Орас. Знаю, Жозюэ, вы делаете все, что в ваших силах. Да и, сказать по правде, пока она снует между своей комнатой и зимним садом, беда не велика, в этом флигеле ни души. Но вот когда бал начнется, я боюсь, как бы она чего не выкинула. (Делает движение, будто поворачивает ключ в замке.) Щелк. И конец.

Жозюэ. Слушаю, мсье. Но если дама вздумает кричать? Надо предусмотреть все, мсье Орас.

Орас. Скажите ей, что это я приказал ее запереть. И посулите ей на двести франков больше.

Жозюэ. Прошу прощения, мсье… Мсье полагает, что двухсот франков довольно, чтобы утихомирить эту даму?

Орас. Совершенно уверен, старина.

Жозюэ выходит, тем временем возвращается Изабелла.

Ну, как ваша маленькая авария?

Изабелла. Исправлена.

Орас. До чего же это удобно – отлучилась на минутку, подправила улыбку, взгляд, вернулась и как ни в чем не бывало продолжает прерванную беседу!.. Как нам, мужчинам, не хватает таких палочек-выручалочек! (Смотрит на часы.) Скоро десять, мадемуазель. Ваша косметика в порядке, платье вам на редкость к лицу. Песок у подъезда скрипит под колесами первых машин, скрипачи натирают смычки канифолью. Нам пора объясниться.

Изабелла. Наконец-то!

Орас. Сперва я хотел присмотреться к вам. Окажись вы дурочкой, я сочинил бы какую-нибудь историю в духе дамского журнала, сдобрив ее всякой всячиной – сентиментами, романтикой и экзотикой. Когда вчера вечером я пригласил вас сюда, я, по правде говоря, заготовил именно такую речь. Мы всегда действуем по готовой схеме – так удобнее. Но один раз на тысячу схема рушится, и вот ты в дураках, а от твоего хваленого ума толку не больше, чем от зонтика, забытого дома. Тем хуже для меня. Придется импровизировать на ходу.

Изабелла. Прошу прощения.

Орас. Не стоит. Это я оказался плохим психологом. Я должен был распознать вас с первого взгляда. Вы не дурочка, вы наивны. Вы не сентиментальны, вы нежны. Вы не упрямы, а требовательны. Как будто почти одно и то же, на самом же деле – полная противоположность. Это мне урок – когда смотришь на девушку в кондитерской, гляди в оба. Я все предусмотрел, кроме одного – что мне придется выдержать вот этот проницательный взгляд.

Изабелла. Если он вас раздражает, я могу закрыть глаза.

Орас. Не надо. Наоборот, он поможет нам выиграть время. Благодаря ему я могу обойтись без предисловий и приступить прямо к делу. Ну так вот, мадемуазель, у меня есть брат. Я его горячо люблю, а он по уши влюблен в очень красивую и очень богатую девушку, в честь которой и дается сегодняшний бал.

Изабелла. А она? Она его не любит?

Орас. Официально она считается его невестой. Два-три раза в день она протягивает ему губки для поцелуя, следуя правилам любовной стратегии, которая мне неясна. Полагаю, что время от времени она рассеянно позволяет ему облобызать еще какую-нибудь частицу своей нежной, хотя и несколько прохладной кожи. Она разыгрывает перед ним все положенные мизансцены и даже утверждает, будто она его любит, но на самом деле это ложь: она его не любит.

Изабелла. Она любит другого?

Орас. Положа руку на сердце, мадемуазель, я считаю, что она вообще не способна любить. Но так как эта малютка – мультимиллионерша, избалована сверх всякой меры и привыкла следовать малейшей своей прихоти, она и в самом деле вообразила, что влюблена.

Изабелла. И ее избранник?

Орас. Вы угадали – это я. Вы, несомненно, скажете, что это безумие и мой брат в тысячу раз лучше меня.

Изабелла. А каков он?

Орас. Черт возьми! Чуть не забыл! Видите, как нелепы заранее заготовленные речи. Я едва не упустил главное: мы близнецы, мадемуазель.

Изабелла. Вы похожи друг на друга?

Орас. Внешне – до неприличия. Эта шутка дурного тона длится слишком долго. К каким только недоразумениям она не приводила. Но она надоела, навязла в зубах, набила оскомину. Вот уже сто лет трюк с близнецами не смешит никого, а наших друзей и подавно… Зато по характеру – вот видите, вы имеете дело с самым избитым театральным штампом – мы отличаемся друг от друга, как день от ночи. Мой брат добр, чувствителен, нежен, умен, а я негодяй. И, однако, несмотря ни на что, любят меня.

Изабелла. А вы?

Орас. Я?

Изабелла. Вы тоже любите эту девушку?

Орас. Я никого не люблю, мадемуазель. Это и дает мне возможность, сохраняя полную трезвость ума, разыграть нынче вечером небольшую комедию. Да, так я решил, нынче вечером игру поведу я. Понимаете, дорогая моя, слишком уж мы полагаемся на волю обстоятельств. Судьба навязывает нам свои решения, вертит нами, как ей вздумается: то подбросит апельсинную корку, чтобы ты на ней поскользнулся, то ни с того ни с сего дарит тебе выигрыш в лотерею, верного друга или любящую женщину, а потом возьмет, да и снова наградит тумаком… А мы рады-радешеньки, принимая крохи ее милостыни, да еще бьем поклоны, приговаривая: «Спасибо, спасибо за твою щедрость! Да сбудется воля твоя!» А ведь это большая оплошность. Я еще понимаю – политика. Там дело другое. Отдаешься в чужие руки, как у парикмахера, и тебя стригут, тобой управляют – в меру своего разумения. Придавать значение тому, что с тебя тянут деньги или что полиция командует тобой на улицах, и мелочно, и нелепо. Зато позволять судьбе распоряжаться тобой, терпеть, когда она насылает на тебя болезни, нелепые страсти, катастрофы, сносить ее панибратство… Вот это дело серьезное, мадемуазель, это непростительно. Вы улавливаете нить моей мысли?