— Только–только ожили, едва окрепли, а вы: «В работу!» Какая с них работа!.. Яков Филиппович! — обращалась Варенька к Долинину, который, лежа на траве, пытался на соседней ветке отыскать зрелую ягодку. — Скажите хоть вы слово! Варвара Ивановна, не молчите!..

— Да разве их, иродов, переговоришь! — возмущалась скотница Топоркова. — Кричи не кричи, Варварушка, по–своему сделают. Я уж эти повадки знаю: соберут, вроде — давайте обсудим, а у самих все давно обсужено.

Продолжая вылавливать из–под лапчатых листьев полузрелые ягоды, Долинин молчал.

— Товарищ Зайцева! — тихо, но твердо сказала Маргарита Николаевна. — Кричать бесполезно. Иного выхода нет. Будем пахать на коровах. Что бы ни случилось, мы обязаны посеять озимые. Прошу, товарищи, голосовать. Кто за это решение? — Она посчитала поднятые руки членов правления. — Единогласно.

Все стали подниматься с земли, заспорили. Степаныч сначала почему–то перекрестился, потом плюнул, ушел в дощатый пасечный домик. Долинин приблизился к Вареньке, взял ее за локоть, но она зло взглянула ему в лицо, отдернула руку и почти бегом бросилась к реке.

Лейтенант Ушаков был крайне удивлен, полчаса спустя увидев ее в своей палатке, расстроенную, почти плачущую.

— В чем дело, Варвара Васильевна? — Уронив табурет, он вскочил из–за колченогого столика, на котором были раскрыты книги и ученические тетрадки: в свободные часы лейтенант изучал свою любимую физику.

Варенька расплакалась. Не зная, что в таких случаях надо делать, Ушаков предложил ей воды в жестяной кружке. Она оттолкнула кружку, вода плеснулась на тетради с записями, чернильные строки расплылись бледно–лиловыми кляксами. Лейтенант поднял табурет, предложил Вареньке сесть, но Варенька садиться не захотела.

— Вы — механик, — всхлипывала она. — Вы должны починить все!..

— Что починить, Варвара Васильевна? Что?

— Машины, тракторы! На коровах же будут пахать!

Наконец–то он понял, в чем причина ее волнений.

— Починим! — сказал уверенно и бодро, лишь бы она перестала плакать. А сам не без страха представил себе груду машинного лома, которую он уже видел на колхозной усадьбе.

— Правда, почините? — Варенька смотрела на него с надеждой.

— А что же! Конечно, починим. Отремонтируем, я хочу сказать.

Работы в мастерской, к счастью, было мало. Поэтому, захватив с собой двух бойцов–слесарей, Ушаков, сопровождаемый Варенькой, в тот же день переправился через Неву. Долго осматривал он разбитые машины возле инвентарного сарая. Бойцы его уже копались в их моторах. Варенька перебегала от Ушакова к слесарям, от них к Ушакову.

— Ну как? — спрашивала она с тревогой. — Получится что–нибудь?

— Что–нибудь–то получится, — ответили ей слесаря. — Но вот что — это задача.

— Получится, получится, — утешал Ушаков. — Все — нет, а три–четыре трактора поставим на ноги. Коров двадцать они заменят.

— У нас всего–то их двенадцать.

— С петухом вместе? — Ушаков засмеялся.

— Не с петухом, а с телятами. Нечего вам смеяться!

Ремонт был трудный. С разрешения командования Ушаков взялся за него добросовестнейшим образом. Почти вся его мастерская выполняла, как он говорил, срочный народнохозяйственный заказ для осенней посевной. Части тракторов приходилось по нескольку раз — туда и обратно — перевозить через реку. Таскать эти чугунные и стальные неуклюжие глыбы помогали зенитчики и понтонеры, сбегались к берегу все женщины и ребятишки из колхоза. Шуму было много, а дело подвигалось медленно. Деталями для гусеничных тягачей Ушаков располагал в избытке, но для колесных; — где их взять танкистам? Вытачивали, что могли, сами, сдали заказы на судостроительную верфь и даже на «Большевик» — ближайший от поселка ленинградский завод. Работали по восемнадцать, по двадцать часов в сутки, как в дни боев.

Лейтенант осунулся, вопреки воинским правилам не брился по нескольку дней, обрастая рыженькой нежной щетинкой. Не было чистого воротничка у гимнастерки, нередко и снятый поясной ремень валялся где–нибудь в траве, возле машины, и сапоги утратили былой блеск, испачканные ржавчиной и тавотом…

Но именно в таком виде Ушаков вдруг стал Вареньке нравиться. Стесняясь, приносила она молоко лейтенанту, свежие огурчики, задумчиво смотрела, как он, тоже стесняясь и приговаривая: «Опасная смесь, Варвара Васильевна!» — расправлялся с этими ее дарами, и не чуяла еще, что незаметно для нее, помимо ее воли, он становился ей все более близким и необходимым.

На коровах уже пахали. Маргарита Николаевна заявила, что ожидать окончания ремонта тракторов она не может — будут упущены лучшие сроки озимого сева. Плотник с шорником соорудили какие–то невиданные ошейники: не хомут, не ярмо — деревянная рама, обитая кожей; коровенки тужились в них, потихоньку таскали плуги…

Варенька примирилась с такой бедой, утешала себя тем, что «издевательство» это скоро кончится и ее кротких питомиц сменят машины.

Но ни коровы, ни пожарные лошади не спасли положения, пахота задерживалась. Маргарита Николаевна, по выражению Терентьева, объявила всеобщую мобилизацию. Каждому колхознику и колхознице отвели в поле участок, чтобы вскопать его лопатами. Председательша первая взяла в руки заступ. Долинин поддержал ее: милиционеры, пожарники, шоферы и он сам вышли на работу. Обливался потом стареющий Батя Терентьев, обиженно ковырял землю шофер Казанков, Лукерья Тимофеевна его поругивала: