– Кстати, принц; в Лондоне живет теперь один из ваших соотечественников, с которым, без всякого сомнения, вы коротко знакомы: это – граф ди-Пешьера.

– Он вовсе не соотечественник мне: он итальянец. Я знаю его только по виду и по имени, сказал принц, с заметным принуждением.

– Однако, он происходит от весьма старинной фамилии.

– Да, конечно. Его предки были люди благородные.

– И очень богатые.

– В самом деле? А я думал совсем противное. Впрочем, он получает огромные доходы.

– Кто? Пешьера! Бедняга! он слишком любит играть в карты, чтобы быть богатым, сказал молодой человек, принадлежащий к посольству и не до такой степени скромный, как принц.

– Кроме того, как носятся слухи, заметил Рандаль: – этот источник доходов совершенно прекратится, когда родственник Пешьера, доходами с имений которого он пользуется, возвратится в свое отечество.

– Я бы от души радовался, еслиб это была правда, сказал принц, весьма серьёзно: – и этими словами я высказываю общее мнение нашей столицы. Этот родственник имеет благородную душу; его, как кажется, обманули и изменили ему. Извините меня, сэр, но мы, австрийцы, не так дурны, как нас рисуют. Скажите, встречались ли вы в Англии когда нибудь с родственником, о котором говорите?

– Ни разу, хотя и говорят, что он здесь: и, по словам графа, у него есть дочь.

– Графа – ха, ха! Да, я сам слышал что-то об этом, – о каком-то пари, – о пари, которое держал граф, и которое касается дочери его родственника. Бедненькая! надобно надеяться, что она избавится этих сетей; а нет никакого сомнения, что граф расставляет ей сети.

– Может статься, что она уже вышла замуж за какого нибудь англичанина.

– Не думаю, сказал принц, серьёзнее прежнего: – это обстоятельство могло бы послужить весьма важным препятствием к возвращению её отца на родину.

– Вы так думаете?

– И в этом нет ни малейшего сомнения, прервал молодой член посольства, с величественным и положительным видом: – это могло состояться в таком только случае, если звание этого англичанина во всех отношениях равно его званию.

В эту минуту послышался у дверей легкий ропот одобрения и шепот: в эту минуту объявили о прибытии графа; и в то время, как он вошел, его присутствие до такой степени поражало всех, его красота была так ослепительна, что какие бы ни существовали невыгодные толки об его характере, все они, по видимому, в эту минуту замолкали, – все забывалось в этом непреодолимом восторге, который могут производить одни только личные достоинства.

Принц, едва заметно искривив свои губы, при взгляде на группы, собравшиеся вокруг графа, обратился к Рандалю и сказал:

– Не можете ли вы сказать мне, здесь или еще за границей ваш знаменитой соотечественник лорд л'Эстрендж?

– Нет, принц, его здесь нет. А вы знаете его?

– Даже очень хорошо.

– Он знаком с родственником графа; и, быть может, вы от него-то и научились так хорошо думать об этом родственнике?

Принц поклонился и, отходя от Рандалл, произнес:

– Когда человек с высокими достоинствами ручается за другого человека, то ему можно довериться во всем.

«Конечно, произнес Рандель, про себя: – я не должен быть опрометчив. Я чуть-чуть не попался в страшную западню. Ну что, еслиб я женился на дочери изгнанника и этим поступком предоставил бы графу Пешьера полное право на наследство! Как трудно в этом мире быть в достаточной степени осторожным!»

В то время, как Рандаль делал эти соображения, на плечо его опустилась рука одного из членов Парламента.

– Что, Лесли, верно, и у тебя бывают припадки меланхолии! Готов держать пари, что угадываю твои думы.

– Угадываете! отвечал Рандаль.

– Ты думаешь о месте, которого скоро лишишься.

– Скоро лишусь!

– Да, конечно: если министерство переменится, тебе трудно будет удержать его, – я так думаю.

Этот зловещий и ужасный член Парламента, любимый провинциальный член сквайра Гэзельдена, сэр Джон, был одним из тех законодательных членов, в особенности ненавистных для членов административных, – член, независимый ни от кого, благодаря множеству акров своей земли, который охотнее согласился бы вырубить столетние дубы в своем парке, чем принять на себя исполнение административной должности, в душе которого не было ни искры сострадания к тем, кто не согласовался с ним во вкусах и имел сравнительно с ним менее великолепные средства к своему существованию.

– Гы! произнес Рандаль, с угрюмым видом. – Во первых, сэр Джон, министерство еще не переменяется.

– Да, да, я знаю это, – а знаю также, что оно будет переменено. Вы знаете, что я вообще люблю соглашаться с нашими министрами во всем и поддерживать их сторону; но ведь они люди чересчур честолюбивые и высокомерные, и если они не сумеют соблюсти надлежащего такта, то, конечно, клянусь Юпитером, я покидаю их и перехожу на другую сторону.

– Я нисколько не сомневаюсь, сэр Джон, что вы сделаете это: вы способны на такой поступок; это совершенно будет зависеть от вас и от ваших избирателей. Впрочем, во всяком случае, если министерство и переменится, то терять мне нечего: я ни более, ни менее, как обыкновенный подчиненный. Я ведь не министр: почему же и я должен оставить свое место?