Шрифт:
В «Бухаресте» Ламко не опознали.
Метрдотель «Будапешта» собрала в своем кабинете официантов, работавших в зале 8 мая с 14 до 22 часов. Фотография Ламко переходила из рук в руки, пока пожилой с элегантной седой шевелюрой официант не сказал:
— Андрей, а ведь это твоя клиентка.
Молодой человек, к которому обратился старший коллега, пожал плечами:
— Не помню… Я в лица не заглядываю.
— А я ее запомнил, — заговорил пожилой. — У нас в зале нельзя курить. Она же то и дело вытаскивала сигарету, причем не из пачки, а прямо из сумочки, которая лежала у нее на коленях, прикуривала и тут же поспешно гасила ее. И так несколько раз. Видимо, она сильно нервничала.
— Она было одна?
— Не знаю. Андрей, вспомни.
Молодой человек привычным жестом тронул фатоватые усики, еще раз взглянул на фотографию Ламко и сказал:
— У меня пустых мест не бывает. За столом сидело четверо. А вообще, да, это она. Насчет курева Альберт Альбертович тонко заметил, я даже делал ей замечание, — Андрей покосился на метрдотеля, — и запрещающую табличку на стол поставил, чтобы видела. Думаю, с ней никого не было. Во всяком случае, расплачивалась она сама.
— За сколько обедов она платила? — вмешалась метрдотель, — За один или за два?
— Я что, заказ помню? — поморщился Андрей, — Скажите спасибо, дамочку не забыл…
— Мы сейчас посмотрим копии счетов, товарищ майор, — успокаивающе сказала метрдотель, — и все станет ясно.
Пересмотрели счета за 8 мая. Выяснилось, что никто в тот день в ресторане не обедал в одиночестве.
После этого Левченко показала фотографии сотрудников «Эллады», Малышева, фоторобот «мальчика в белом», и те снимки, которые передал ей Сиволодский. Официанты и метрдотель внимательно всматривались в разные, непохожие лица. Метрдотель взяла в руки одну из фотографий:
— Вот этого товарища я запомнила. Уходя, он купил с лотка две плитки импортного шоколада, знаете, мы столик возим по залу.
Это была фотография Воздвиженского.
— Точно, точно, он, — словно уговаривала она Левченко. — Бородка, лицо благостное, немолодой, одет шикарно…
«Воздвиженский обычно одет так себе, — подумала Левченко. — Странно…»
— А что вы скажете? — спросила она молодого официанта. — Сидел этот человек за вашим столиком? Что скажете вы, Альберт Альбертович?
Молодой официант кивнул:
— По-моему, действительно, этот клиент сидел за моим столом рядом с этой женщиной,
Альберт Альбертович ответить что-то определенное не мог, поскольку предполагаемого спутника Ламко видел только со спины, но подтвердил, что пиджак сидел на нем идеально.
Вызвали буфетчицу. И та опознала Воздвиженского.
Левченко недоумевала. Воздвиженский по показаниям всего коллектива «Эллады» целый день был на службе, не выходил из здания. Все время был на месте. Обедал со всеми, привозят же еду в кооператив из пиццерии. Никаких намеков на его отношения с Ламко нет. Еще раз проверить? Или сразу искать человека средних лет, с бородкой, внешне похожего на юриста «Эллады»?
17
Вера попросила пить. Гриша только что задремал, поэтому нехотя вылез из-под одеяла. Они поздно вернулись с третьеразрядного концерта, организованного ее папашей совместно с какой-то западной фирмой. Никакого смысла в выступлениях этих ободранных, немытых и нечесаных рок-мэнов с сиплыми голосами Гриша не нашел. И удовольствия от музыки не испытал. Так, одна спесь на сцене — наша молодежь, мол, теперь развлекается на высокозападном уровне цивилизации. Впрочем, дураков много, коль Максу удается на этом безобразии делать деньгу и валюту. И как только могло Вере понравиться? А говорила, у нее абсолютный слух, ее в детстве музыке учили!
Кажется, в холодильнике есть яблочный сок. Придется подержать бутылку под краном с горячей водой. У Веры и так часто садится голос. Фарингит — профессиональная болезнь учителей. А она ведь нетерпелива, наверное, здорово орет на своих второклашек.
Оставив бутылку в мойке, Гриша полез за чашкой. И удивился. Посуда стояла в навесном шкафчике совсем не так, как он привык. Он начал придирчиво осматриваться. Беспорядка не было, но это был не тот порядок, который он наводил сам, собственными руками. Сердце екнуло, и Гриша решил осмотреть все. Он открывал шкафчик за шкафчиком, ящик за ящиком. Совершенно очевидно — лазали. Вере его хозяйство до фонаря, она своим-то не занимается. Ждет, когда придет мать или Гришенька и перемоют всю посуду и полы. Вот эта коробка итальянских спагетти стояла по-другому, другим рисунком к дверце. Гриша помнил преотлично.
Очень не хотел тревожить Веру, но пришлось в комнате зажечь люстру. Вера заворчала, зарываясь лицом в подушку. Он и забыл, что она просила воды. Разозлился — не надо было жрать в антракте дурной бутерброд со старой чавычой. Он ей говорил… Не голодная, авось, приехала в спорткомплекс из приличного кафе. Но надо же отметиться, устойчивая жлобская привычка — быть на концерте и не зайти в буфет!
Да, да и книги трогали. И хрустальную посуду, Верин подарок на новоселье… Воры или менты? Дрожащими руками Гриша выдвинул ящик, где лежали деньги и адрес. Конверт оказался на месте. Не воры… Менты. Вот уж воистину: промедление смерти подобно. Любое промедление. Что теперь делать? Деньги надо поменять. Они ж наверняка записали номера купюр. Плохо, что видели адрес Малышева. А может, внимания не обратили? Лежит бумажка, и лежит… Им же главное — бабки, если по логике… И еще, если рассуждать логично: ведь узри они адрес, тут же бы носом ткнули на допросе.