказал он. — Инженер Скобелев познакомит вас с заводом, покажет все цехи, все участки, мастерские, склады, отделы, А вы, как я уже вам советовал, еще разик подумайте, где бы вам хотелось работать.

— Я уже вам объяснила — где. На стапелях!

В кабинете появился человек лет тридцати — тридцати пяти, тщательно выбритый, надушенный, в модном костюме, с пестрым галстуком, и сощурил на Зину холодные глаза фаталиста, который всецело и полностью вверил себя судьбе.

— Зинаида Павловна Иванова… Евсей Константанович Скобелев… — познакомил их Иван Степанович. — Инженеры.

Инженеры переглянулись и не понравились друг другу. Зине не понравился весь вид Скобелева, его прищуренные безразличные глаза, замедленные, вялые движения. А Скобелев обозлился на Зину за то, что она, сама обозленная и расстроенная разговором с директором, не приняла его протянутой руки. Чтобы выйти из глупого положения, ему пришлось проделать этой рукой еще более глупые жесты в воздухе и сложными путями отправить ее в карманчик пиджака за карандашом, нужды в котором никакой не было.

От директорского поручения — «показать Зинаиде Павловне завод» — неприязнь Скобелева к растрепанной девчонке, как он мысленно окрестил Зину, усилилась. Таскайся теперь с ней день, два, а то и три по цехам, лазай черт знает куда…

Но Евсей Константинович Скобелев считал себя человеком в высшей степени культурным и воспитанным. Он не дал воли чувствам, с должностной вежливостью поклонился Зине и распахнул перед нею дверь:

— Итак, в вояж!

После них в кабинет вошел высоченный хмурый человек с черными усами.

— Здорово, директор! — сказал он и уселся в кресло. — Опять, понимаешь, тригонометрия.

Иван Степанович смотрел на Горбунова веселыми глазами. Он искренне любил этого усача, которого на заводе любили все; в этом отношении директор не был исключением. И так любили, что минувшей осенью в который уж раз опять избрали председателем завкома.

— С косинусами тригонометрия? — спросил Иван Степанович.

— Хуже, — с обычной для него мрачностью ответил Горбунов. — Дед Матвей–то плох.

— То есть как плох?

— Народ жалуется — путает в разметке.

— На пенсию надо отпускать, Петрович. На отдых.

— Уже и решение вынес! — Горбунов досадливо хлопнул себя по коленям. — Легко сказать — на пенсию, на отдых! Я не о том. Пенсию он и без нас получает. Я о другом. Заботы человек требует.

— О таких людях государство заботится.

— Государство? А мы с тобой что — не государство?

— Теоретический спор.

— Нет, практический! Шестьдесят пять лет человек работает, работает и работает. Вели ему идти домой, на печку, — срежет это его под самый корень. Что тут государство может сделать? Оно на нас с тобой надеется, нам поручает найти правильное решение. Я с Василием Матвеевичем толковал сегодня в завкоме. Нельзя, говорит, оставлять деда без работы. И на разметке не оставишь. Внимательность потерял, устает, больше помех от него, чем пользы.