Супруг не отрицал, что, поссорившись со своей дражайшей половиной, ударил ее по лицу, и женщина останавливала кровь, прикладывая его к носу смоченное водой полотенце. Но в убийстве сознаться отказывался. Как бы то ни было, но мужа осудили как убийцу.

В начале войны осужденный изъявил желание кровью смыть вину, был отправлен в штрафбат. Там он честно заработал себе свободу, воевал до конца войны, получил офицерское звание и весь увешанный боевыми наградами, отправился в далекий Казахстан на строительство секретного объекта.

Проезжая на поезде через Тюратам, офицер забежал в станционный буфет хлебнуть холодненького пивка и обомлел, встретив там живую и здоровую «покойную» супругу, за убийство которой он был осужден.

«Ты изверг! От тебя и спрятаться негде»! — Набросилась буфетчица с бранью на приезжего. У того не выдержали нервы.

— Получай, что заслужила! — Закричал он, выхватывая трофейный браунинг. — Я все равно уже отсидел за тебя!..

— Вот так-то, — закончил свой рассказ мужчина, — а дальше ты сам знаешь, — бабку твою посадили за заведомо ложный донос, меня реабилитировали за «старое» убийство и дали новый срок… Налей-ка мне лучше грамм сто водки, а то я что-то разволновался.

Но водку Михин наливать не стал, а вытолкал мужчину из палатки, велев ему никогда больше здесь не появляться:

— Сегодня ему сто грамм, завтра захочет делить, а потом и вовсе грохнет, чтобы наследство получить, родственничек, — зло думал Михин, прополаскивая пивные кружки….

Акции Даутова давали ему возможность выпутаться из долгов и спокойно жить, получая прибыль с некого водочного заводика, организованного с помощью ссуды, взятой у Ремизова. И вообще, если была возможность что-то заработать, разве от нее следовало поспешно отказываться?..

Для исполнительного директора «Транскросса» Глеба Игоревича Неврюкова вопрос о получении любым способом дополнительных акций был крайне важен — кто же будет считаться с главой фирмы, имеющим всего два процента голосов? Он понимал, что кресло руководителя фирмы под ним весьма непрочно и, когда будет решен вопрос о судьбе акций Даутова, уютный кабинет может занять другой человек, хапнувший контрольный пакет.

— «Хапнувший»? — Вдруг озарило Глеба Игоревича, — а ведь акции еще ничьи. А получить их должен именно я. И только я. Тогда с остальными можно будет говорить иначе… Ой, совсем забыл, мне же нужно еще позвонить…

И Неврюков начал торопливо набирать номер своего адвоката…

«Все ментовки похожи друг на друга, — думал Курлыков. Хоть в Урюпинске, хоть в Марселе. Везде одинаково мочой разит. И лампочки одни и те же».

Курлыков имел право на столь категоричное мнение, ибо перевидал немало различных отделений. Доводилось ему сидеть в «обезъянниках» Челябинска, Елабуги, Тольятти, Москвы, Питера. Теперь судьба забросила его в полицейский участок Марселя. Ему отвели отдельную камеру с ярким светильником и голым, жестким диваном, который в России назвали бы топчаном. Был здесь и унитаз, но мочой пахло.

По правде говоря, ни на судьбу, ни на полицию Курлыкову обижаться не следовало. То, что, просрочив визу, он решил подзадержаться во Франции, было с его стороны вполне естественным: в Россию не тянуло. На Лазурном побережье теплей, да и забот меньше. Тут бы сидеть тише воды, согласившись на нехлопотную должность вышибалы в маленьком заведении на трассе. Дремать весь вечер под кондиционером, пока хозяин не попросит вежливо выпроводить из помещения какого-нибудь чересчур пьяного и буйного посетителя. Так нет же. Надо было пару недель спустя наехать в этом дерьмовом городе на своих тупых соотечественников — пожилую семейную пару из Москвы. Долго пас на набережной, зажал в тихом уголке, отобрал паспорта, сказал: «Обменяю на пятьсот баксов». Те же тупыми не оказались, пошли в полицию и наскребли достаточно французского языка, чтобы объяснить комиссару: что с ними приключилось. И теперь, без всяких баксов и перспектив, он парится в участке, ожидая пока ему не вкатят несколько лет по местным законам, а после добрым пинком не вышибут за пределы шенгенской зоны.

А горевать все равно не надо. Взяли-то за разводку на пятьсот баксов. Если бы полиция знала зачем он вообще посетил «Belle France», его сейчас держали бы не здесь. И говорили бы с ним не мелкие чины, а серьезные комиссары в штатском, вроде тех, которых любят играть Жан Поль Бельмондо и Ален Делон. От нечего делать Курлыков зажмурил глаза, стараясь представить какой-нибудь французский фильм, но тотчас открыл их. Дверь скрипнула. На пороге стоял человек в сером костюме, как раз инспектор из кинобоевика. Рядом находился высоченный полицейский в форме. Оба вошли в камеру. Человек в штатском сел на табурет, как раз напротив Курлыкова, который, как и полагается кроткому арестанту, напряженно примостился на самом краешке дивана, держась практически на одном копчике. Полицейский остался стоять за спиной начальника. Глядя на его постную физиономию и толстые лапы, Курлыков понял: это силовое сопровождение.

— Же ве овуар ле консул Рюс, — неуверенно пробормотал Курлыков. Его неуверенность объяснялась тем, что по-французски он говорил очень плохо и всегда боялся людей в штатском.

— Ты хочешь иметь русского консула? Ты хочешь сожительствовать с русским консулом прямо в нашей полиции? — Насмешливо поинтересовался офицер в штатском.

Курлыков опешил. Он ожидал всего, но не такого. Между тем, собеседник придвинул к нему табуретку и сказал.

— Чем ты занимаешься во Франции?

«Твою мать, за шпиона приняли! — Изумился Курлыков. Он не знал, радоваться или печалиться такому неожиданному ходу дела. — Может, захотят вербануть, башлей отстегнут. А вдруг лет на двадцать упекут? Ладно, буду пока отвечать как есть».