Рональд торопился и сбивался, с трудом подбирал слова. Но слова казались неправильными — королева лишь качала головой, не понимая…

— Как можно отказываться от жизни? Или есть кто-то более достойный тебя?

— Оставь, Рональд. Твое красноречие бесполезно. Ты даже не понимаешь, в чем твоя ошибка, и не поймешь.

— Все еще боишься за людей, Фрида? Сама же видишь, мне вовсе нет до них дела.

— Вижу, Рональд. Для тебя люди, что мыши. Ты в погоне за сказкой разрушишь все вокруг и не заметишь. Зачем тебе свобода, что будешь с ней делать?

— Зачем что-то делать со свободой? Она стоит того, чтобы просто быть. Тебе не понять, Фрида, ты выбираешь между жизнью и юбкой Райны. А я… разве я выбирал Хисса? Меня никто не спросил, хочу ли я в Ургаш!

— Это не мой Источник, Рональд. Это дар моей дочери, — тоном воспитательницы малышей несла чушь Зефрида. — По-твоему, чушь! — солнечные глаза разгорелись еще ярче, обжигая и вызывая отчаянное желание спрятаться. — Тебе все равно, что будет с ней, если кто-то заберет Источник! И ты думаешь, мне легенды дороже детей?

На миг повисла пауза — Рональд успел проклясть нечаянные мысли и спешку: боги, как он мог так подставиться? Но… новая мысль показалась очень удачной.

— Ничего с ней не будет, Зефрида. Этой силы хватит на всех. А Шуалейду я буду учить, ты же знаешь, я могу её научить очень многому…

— Учить? — зло рассмеялась Зефрида. — Мне хорошо знаком твой ученик, Рональд. Иногда мы весьма мило болтаем с Эйты о том, о сем.

— Это совсем другое!

— Уходи, — отрезала королева. — И помни: если ты принудишь Шуалейду или посмеешь тронуть Кейрана, Источника тебе не видать. Я сумею запечатать башню еще лет на триста, пока ты не провалишься в Ургаш. А Шу будет лучше остаться обыкновенной ведьмой, чем стать зеро и твоей куклой. Убирайся!

Боль в глазах стала непереносимой, обожженная кожа рук и лица начала слезать клочьями — но Рональда не остановило бы и это. Он готов был обещать все, что угодно. Готов требовать и угрожать, готов пресмыкаться и клясться в вечной любви и верности… если бы Зефрида слушала. Но разноцветное торнадо закружило его, вышвырнуло из комнаты прочь и захлопнуло двери.

— Хисс тебя забери, любимая! — восхищенно, с искренней ненавистью пробормотал Рональд. — Мы еще посмотрим, кто получит Источник.

Черные, потрескавшиеся губы его сочились кровью, но он улыбался: пусть Зефрида предала, пусть она изо всех сил мешает — но такой великолепный шанс он не упустит. Девчонка вместе с приданым будет его, а Катрены, Равновесие, любовь и прочая ерунда могут катиться в Ургаш, он обойдется своими силами.

Перед глазами плыли разноцветные облака — щекотали и щипались, словно стайка рыбок, булькали и прыгали.

— Шу, очнись!

Одновременно с голосом Баль в сон ворвался черный злой ветер, смел золотых рыбок. Он рвал и терзал, сдирал плоть лиловыми огненными языками. Шу отталкивала его, металась в поисках выхода, но жадное пламя окружало… Где-то далеко, под голодными ртами туч раздался отчаянный крик: «Эрке!»

— Мое! — засмеялась тьма, опутывая Шу клейкой паутиной.

Шу дергалась изо всех сил. Нити дрожали, гудели, но не рвались.

— Мое… — рыкнуло совсем близко.

— …охрани и спаси! — снежным лучом взвился знакомый голос.

— Убирайся! — вспыхнуло разноцветным пламенем.

Паутина разорвалась, напоследок обжигая ядом. Шу вздрогнула, распахнула глаза: где, что? Вокруг мелькали пятна и светился голубоватым женский силуэт.

— Мама?..

Ответа не последовало. Призрачный силуэт растворился в солнечном свете, цветные пятна превратились в лица друзей.

— Как ты, Шу? — Баль заглядывала в лицо, гладила по рукам: ее ладони казались горячими.

— Отвратительно, — прохрипела Шу. Голос не слушался, горло саднило, голова болела и кружилась. — Я что, кричала?

Баль кивнула и натужно улыбнулась:

— Распугала всех придворных на лигу вокруг.

— Лучше бы… — Шу запнулась, вспомнив осьминожьи присоски и разинутые рты. — Светлая, зачем я туда пошла? Зачем мы вообще сюда приехали? Не проще было утопиться под Сойкой? Проклятье…

— Злится — жить будет, — усмехнулся бледный Эрке, подсовывая стакан с водой.

Шу отпила, радуясь прохладе в ободранном горле и стараясь не шевелиться. Покачав головой, Эрке повел ладонями по глазам Шу, остановил руки на висках. Головная боль стала утихать. Шу расслабилась, открыла глаза и уперлась взглядом в капли пота на густых бровях и воспаленные глаза светлого шера. Четко обозначились тревожные морщинки у рта и на лбу. Жемчужное сияние жизни померкло и сжалось.

Шу ожгло стыдным румянцем.

— Прости. Нельзя быть такой…

— Во всем есть положительные стороны, — перебил Эрке, поднимаясь с колен. — Надо только их найти.