– Бедный Панса! – проговорил Лепид. – У него никогда нет времени на удовольствия. Благодарение небу, я не эдил!

– А, Главк, как поживаешь? Весело по обыкновению! – сказал Клавдий, подходя к группе приятелей.

– Уж не пришел ли ты приносить жертву Фортуне? – спросил Саллюстий.

– Я приношу ей жертвы каждый вечер, – возразил игрок.

– В этом я не сомневаюсь. Ни один человек не похитил столько жертв, как ты!

– Ого, какая язвительная речь! – смеясь воскликнул Главк.

– Ты вечно огрызаешься, как собака, Саллюстий! – сказал Клавдий с досадой.

– Тсс! – вмешался Главк и, подозвав цветочницу, взял у нее розу.

– Роза – символ молчания, – отвечал Саллюстий, – но я люблю видеть ее только за ужином. А кстати, Диомед дает большой пир на будущей неделе. Ты приглашен, Главк?

– Да, я получил приглашение сегодня утром.

– И я также, – сказал Саллюстий, вынимая из-за пояса квадратный кусочек папируса, – как видно, он приглашает нас часом раньше обыкновенного – верно, готовится что-то особенно роскошное [8] .

– О, да он ведь богат, как Крез, и меню его пира длиннее эпической поэмы.

– Пора нам в бани, – сказал Главк, – теперь там все в сборе. И Фульвий, которым вы так восхищаетесь, прочтет нам свою новую оду.

Молодые люди согласились с готовностью, и все направились к баням.

Хотя общественные термы и бани были учреждены скорее для бедных граждан, чем для богатых (у последних были собственные ванны дома), однако это было любимое место сборищ для толпы всех классов: туда стекались люди праздные, беспечные, чтобы вести беседу и коротать время. Бани в Помпее, конечно, отличались по плану и постройке от обширных и сложных римских терм. Действительно, в каждом городе империи замечались свои незначительные особенности в устройстве и архитектуре общественных бань. Это удивляет ученых – как будто мода и архитектура не могли быть прихотливыми раньше XIX столетия!

Наши молодые люди вошли через главный портик, обращенный на улицу Фортуны. У входа сидел сторож бань, с двумя ящиками: в один он опускал собираемые деньги, а из другого раздавал входные билеты. Вокруг стен портика стояли скамьи, и на них расположились люди различных классов общества, между тем как другие, следуя предписанию врачей, расхаживали быстрыми шагами взад и вперед под портиком, останавливаясь иногда перед множеством афиш о зрелищах, о продажах, играх, выставках, – все эти объявления были написаны на стенах. Главным предметом разговоров было предстоящее зрелище в амфитеатре. К каждому новому лицу приставали с вопросами – не нашлось ли, наконец, в Помпее какого-нибудь чудовищного преступника, какого-нибудь удачного случая убийства или святотатства, которое дало бы эдилам возможность бросить человека в пасть льву? Все прочие зрелища казались бледными и бесцветными сравнительно с возможностью такой счастливой оказии.

– Что касается меня, – сказал веселый, разбитной помпеец, оказавшийся ювелиром, – я полагаю, что если император так добр, как уверяют, то он мог бы прислать нам еврея.

– Почему бы не взять кого-нибудь из новой секты назареян, – вмешался один философ. – Я не жесток, но ведь безбожник, отрицающий самого Юпитера, не заслуживает жалости.

– Мне все равно, скольким богам человеку угодно поклоняться, – возразил ювелир, – но отвергать всех богов – это нечто чудовищное!

– Однако, – сказал Главк, – мне кажется, эти люди не вполне атеисты. Говорят, они верят в Бога и в иной мир…

– Ты ошибаешься, любезный Главк, – возразил философ. – Я говорил с ними, и они рассмеялись мне в лицо, когда я упомянул о Плутоне и аде.

– О, боги! – воскликнул ювелир в ужасе. – Неужели водятся такие презренные негодяи в Помпее?

– Насколько мне известно, их очень мало, и они собираются втайне, так что невозможно открыть, кто они такие.

Главк отошел, и какой-то скульптор, большой энтузиаст, проследил за ним восторженным взглядом.

– Ах, если б можно было его выпустить на арену, вот была бы прекрасная модель! Какое сложение! Какое лицо! Ему следовало бы быть гладиатором! Образец достойный нашего искусства! Отчего бы не отдать его льву?

В это время Фульвий, римский поэт, которого современники провозгласили бессмертным, но имя которого, если б не эта история, осталось бы безвестным для нашего века, с живостью подошел к Главку:

– О, мой афинянин, о, мой Главк, ты пришел слушать мою оду! Какая честь для меня! Ведь у вас, греков, даже обыденная речь – сама поэзия! Как мне благодарить тебя! Это безделица, но, может быть, если я заслужу твое одобрение, мне удастся быть представленным Титу. О Главк! Поэт без покровителя все равно, что амфора без ярлыка. Вино в ней может быть превосходное, но никто его не расхваливает! А что сказал Пифагор? «Ладан – для богов, а похвала – для человека». Следовательно, патрон – это жрец поэта, он кадит ему ладаном и собирает вокруг него поклонников.

– Но вся Помпея – твой патрон, и каждый портик – жертвенник для прославления твоего имени.

– Да, пожалуй, бедные помпейцы очень любезны, они любят почитать достоинство. Но ведь они не более, как жители маленького городка – Spero meliora! He войти ли нам?

– Разумеется. Мы теряем время, вместо того чтобы слушать твою поэму.

В эту минуту из бань в портик хлынуло человек двадцать посетителей, и вслед за тем раб, поставленный у дверей небольшого коридора, впустил в него поэта, Главка, Клавдия и целую толпу друзей поэта.