Проснувшись следующим утром, они покинули Бутербродную, и никогда их там больше не видели.

Что же касается оставшихся, этих сосунков, везунчиков, родившихся в рубашках, о них ничего вразумительного пока сказать нельзя. Хотя кое-что все-таки можно. Это люди довольно унылого вида с посредственными умственными способностями. Не все, конечно, но большая часть.

Их всех обязали бросить курить.

Единственного ослушавшегося велено было выпороть на глазах у персонала в помещении реорганизованной Бутербродной. Чистое просторное светлое пространство старой Бутербродной кануло в лету, поэтому пороли ослушавшегося, так и не выплюнувшего сигарету, в грязном, скученном, темном пространстве реорганизованной Бутербродной.

Чтобы каждый, оставшийся в подчинении у месье Жлобеля, хозяина Бутербродной, понял, несмотря на свои посредственные умственные способности, в чем заключается новая концепция работы заведения.

И все они, действительно, поняли. И даже выпоротый, хоть и не смог принять участие в последовавшем торжестве, все же бросил курить и поклялся работать в реорганизованной Бутербродной с учетом новой концепции, продемонстрированной чуть ранее с его непосредственным участием.

Итак, мы подошли к моменту, когда рассказывать о прошлом Бутербродной уже нечего, а ее будущее еще не наступило. Иными словами, мы во временном тупике.

Все решительно изменилось. План реорганизации, задуманный месье Жлобелем, осуществился за несколько дней. Там был единственный пункт — сделать так, чтобы посетители не задерживались в заведении подолгу, а быстрее уходили, освобождая столики. Или, что гораздо проще объяснить персоналу: сделать пребывание в Бутербродной как можно дискомфортнее, чтобы посетители без лишних разговоров, без раздумий и напоминаний сами устремлялись к выходу, забыв о еде и деньгах, чтобы в этом аду под названием Бутербродная невозможно было находиться человеку в твердой памяти и здравом уме.

Что же было сделано, а, поверьте, сделано было не мало? Действительно, чем еще было занять шайку скудоумных лицедеев после праздничной попойки в честь задуманных перемен, неугомонную шпану, разворовавшую бывшую Бутербродную в угоду теперешней, людей, все растерявших, загадивших, поломавших, толпе непривычных к труду неумех, каким аргументом можно было заткнуть их кривляющиеся рты под дешевой помадой, каким заданием отправить на грязную работу вроде мытья полов или потрошения животных?

Впрочем, все это не относилось к оставшимся работникам. Эти не сделали ничего плохого. Не успели. Им мало что доверяли в бывшей Бутербродной, они почти ничем там не занимались, были на подхвате, и поэтому не успели ни до чего дотянуться, ни одной пакости не сделали, ничего не треснуло в их руках, не выскользнуло, не смогли даже обварить кого-нибудь кипятком или прищемить дверью, нет, зато все время, пока работала старая Бутербродная, этим занимались другие, старые работники, которых уволили и они вынуждены были покинуть те места, чтобы искупить свою вину и вырваться из того ада, ада настолько смехотворного, микроскопического, иллюзорного, совершенно незаметного, что никто не обратил бы на их уход внимания, не вопи о нем на каждом углу оставшиеся работники.

И вот, бывшие лодыри, а теперь единственные работники Бутербродной, не имеющие никакого представления о том, чем им предстоит заниматься, приступили к выполнению плана реорганизации.

Первым делом избавились от столов. Эта изящная рухлядь с антикварного аукциона давно мозолила официантам глаза. Все было выброшено. Изголодавшиеся по работе люди поломали это дерьмо вместе со стульями, даже не донеся до свалки. А на освободившееся место поставили высокие стойки для едоков, предпочитающих оставаться на ногах, а не валяться на диванах.

Люстры с того же антикварного аукциона с мягким умиротворяющим светом незамедлительно присоединились к столам. Вместо них прикрутили яркие галогеновые лампы, осветившие помещение так, что любая тарелка, любая вилка, будь она на столе или на полу, всегда оставалась хорошо видна, чтобы клиент не портил зрение, пытаясь выяснить, где здесь цыпленок по-мексикански, а где взболтанный вручную гоголь-моголь, чтобы, даже выронив вилку, возможно, так и не отмытую от жира, посетитель не ползал часами на четвереньках и не просил официанта принести еще одну, потому что вилок и так впритык и ровно столько, чтобы хватило на посетителей, набейся они битком, чтоб эти мощные, хоть и уродливые, но кто смотрит на потолок, лампы осветили каждый кубический сантиметр зала, и даже если клиенту заблагорассудится обедать под столом, который к тому же накрыт не помещающейся на нем скатертью, чтобы даже там, в кромешной тьме, клиент мог все это разглядеть и не поднимать шум по случаю паштета из гусиной печени вместо горячего шоколада, потому что не смог разглядеть.

Закончив с лампами, работники совершили следующий трюк. Они сдвинули стойки, поставив их почти вплотную и так, чтобы те поместились на половине зала. Экономия налицо.

Стойки были перенесены к выходу, одновременно работавшему и на вход. Да так, без этого не могло обойтись, что едоки в непосредственной близости от дверей мешали входящим, а, возможно, даже не позволяли закрыть или открыть дверь, выпирая плечом, левым, правым или обоими сразу, или выпячивая колено, или ступню, или непомерно разросшийся живот, локти, руки, целиком или частями, или даже голову, откинувшуюся в приступе смеха.

Работникам было плевать на это. В совершенстве владея планом реорганизации, они знали, на что идут.

Там же разместили барную стойку. Места хватило впритык. Ровно столько, чтобы средней комплекции мужчины могли окружить столы и, прижавшись к ним грудью, неподвижно стоять. От перемещений пришлось категорически отказаться. То есть, перемещения не стали совсем невозможны, но, например, чтобы пройти от столика номер семь к барной стойке, между которыми стояли столики пять и двенадцать, следовало гнать с них посетителей в том же направлении, освобождая себе дорогу, и была пара альтернатив, где этим людям рассосаться. Им можно было уйти в сторону свободной половины, выталкивая людей со столиков пятнадцать, девятнадцать и четыре, а можно в сторону выхода, занимая места у столиков семь и двадцать два. И здесь снова оказывалась пара альтернатив: сгоняемые со своих столов едоки могли так никуда и не приткнуться, оставшись в свободной половине или на улице, но могли и приткнуться, двигаясь таким образом, чтобы проталкивать дальше еще кого-то, стараясь держаться подальше от зон без столиков — пустой половины и улицы.