Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию

Аннотация

Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию (полный вариант) фантастический рассказ из блога Макспарка

Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию (полный вариант) Предисловие: Да, забраковали сайты "politico" и "ХайВей" в Украине мои путешествия в соцсетях Украины, и это правильно, это может быть интересно только в России, пусть тогда только Россия это и читает это. Пора вылазить из ада путешествий по этой политике и начинать путешествовать во времени. Милостиво прошу всём садиться в огромный такой фантастический лайнер для просмотра фильма о путешествиях во времени. Толкаться не надо, мест зрительских хватить всем, лайнер же фантастический, поэтому безразмерный. Первыми три десятка зрительских мест заняли зрители из Украины с роlitico: http://politiko.ua/blogpost136375 затем столько же из России подтянулось из Мапспарка, откуда и стартовала моя машина времени: http://maxpark.com/user/4297847743/content/5273869 подсела сразу дюжина зритерей на "Литсайте ру": http://litsait.ru/proza/rasskazy/puteshestvie-v-greciyu-na-mashine-vremeni-posleslovie-iii.html Мошкову, Прозе и Гению только что разосланы билеты на просмотр фильма о путешествии во времени. Есть места зрительские и для "ХайВея", если материал модерацию пройдёт, конечно. Потом будем набирать пассажиров на зрительские места отовсюду. *** К вечеру, с десяток Гениев расположились на зрительских местах фантастического лайнера: http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1619804.html?author Проза, увы, спит, заваленная пол тысячей материалов Юрия, даже пошевелиться, бедная, не в состоянии от этой горы бумажного хаоса: http://www.proza.ru/2016/06/06/1011 Учитывая то, что эта гора бумаги, в большинстве своём, не доведена до нормального состояния, народ понять можно, словами Юрию одного Гения из Барнаула вчера: - Это что за сумбур, вообще, граждане? Кто-нибудь что-нибудь понял? Форма этого произведения отсутствует НАПРОЧЬ! Приведите-ка, автор, все эти буковки в надлежащий порядок, а потом уж выкладывайте для чтения. Так как, по моему скромному мнению, всю выше загруженную ХЕРОМАНТИЮ читать невозможно чисто по физиологическим причинам. Текст видно интересный и актуальный, но форма! Ну просто КАША ГАЛИМАЯ! С удовольствием почитаю, когда структурировано по-человечески будет. Ну, Юрию из Харькова на Прозе хватит и двух друзей, которые умеют за формой видеть содержание - Паши Аксенова из Москвы, и Димы Медведева из Израиля, родом из Ставрополья российского. У Мошкова неизвестно сколько народу село на фантастический лайнер к Юрию: http://samlib.ru/editors/z/zhitnik_j_a/poslesloviamconezpyteshestviamnachalo.shtml Этот отсек лайнера - самый удалённый от кабинета статистов, данные о пассажирах запаздывают, как минимум на сутки, а то и на несколько суток. О! "ХайВей" украинский к полуночи ближе открыл, наконец -то, свой отсек лайнера, пропустив пассажиров на зрительские места фантастического лайнера Юрия: http://h.ua/story/429866/ Ну, на единственном в Украине Портале гражданской журналитики "ХайВей" всё очень строго: всех авторов капитан корабля строго проверяет на наличие у них наркотиков и оружия, только тогда разрешает вход на его материал зрителей. Это не лишено благоразумия, учитывая постоянные торпедные атаки этого сайта Украины со стороны сайта украинофобной пропаганды политического "Трымава". Здесь, в Украине, с набором первых тридцати зрителей в фантастический лайнер Юрия из Харькова проблем не было даже в полночь, к утру уже больше всех зрителей от-туда. Ну, ничего, в целом за полдня около 200 зрителей, и то не плохо, надо срочно давать полный вариант ПУТЕШЕСТВИЙ ВО ВРЕМЕНИ. Что-то песня одна старая не выходит из головы у Юрия Мельника Эдуарда Хиля "У леса на опушке": У леса на опушке жила Зима в избушке. Она снежки солила в березовой кадушке, Она сучила пряжу, она ткала холсты, Ковала ледяные да над реками мосты. Потолок ледяной, дверь сферическая, За шершавой стеной тьма колючая. Как шагнешь за порог - всюду иней, А из окон парок синий-синий. Ходила на охоту, ковала серебро, Сажала тонкий месяц в хрустальное ведро. Деревьям шубы шила, торила санный путь, А после в лес спешила, чтоб в избушке отдохнуть". "Понял,- подумал Юрий из Харькова,- чего эта песня из головы не выходит,- про "Избу Читалью" забыл совсем, ну, там ему особо не рады, честно говоря, лишив навечно права учавствовать в форумах, почему он им главные свои четыре книжечки, которые ему Боженька во сне продиктовал, и не даёт. Хотя, ничего там из его произведений не удаляют, нужно признать, поэтому, пошлём приглашение и туда зрителям в фантастический лайнер Юрия, но уже на полную версию Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию Приятного чтения. *** " ДА, "ПОЛИТИКА" И "СОВЕСТЬ" - ПОНЯТИЯ, НАВЕРНОЕ, НЕСОВМЕСТИМЫЕ, - ПОДУМАЛ ЮРИЙ ИЗ ХАРЬКОВА,- КАК СКАЗАЛ БОЖИЙ СЫН ИИСУС ХРИСТОС: "БОГУ - БОГОВО, РАЙ, ТО ЕСТЬ, А КЕСАРЯМ - КЕСАРЕВО, ТО ЕСТЬ ИЛИ ЗЕМНОЙ МИР, ИЛИ ГЕЕННА ОГНЕННАЯ, ОГОНЬ АДА. ОГОНЬ ЕЁ - ТАКИМ КЕСАРЯМ, КАК КРОВАВЫЕ ТИРАНЫ ГИТЛЕР, ЛЕНИН, СТАЛИН, НАПОЛЕОН, И ПОДОБНЫЕ ИМ, ИЛИ КАК НАШИ СЕГОДНЯШНИЕ ПОРОШЕНКО С ПУТИНЫМ, КОТОРЫЕ ССОРЯТ ЭТИМ САТАНИЗМОМ, ГЕОПОЛИТИКОЙ, БРАТСКИЕ НАРОДЫ РОССИИ И УКРАИНЫ. ПОРОШЕНКО, В БЛАГОДАРНОСТЬ ЗАПАДУ ЗА ТО, ЧТО ПОМОГ ЕМУ К ВЛАСТИ ПРИТИ, ВОЮЕТ С ПУТИНЫМ НА СТОРОНЕ ЗАПАДА. НАПЛЕВАТЬ ПОРОШЕНКО НА ТО, ЧТО ЭТОЙ ВОЙНОЙ ОН СПРОВОЦИРОВАЛ "ПОМЕШАННОГО" НА ГЕОПОЛИТИКЕ ПУТИНА АННЕКСИРОВАТЬ КРЫМ, И КРОВЬ ЛИТЬ НА ЗЕМЛЕ УКРАИНЫ, И ОПУСКАЕТ НАРОД В НИЩЕТУ, САМ ВСЁ БОГАТЕЯ. ПРО ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ ПСИХОЗ ПУТИНА И ГОВОРИТЬ НЕЧЕГО, ТЕМ БОЛЕЕ БЕЗУМНЫЙ, ЧТО ЛЮБОЙ УМНЫЙ ЧЕЛОВЕК ПОНИМАЕТ ТО, ЧТО НИКОГДА НИ ЗАПАД НА РОССИЮ НЕ НАПАДЁТ, НИ РОССИЯ НА ЗАПАД НЕ НАПАДЁТ, ПО ТОЙ ПРОСТОЙ ПРИЧИНЕ, ЧТО НАКОПИЛИ ОБЕ СТОРОНЫ СТОЛЬКО ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ, ЧТО МОГУТ НЕ ОДИН, А МНОГО РАЗ ИМ УНИЧТОЖИТЬ ВСЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ. ХОТЕЛ УЖЕ, ПО ЭТОМУ ПОВОДУ, ЮРИЙ, ОТ РАССТРОЙСТВА, ПОМЕРЕТЬ, КАК ПИСАТЕЛЬ, ВИДЯ ЭТО ВСЕОБЩЕЕ БЕЗУМИЕ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ, НО СПАС ЕГО ОТ СМЕРТИ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЗЕМЛЯК ИЗ УКРАИНЫ, ХОЛОЛ ИЗ КРИВОГО РОГА, МИХАИЛ УДОВИЧЕНКО, ХОТЬ И ЗАНЕСЛО ОБОИХ, ЧЕГО-ТО, ИЗ УКРАИНЫ ХТО ЗНА КУДА - АЖ НА ДАЛЁКИЙ ОТ НЕНЬКИ МАКСПАРК В РОССИИ. ЗАШЁЛ ТАМ НА КУХНЮ К ЮРИЮ ЭТОТ МИХАИЛ, И СКАЗАЛ, СКРИВИВ ГУБЫ: Михаил Удовиченко из Кривого рога: - Многа букафф, ей-ей, а цену и Порошенко, и Путину... и без этой заметки "сложили" - потеря времени, и не более! Юрий Мельник и Харькова: - Привiт, брате земляче з Кривого Рогу Михаiле Удовиченко! Рад знайомству с братом - хохлом. Впрочем, у тебя в Кривом Роге, как и в моём Харькове, люди, наверное, тоже, на русском языке говорят. В моём родном Харькове вообще, практически невозможно услышать ни одного слова на украинском языке, хотя на переписи населения более 70 % харьковчан называют себя украинцами, впрочем, как и в твоём Кривом Роге, и лишь 25% говорят о том, что они - русские люди, по национальности. Интересно то, что люди во всех сёлах, посёлках, малых городах Харьковщины, как и вокруг твоего Кривого рога в сёлах, говорят на украинском языке, в основном, а в Харькове, повторю, ни одного слова на украинском языке и не услышишь, обычно! Ну, а насчёт Порошенко и Путина, Михаил, то если они не хотят слушаться советов моих и всех добрых людей, миротворцев, каковы есть, по словам Христа, дети Божьи, что надо перестать друг с другом в геополитические войнушки играть, ссорить этим народы своих стран, чтобы из ада вылезти, то и не надо. Но, и моя совесть, и совесть всех добрых людей - миротворцев, которые это говорят Путину и Порошенко, зато будет чиста,- значит, это сознательный выбор Путина и Порошенко - вечно гореть в аду. Пусть тогда и дальше ссорят братские народы Украины и России этим сатанизмом - политикой-геополитикой. Хотя, весьма странный у них выбор будет тогда - в Раю же намного лучше, чем в огне ада! Ну, дело хозяйское, хотят Путин и Порошенко в ад попась, то оба там и будут, пусть только не кричат там, как резанные поросята, от невыносимых страданий горения в огне геенны огненной, что их никто не предупреждал, чем для них закончатся их геополитические сатанинские войнушки. Жизнь человеческая в земном мире очень короткая. Что такое даже 100 земных лет по-сравнению с Вечностью? Ничто, короткий миг, пусть балуются и дальше Порошенко с Путиным, недолго им баловаться осталось до встречи с огнём ада. Хотя, ты, Михаил, как атеист, в реальное существование ада и Рая не веришь, конечно, а зря. Они даже намного более реальные, чем земной мир. Земной мир, ведь, не вечный, когда-то "кикнется", а ад и Рай - вечные,- факт. Ну, если не верить в существования Рая, то, ведь, тогда жизнь разумного человека, по большому счёту, не имеет никакого разумного смысла, - живёт тогда человек просто, чтобы, как неразумное животное, тварь Божья, умереть, и исчезнуть бесследно, а этого, в принцыпе, быть не может. Если человек имеет разум, то должен быть и разумный смысл жизни,- стать добросовестным полноценным жителем Вечного Мира Бога, Божьего Разума, откуда все вечные души разумных людей, детей Божьих, родом. Ну, Чехов, мой духовный двойник (у меня с Чеховым всё совпадает) по этому поводу говорил: "Никак не может быть, чтобы со смертью тела мы исчезли бы бесследно, бессмертие - это факт". Да, из твоего, Михаил, Кривого Рога родом у меня знакомый в нете был, сейчас, правда, уехал он в Австралию, бизнесмен там, Виктор Сова, сын его женился на гражданке Великобритании, но настоял Виктор на том, чтобы венчались дети по православному Христианскому обряду, хотя невестка и протестантка, по крещению. Говорит Виктор Сова о том, что на Западе не принято наше бесшабашное хлебосольство, даже дети и родители друг к другу в гости, обычно, не ходят без приглашения! Все походы в гости на Западе на деньгах завязаны: обязательное приглашение, угощение, подарки. Нет такого, как у нас, на Руси принято,- захотелось, - и зашёл друг к другу, или подруга к подруге и без приглашения в гости поболтать по душам на кухне за чашкой чая. И наплевать всем на то, если у хозяина дома холодильник пустой, и угощать гостя особенно-то и нечем. Хотя, что-то я давненько Виктора Сову, уроженца твоего Кривого Рога, ныне жителя Австралии, на украинском Портале гражданской журналистики "ХайВей" не видел. Может, дела бизнеса не дают времени ему туда заходить, а может, другая причина какая, Бог знает. Михаил, земляк, братишка из Кривога рога, вот ты о своём не верии в Бога и на моей новой кухне, на Макспарке говоришь, во второй части моего послесловия: http://newsland.com/user/4297847743/content/5273258 Цитата твоя: Михаил Удовиченко из Кривого рога: - Мне, как атеисту, непонятны, и даже неприемлимы бесконечные "цитирования" Евангелия и подобных "священных" книг... Со своими мыслями напряг? Юрий Мельник из Харькова: - Братишка Михаил, так нет, ведь, у тебя твоих мыслей, по определению, потому что и жизнь, и разум и способность мыслить тебе Богом даны, Творцом, Создателем. Поэтому, высшую мудрость благоразумно черпать из слов Самого Всевышнего устами Его Прямого Слова Божьего Иисуса Христа, Спасителя нашего, или у других пророков Божьих. Ну, если не дорос ты, Михаил, до вмещения в сердце своё слов Божьего Сына, или имеешь предвзятое отношение к Христианству из-за атмосферы атеистического безбожия коммунистического, в котором мы все жили при СССР, когда нам и в детском садике, и в школе, и на кафедрах вузов "Атеизма" и "Истории КПСС" внушали то, что Бога и его Вечного Мира Царства Небесного нет, и что вера в Бога есть признак невежества человека, то могу я поговорить с тобой о твоём неверии в Бога философией. Философия, в переводе - это же "любовь к Божественной мудрости". Кто там у нас является Учителем Западной философии? О, старик Сократ! Надеюсь, Михаил Удовиченко, уж относительно Сократа ты ничего не имеешь против, против основоположника всей Западной философии? Тогда слово Сократу. Предлагаю тебе, Михаил Удовиченко, сесть со мной, как с малеко пророком, в машину времени, и матнуть этак лет на две с половиной тысяч назад в солнечную Грецию, в Афины. Давай, Михаил, побродим мы с тобой по Афинам времён Сократа. Согласен? О, молчание - знак согласия, поехали тогда. Садись в машину времени со мной. Так, ставим счётчик на две с половиной тысячи лет тому назад, полетели. В моей машине времени лететь туда всего пару минут, давай за эти пару минут, вот, по магнитофону, песенку Высоцкого Володи послушаем: «Здесь лапы у елей дрожат на весу, здесь птицы щебечут тревожно- живёшь в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно. Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру, пусть дождём опадают сирени. Всё равно я отсюда тебя заберу во дворец, где играют свирели. Твой мир колдунами на тысячи лет укрыт от меня и от света,- и думаешь ты, что прекраснее нет, чем лес заколдованный этот. Пусть на листьях не будет росы поутру, пусть луна с небом пасмурным в ссоре… Всё равно я отсюда тебя заберу в светлый терем с балконом на море. В какой день недели, в котором часу ты выйдешь ко мне осторожно, когда я тебя на руках унесу туда, где найти невозможно? Украду, если кража тебе по душе,- зря ли я столько сил разбазарил?! Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял». *** Ну, Михаил Удовиченко из Кривого Рога, прилетели уже мы в Афины на две с половиной тысячи лет тому назад, вылазь уже из машины времени, давай, походим с тобой по Афинам, посмотрим на древние Афины, посмотрим и послушаем, что тут творится? Странно, практически все западные философы с уважением говорят о Сократе, считают его основоположником западной философии, но практически никто не воспринимает Сократа и его путь, как отдельное учение! У меня, Михаил, сложилось такое впечатление, что единственным истинным западным философом, любителем Божественной мудрости, является лишь Сократ. Все же последовавшие за ним философы чем-то похожи на пустых болтунов- софистов, которых Сократ жёстко обличал за болтовню, лишённую благоразумия. Которые своей пустой болтовнёй способны скорее увести человеческую душу от Божьего Света, чем приблизить к Нему. Да, Михаил, братишка из Кривого рога, как сам видишь, во времена Сократа в Древней Греции сейчас тут расцвет культуры, быстро развиваются различные области науки и человеческого знания. Однако, наряду с истинными мудрецами, есть тут и лжемудрецы- софисты. Пустой болтовней они морочат людям голову и готовы доказывать совсем противоположные вещи - то, что им выгодно в данный момент. За плату, они могут в суде оклеветать невиновного человека или оправдать преступника. Ну, примерно, то же самое, что у нас в наших судах земных часто происходит, - если у тебя много денег, то нашёл ты хорошего адвоката-софиста, и он своей пустой болтовнёй и лукавством, делает так, что, к примеру, тебя- преступника, оправдывают, а невиновного человека, но бедного, без денег, осуждают, как виновного. Сократ обличал таких лукавых болтунов - софистов, доказывая то,что есть Высшая Истина, одна для всех людей. Истинная мудрость и заключается в поиске Её, когда человек умеет отличить добро от зла, и сознательно выбирает для себя первое. Часто любил говорить Сократ об умеренности, воздержании и самообладании. И в этом отношении Сократ сам мог служить живым доказательством возможности и пользы этих свойств. Ой, Михаил, братишка, посмотри, как этот софист Антифон пытается сейчас унизить Сократа в глазах его учеников указанием на его бедность. - По всему видно, Антифон,- отвечает ему Сократ,- что ты счастье полагаешь в неге и роскоши. Но я думаю, что ни в чём не нуждаться свойственно Богу. Нуждаться же как можно в меньшем есть качество, которое приближает человека к Божественному. К свободе от нужды ведут два пути. Один - увеличивать своё материальное благосостояние так, чтобы удовлетворять всем своим прихотям. Это - не верный путь, потому что потребности обыкновенно растут быстрее богатства. И чем более их у человека, тем менее он свободен нравственно. При этом материальное богатство непрочно, его часто люди лишаются. Другой путь - ограничивать свои потребности до разумной умеренности. Этот путь вернее, потому что привычка к скромности в жизни гораздо прочнее материального богатства, а удовлетворять малым нуждам и потребностям легче. На этом основании, Антифон, и предпочитаю я второй путь, считая его более удобным для жизни, а вовсе не каким-то подвигом. Никогда никому я не выставляю напоказ своей бедности: старый мой плащ, как видишь, цел и чист, и сам я всегда в добродушно весёлом настроении. Когда однажды ученик мой Антисфен явился ко мне в старом дырявом плаще, видимо, рисуясь этим, я ему заметил: - Знаешь ли, Антисфен, из каждой дыры твоего плаща выглядывает тщеславие! Да, Михаил Удовиченко, послушай, что говорит о Сократе один из ближайших учеников Сократа, Ксенофонт: «Ничего не может быть полезнее беседы и общества Сократа. Одно воспоминание о Сократе утверждает в добре близких к нему людей. Под влиянием Сократа многие испорченные юноши исправляются и делаются полезными гражданами. Жизнь Сократа ни в чём не расходится с его словами, что и делает его личность особенно обаятельною». Да, Михаил Удовиченко из Кривого рога, своё учение Сократ передаёт, как видишь, живым словом- беседами. Писать он ничего не пишет, говоря то, что считает для себя приятнее писать в сердцах людей. Беседы Сократа очень разнообразны, но главная их цель - служение добру. Посмотри, Михаил, как Сократ изобличает опасное невежество и самомнение, когда человек хочет стать правителем лишь из жажды власти, славы, денег, говоря то, что плох тот правитель, который приносит страдание, бедность и смерть своим подданым. Или посмотри, Михаил, как указывает Сократ на то, как следует порядочным людям жить, что именно доброе и терпимое отношение друг к другу, а не ссоры и вражда, делает жизнь людей спокойней и счастливей. Всегда Сократ с большим уважением говорит о Боге, как видишь. А вот, Михаил Удрвиченко, наконец то, ради чего мы с тобой преодолели две с половиной тысячи лет в истрии Земли, и расстояние от нашей Украины до Афин. Видишь, Михаил, как житель Афин Аристодем, как и ты у себя в Кривом роге, насмехается над теми, кто почитают Бога, и считает этот самый Аристодем веру в Бога глупостью, как и ты, Михаил, братишка, атеист ты наш? Давай с тобой послушаем, что ему на это скажет Учитель Западной философии Сократ? Сократ: - Аристодем, есть ли такие люди, которых ты почитаешь? - Конечно,- отвечает Аристодем.- В поэмах удивляюсь я Гомеру, в трагедии - Софоклу, в ваянии - Поликлету, в живописи - Зевксису. - Тогда, Аристодем, оглянись вокруг себя, посмотреть на гармонию природы, на движение солнца и звёзд. Да посмотри на самого себя,- говорит Сократ.- Неужели ты думаешь, что случайно получил разум, которого нет ни в одном из животных? Неужели всё это величие вокруг нас по какому-то недоразумению находится в таком прекрасном порядке? - Да, я так думаю,- отвечает Аристодем,- потому что я не вижу правителя всего этого, тогда как вижу мастеров искусства. - Но ведь ты,- возражает Сократ,- не видишь и собственной души, которая управляет телом. И потому ты мог бы сказать, что всё делаешь не сознательно, а случайно. - Сократ,- отвечает Аристодем,- я не отвергаю Высшего Существа, но считаю Его слишком величественным для того, чтобы нуждаться в моём поклонении. - Чем больше Бог заботится о тебе, тем более ты должен чтить Его,- сказал Сократ. - Если бы я знал, что Бог действительно заботится о человеке, то будь уверен, Сократ, не был бы невнимательным к Нему. - Так ты думаешь,- заметил Сократ,- что Бог не заботится о человеке? Но разве Бог не дал человеку прямого положения, что даёт ему возможность смотреть вдаль, легче видеть то, что наверху. Всем животным даны ноги, чтобы ходить, но человеку даны ещё руки, чтобы совершать всё то, чем мы счастливее животных. Все животные имеют язык, но только язык человека способен вести разумную речь. Но Бог позаботился не только о нашем теле, но, что гораздо важнее, вдохнул в человека прекрасную вечную разумную душу. Какое животное способно осознать Бога, заниматься изучением жизни, держать в памяти всё слышанное, виденное, изученное? И после всего этого ты считаешь, что Бог о тебе не заботится?! Думаешь ли ты, что Бог дал человеку возможность отличать добро от зла, если бы Сам не был Высшей Мудростью и Добром? Разве тебе не известно, что как самые древние, так и самые образованные государства и народы отличались наибольшим благочестием и набожностью? И что отдельный человек в пору наибольшей зрелости ума и чувств, становится обычно и богобоязненным? Если мы добры к другим, то к нам обращаются за добрым советом. Так и ты поступай в отношении к Богу. Если ты желаешь получить от Него доказательства Его любви и мудрости, то сделай себя достойным тех Божественных тайн, которые открываются только тому, кто ищет у Бога совета в своей совести. Ты, Михаил, посмотри и послушай речь Сократа, где он старается всегда всем напоминать, что всякому человеку следует почаще обращать внимание на самого себя, и в самом себе искать причины житейских неудач и дурного отношения с людьми. Что, Михаил Удовиченко, ещё побудем в Греции, посмотрим на суд над Сократом, или полетели додому, в Неньку- Украину на две с половиной тысячи лет вперёд, в наш 2016 год, заметь, от года рождения Спасителя нашего, Божьего Сына, Иисуса Христа? - Ну, коль прилетели уже сюда, в такую временную даль, то пошли посмотрим и послушаем людей на суд над Сократом,- ответил Михаил,- Читать об этом - это одно, а посмотреть своими глазами - это совсем другое дело. - Согласен, Михаил, тогда залазь снова в машину времени, надо на семь лет теперь вперёд счётчик времени поставить. Так, залезли сюда, ставлю счётчик времени на семь лет вперёд. Ну, специфика моей машины времени такова, что по фигу, на тысячу лет, или более, туда-сюда мотаемся во времени, или на один день, а несколько минут подождать надо, пока машина времени ломает временной континиум. Поэтому, чтобы не скучать эти несколько минут, я сюда старый бобинный магнитофон в машину времени поставил. Уже нёс я его на мусорку выкидывать, этот "раритет", а потом жалко стало мне такого количества бобин с песнями Высоцкого, поэтому, кинул его и бобины в эту свою машину времени, чтобы добро не пропадало. Да и не так скучно эти минуты проводить в полётах между прошлым и будущим. Включаю его, давай ещё одну песенку Семёновича послушаем: «И во веки веков, и во все времена трус, предатель - всегда презираем. Враг есть враг, и война всё равно есть война, и темница тесна, и свобода одна - и всегда на неё уповаем! Время эти понятья не стёрло, нужно только поднять верхний пласт - и, дымящейся кровью из горла, чувства вечные хлынут на нас!.. Ныне, присно, во веки веков, старина, - и цена есть цена, и вина есть вина, и всегда хорошо, если честь спасена, если другом надёжно прикрыта спина. Чистоту, простоту мы у древних берём, саги, сказки из прошлого тащим, потому что добро остаётся добром - в прошлом, будущем и настоящем!» *** - Так, прилетели в нужный день, Михаил, вылазь из машины времени, А я следом за тобой. - Да вылажу, подожди,- ворчит Михаил,- неудобная она у тебя, тесная, как горбатый запорожец! - Ну, я же - пророк самой нижней пророческой иерахии, - оправдываюсь,- поэтому и такую скромную машину времени и получил, грешный, от Бога, как самый нижний чин пророческий, и за такую Боженьке благодарен. Так, а почему это на улицах Афин ни одной души человеческой не видно, прямо, как когда эти бразильские сериалы в Союзе начались, помнишь, во время сериалов, этих "мыльных опер", всех, как ветром с улиц сдувало? Что это за бумажка висит на городской доске объявлений? Давай, Михаил посмотрим. Всё ясно, читай: «Сократ обвиняется в преступлениях: во-первых, в том, что не поклоняется божествам, признаваемым городом, причём вводит свои собственные. Во-вторых, в развращении юношества. Заслуженное наказание- смерть». - Да, Михаил, великих людей редко понимают современники, ещё реже ценят их по достоинству. Лишь потомство мало-помалу дорастает до понимания их. Часто же толпа и вовсе подвергает их гонениям. Сократ, увы, как видишь, не избег этой участи. Немногие возвышенные души становились его горячими почитателями, но огромное большинство, масса, не понимая вовсе его деятельности, смотрела на него враждебно: речи его сильно задевали самолюбие многих. Люди слышали, что, прежде всего, надо стремиться к добродетели и мудрости. Что власть, богатство, почести, то есть всё, к чему стремится большинство людей, далеко не имеет той цены, как они думают. Обличённые Сократом невежды распространяли о нём ложные толки. Отсюда понятно, почему столько людей начинали враждебно относиться к Сократу. Мудрец никого не хотел обидеть лично, намерения его были высоки и безупречны. Но его действия и речи имели значение протеста и порицания, что не нравилось большинству. Словом, Сократ был тяжёл для афинян, и многие чувствовали необходимость избавиться от него. Друзья Сократа, прочитав это обвинение, были поражены, как громом. Нелепость обвинения была вопиющая. Не менее были поражены друзья и тем невозмутимым спокойствием, с каким Сократ узнал об этом. Он по-прежнему рассуждал обо всём, кроме своего процесса. Но побежали на городскую площадь Афин, там уже суд над Сократом должен вот-вот начаться. - Побежали, конечно, мы же для этого сюда и прилетели,- ответил Михаил.- Ого, народу сколько навалило! На площади яблоку упасть некуда. - Да, Михаил, глянь, одних только народных судей, которых выбирают жребием - 550! - Как можно выбирать судью слепым жребием?! - удивился Михаил. - Народная демократия, потому что у них, - отвечаю,- вон, стоят и печальные друзья, и приверженцы Сократа. Они, конечно, не верят в возможность обвинительного приговора. Нелепость обвинений против Сократа очевидная для всех. - А кто этот впереди них, неужели сам Платон?! - Он самый,- отвечаю,- благодаря ему и Ксенофонту, ученикам Сократа, честно записывающим всё о учителе Сократе, потомки и узнали о Сократе всё, хотя Платон иногда и грешил тем, что вкладывал в уста Сократа свои мысли, чего Ксенофонт не делал никогда. О, вот, стихотворец Мелит, зачитывает то, что "накалякал" на городской доске объявлений, лукаво развивая свои обвинения. Как видишь, Михаил, ответную речь Сократ начинает с того, что он не намерен говорить красноречивых слов, как это принято в суде, а будет беседовать по-простому, как привык. Затем Сократ указывает, что уже до последних обвинений народ предрасположен разными клеветниками к осуждению его. Главною причиною наветов Сократ считает ненависть тех сограждан, которых обличил он в невежестве. Другую причину видит он в том, что юноши, научившиеся у него вести беседу и обличать неправду и невежество, возбуждают в изобличённых ими естественно ненависть к нему, винят его, как развратителя юношества. - Послушай, Юрий, мы не на футбольном матче, а ты - не Хоте Махарадзе и не Николай Озеров, чтобы я твои коментарии тут выслушивал, сам всё вижу, и слышу всё,- возмутился Михаил.- А чего это мы с тобой всё видим и слышим, а нас никто не видит и не слышит?! - Так потому что мы можем видеть и слышать то, что уже произошло в земном мире, а люди, живущие в прошлом, не могут видеть и слышать нас в своём времени, мы же тогда на Земле ещё не жили. - Понятно, получается, что брешут фантасты, когда рассказывают в своих произведениях о том, как при путешествии во времени люди из будущего разговаривают с людьми из прошлого? - Брешут, конечно, но, как фантазия это имеет право на существование в фантастических рассказах, но давай, действительно, лучше послушаем Сократа. - Давай. - Граждане афиняне,- говорит Сократ,- против меня выдвинуты два обвинения, но оба они такие надуманные, что о них трудно говорить серьёзно. Наверное, дело не в них, а в чём-то другом. Говорят, будто я не признаю государственных богов. Но ведь во всех обрядах я всегда участвовал вместе с вами, и каждый это видел. Говорят, будто я поклоняюсь новым богам- это про то, что у меня есть внутренний голос, которого я слушаюсь. Но ведь верите же вы, что дельфийская пророчица слышит голос Бога. Почему же вы не верите, что и мне Бог может что-то говорить? Говорят, будто я порчу нравы юношества. Но как? Учу их изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен. Учу неповиновению властям? Нет, я говорю: «Если законы вам не нравятся, введите новые. А пока не ввели, повинуйтесь этим». Учу неповиновению родителям? Нет, я говорю родителям: «Ведь вы доверяете ваших детей учиться тому, кто лучше знает грамоту. Почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель?» Нет, афиняне, меня здесь привлекают к суду по другой причине, и я даже догадываюсь по какой. Помните, когда-то дельфийский оракул сказал странную вещь: «Сократ- мудрее всех между эллинов». Я очень удивился этому: я-то знал, что этого не может быть, ведь я ничего не знаю! Но я не мог допустить, чтобы Бог лгал, ибо это не пристало Ему. Оракула надо слушаться, и я пошёл по людям учиться уму-разуму: вступил в беседу со считавшимся мудрым государственным деятелем. И убедился в том, что этот человек только кажется мудрым и многим людям, и особенно самому себе, но на самом деле, не мудр. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее. Потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем. Но он, не зная, воображает, будто что-то знает. А я, если не знаю, то и не воображаю. Затем я обратился к поэтам, к людям ручного труда. И что же оказалось? Каждый в своём ремесле знал, конечно, больше, чем я. Но о таких вещах, как добродетель, справедливость, благоразумие знал ничуть не больше, чем я. Однако же каждый считал себя знающим решительно всё и очень обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик. Тут-то я и понял, что смысл пророчества, очевидно, сводится к тому, что мудрым-то оказывается Бог. И Своим изречением Он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немного или даже совсем ничего не стоит. И, кажется, при этом Он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем ради примера. Всё равно, как если бы Он сказал: «Из вас, люди, мудрее тот, кто подобно Сократу знает, что ничего поистине не стоит его мудрость». С этих самых пор и хожу я по людям с беседами и расспросами: ведь оракула надо слушаться. И многие меня за это ненавидят: неприятно ведь убеждаться в том, что ты ничего не знаешь, да ещё столь важного. Эти люди и выдумали обвинение, будто я учу юношей чему-то нехорошему. А я вовсе ничему не учу, потому что сам ничего не знаю и ничего не утверждаю. А только задаю вопросы и себе, и другим. И задумываясь над такими вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я и думаю, что совсем я не виноват. - О афиняне, пока я жив и властен над собою, я никогда не перестану искать Истину и призывать вас к тому же. Мне кажется, что я послан Богом разбудить вас от вашего тяжёлого сна, как овод своим укусом пробуждает сильную, но ленивую лошадь. Может быть, вы сердитесь за такое нарушение вашего сна? Тогда сгоните меня и спите вечно. Я не стану слезами и мольбами или видом моих плачущих детей вызывать у вас жалость. Я верю: Бог есть. И верю в гораздо высшем смысле, чем кто-либо из моих обвинителей. Вам и Богу поручаю я свою судьбу: определите её, как лучше для вас и для меня. - Да, Михаил, таких речей ещё не слыхивали афиняне на суде: они привыкли видеть подсудимых, трепещущих перед властью народа, умоляющих о пощаде, плачущих. А тут стоит перед ними старик, стоит спокойно, точно не его судят, а он творит суд над своими обвинителями. Посмотри, какое раздражение вызвала речь Сократа у народных судей, что вина Сократа при их голосовании признаётся по обоим обвинениям, хотя большинством только пяти голосов. По афинскому обычаю подсудимый имеет право испрашивать замену смертной казни большим денежным штрафом. Но послушай то, что говорит Сократ, уже осуждённый преступник! . - По справедливости,- говорит Сократ,- афиняне должны были бы почитать во мне общественного благодетеля. Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду- ну, например, обед за казённый счёт, потому что я ведь человек бедный. Сам я в замену смертной казни не могу предложить более мины, так как всё имущество моё не превосходит этой суммы. Но вот друзья изъявили желание собрать и больше денег, и я предлагаю тридцать мин. Да, Михаил, такой ответ вызывает, как видишь, ещё большее раздражение судей, и при повторном голосовании они назначают Сократу смертную казнь большинством более значительным, чем в первый раз. Но вот, Сократ, прощаясь с судьями и народом, говорит им: - Ради незначительного выигрыша во времени навлекаете вы на себя, афиняне, обвинение в том, что осудили на смерть Сократа- мудреца. Потому что, хотя я и не мудрец, но так назовут меня все те, которые будут упрекать вас. Если бы вы немного подождали, дело обошлось бы без вашего вмешательства. Ибо вы видите мои годы, я достиг преклонного возраста и уже близок к смерти. Говорю это не всем, но лишь тем из вас, кто подал голос свой за смертный приговор. Я осуждён не потому, что ничего не имел сказать. Но по недостатку дерзости и бесстыдства. Потому что я не говорил вам того, что вам приятнее было бы слышать, не плакал и не сетовал, не делал ничего такого, что недостойно человека и что делают многие, как вы это обыкновенно видите. Но я не считал приличным делать подобное, так и теперь не раскаиваюсь в том, что избрал такую, а не иную защиту. В моих глазах лучше такая защита и смерть, чем иная защита и жизнь. Трудно, афиняне, избегнуть не смерти, а преступления, ибо преступление быстрее смерти, оно бежит скорее. И вот я, будучи стар и слаб телом, застигнут смертью,- врагом, движущимся медленнее. Мои же обвинители, проворные и сильные, застигнуты преступлением- врагом, движущимся быстрее. Мы покидаем это место - я, осуждённый ими на смерть, они- осуждённые Истиной за преступление и неправду. Вот с какой просьбой обращаюсь к вам: когда подрастут мои сыновья, наказывайте их, афиняне, карайте их так, как я карал вас. Если они будут заботиться о богатстве или чём другом больше, чем о добродетели. И если их будут признавать чем, а они на самом деле окажутся ничтожеством, укоряйте их, как я укорял вас за то, что они не стараются быть тем, чем должны быть, и мечтают о себе, будучи ни к чему негодны. Если вы исполните это, вы воздадите мне и моим сыновьям по справедливости. Теперь нам пора расстаться, мне- чтобы умереть, вам- чтобы жить. Но кого из нас ожидает лучшая доля- это неизвестно никому, кроме Бога». Народ начал расходиться с городской площади Афин, и Юрий из Харькова с Михаилом из Кривого рога пошли, грусные от увиденного и услышанного, к своей машине времени, которую оставили у городской доски объявления. - Ну, и что,- сказал Михаил,- всё это - лишь слова, кто докажет, что судьба Сократа после смерти лучше оказалась того же злого Мелита, стихотворца, обвинителя Сократа? Если ты, Юрий, говоришь о том, что у человека - бессмертная душа, то давай последуем за вечной душой Сократа, и посмотрим о том, как она после казни в Раю оказалась? - Ну ты, даешь, Михаил! - воскликнул Юрий,- говорю же тебе о том, что у меня скромная машина времени, как у обычного рядового пророка. Я на ней только во времени могу путешествовать, а не заглядывать за грань земной жизни. Да и казнят Сократа только через месяц, сейчас в Афинах начинается религиозный праздник, и месяц в это время запрещены любые казни. - Отмазки это всё,- буркнул Михаил,- пока своими глазами не увижу, как Сократ в Раю после смерти тела оказался, - не поверю. - Ну, это надо мне звонить кому-то в Рай тогда, Михаил. О, у Короленко была при земной жизни модель машины времени "покруче моей, он тогда на ней смог увидеть поход души Сократа через переходные от земного мира до Рая миры, и описал это в своей Фантазии "Тени". - Нет,- книжки сам читай, Юрий,- давай мне сюда Короленко собственной персоной с его машиной времени "покруче твоей "развалюхи", хочу всё видеть своими глазами, только тогда поверю. - Ну, ладно сейчас Короленко в Рай позвоню, "забъю с ним здесь" в Афинах, стрелку через месяц. Хоть у меня и самая плохОнькая машина времени, как у самого нижнего пророчьего чина, но, как у малехо пророка, связь там с Раем имеется. - Алё,- Владимир Галактионович, как там дела в Раю? Да, понимаю я, что глупый вопрос, в Раю не может быть плохо, ну я, ещё при земной жизни Чеховым готов был поклясться, что Вы очень хороший человек. Идти с Вами не только рядом, но даже за Вами — весело. Но тут такое дело, что нужны Вы а Афинах в день ухода из земного мира Сократа. Понял, ну мы тогда полетели туда. Садись, Михаил Удовиченко, в машину времени, Короленко нас уже там ждёт, через месяц в этих Афинах. Ну, крутим счётчик машины времени на месяц вперёд, полетели, да, ещё одну песенку Семёновича послушаем: «Зарыты в нашу память на века и даты, и события, и лица, а память, как колодец- глубока: попробуй заглянуть- наверняка лицо- и то- неясно отразится. "Разглядеть, что истинно, что ложно, может только беспристрастный суд: осторожно с прошлым, осторожно,- не разбейте глиняный сосуд. Одни его лениво ворошат, другие неохотно вспоминают, а третьи даже помнить не хотят,- и прошлое лежит, как старый клад, который никогда не раскопают… С налёта не вини- повремени: есть у людей на все свои причины- не скрыть, а позабыть хотят они,- ведь в толще лет ещё лежат в тени забытые заржавленные мины. В минном поле прошлого копаться- лучше без ошибок, потому что на минном поле ошибаться просто абсолютно ни к чему…» ... - Вау! - воскликнул Михаил Удовиченко, увидев машину времени Короленко.- Вот это сразу видно, что серьёзный агрегат! - Ну, пересаживайтесь ко мне,- улыбнулся Владимир Галактионович Короленко, - если хотите посмотреть, как Сократ до Рая добрался после ухода из земной жизни. Но, так как будем преодолевать грань земного мира, то придётся смотреть и слушать через окно машины, земным людям выходить в неземном мире из машины времени нельзя совсем. Но и так всё увидите и услышите. Да, то что мы сейчас увидим было месяц и два дня спустя после того, как, при громких криках афинского народа, судьи постановили смертный приговор философу Сократу за то, что он разрушал веру в богов. Он был для Афин то же, что овод для коня. Овод жалит коня, чтоб он не заснул и бодро шел своею дорогой. Философ говорил афинскому народу: "Я твой овод, я больно жалю твою совесть, чтобы ты не заснул. Не спи, не спи, бодрствуй, ищи правду, афинский народ!" - Ну, это мы с Юрием уже видели,- заметил Михаил. - Увы,- вздохнул Короленко, - народ, в припадке жестокой досады, пожелал избавиться от своего овода. "Быть может, доносчики Мелит и Анит оба не правы,- говорили граждане, расходясь с площади после приговора.- Но что же это, наконец, такое, и куда он идет? Он плодит недоумения, он разрушает мнения, твердо установленные веками, он говорит о новых добродетелях, которые надо познавать и разыскивать, он говорит о божестве, которое нам еще неведомо. Дерзкий, он считает себя умнее богов!.. Нет, спокойнее нам вернуться к старым, хорошо знакомым божествам. Пусть они не всегда справедливы, пусть распаляются порой неправедным гневом, а другой раз и нечестивою похотью даже к женам смертных. Но не с ними ли жили наши предки в спокойствии души, не с их ли помощью совершали славные подвиги? А теперь образы олимпийцев померкли, и старая добродетель расшатана. Что же будет дальше, и не должно ли одним ударом положить конец нечестивой мудрости?" Так говорили друг другу афинские граждане, расходясь с площади под покровом синего вечера. Они решили убить беспокойного овода, в надежде на то, что после этого лица богов опять просветлеют. Правда, в умах граждан порой вставал кроткий образ чудака-философа; порой они вспоминали, как мужественно делил он с ними при Потидее труды и опасности; - как он один защищал их самих от позора несправедливой казни военачальников после аргинузской победы; - как один он против тиранов, убивших полторы тысячи граждан, осмелился возвысить голос, спрашивая на площадях о пастырях и овцах. "Не тот ли пастырь,- говорил он, может назваться добрым, который приумножает и бережет свое стадо? Или, напротив, добрые пастыри призваны уменьшать количество овец и разгонять их, а добрые правители - делать то же с гражданами? Исследуем, афиняне, этот вопрос!" И от вопроса одинокого, безоружного философа лица тиранов бледнели, а глаза юношей загорались огнем негодования и честного гнева... Когда афиняне, расходясь с площади после приговора, вспоминали все это, тогда их сердца сжимало смутное сомнение: "Уж не совершили ли мы над сыном Софрониска жестокую неправду?" Но тогда добрые афиняне смотрели в гавань и на море. При свете угасавшей зари на синем понте еще мелькали вдали пурпуровые паруса острогрудого корабля делосских празднеств. Корабль ушел из гавани в этот день и вернется лишь через месяц, а до тех пор в Афинах не может пролиться кровь ни виновного, ни невинного. В месяце же много дней, а часов еще больше. Кто помешает сыну Софрониска, если уж он осужден невинно, убежать из тюрьмы, а многочисленные друзья наверное даже помогут? Разве так трудно богатому Платону, Эсхину и другим подкупить тюремную стражу? Тогда беспокойный овод улетит из Афин к фессалийским варварам или в Пелопоннес, или еще дальше, в Египет... Афины не услышат более его назойливых речей, а на совести добрых граждан не будет этой смерти. И все, таким образом, обойдется ко всеобщему благополучию... Так многие рассуждали про себя в этот вечер, восхваляя мудрость демоса и гелиастов, а втайне питая надежду, что беспокойный философ уберется из Афин, убежит от цикуты к варварам, освобождая сограждан в одно время и от себя, и от угрызений совести за невинную смерть. Тридцать два раза с тех пор солнце выходило из-за океана и опять погружалось в него, а до того дня, когда афиняне решили воздвигнуть Сократу памятник,- осталось тридцатью двумя днями меньше. Как видишь, Михаил, корабль из Делоса вернулся и, точно стыдясь за родной город, стоит в гавани с печально упавшими парусами. На небе нет луны, море колыхается под тяжелым туманом, и огни на холмах мерцают сквозь мглу, точно прижмуренные очи людей, одержимых стыдом. Упрямый Сократ не пожалел совести добрых афинян. "Простимся! Вы идите к своим очагам, а я пойду умирать,- сказал он судьям после приговора.- Не знаю, друзья, кто из нас выбирает себе лучший жребий". Когда срок возвращения корабля стал приближаться, многие из сограждан почувствовали беспокойство. Неужели же этот упрямец в самом деле умрет? И они принялись стыдить Эсхина, Федона и других учеников и друзей Сократа, подстрекая их усердие. "Неужто, говорили они с едкой укоризной,- вы допустите, чтоб ваш учитель умер? Или вам жаль несколько мин на подкуп сторожей?" Напрасно Критон упрашивал Сократа согласиться на побег и горько жаловался, что общая молва упрекает их в недостатке дружбы и в скупости,- упрямый философ не пожелал сделать удовольствие ни своим ученикам, ни доброму афинскому народу. "Исследуем этот вопрос,- говорил он.- Если окажется, что мне надо бежать,- я убегу; а если нужно умереть, то умру. Припомним: не говорили ли мы раньше, что не смерть должна страшить разумного человека, а неправда? Справедливо ли соблюдать нами же установленные законы, пока они нам лично приятны, а неприятные нарушать? Кажется, память мне не изменила: ведь мы действительно что-то говорили об этих предметах?" - Да, говорили,- ответил Критон. - И кажется, все были в этом вопросе согласны? - Да. - Но, может быть, правда есть правда для других, а не для нас? - Нет, правда одинакова для всех, и для нас тоже. - Но, может быть, когда нам, а не другим приходится умирать, то и правда превращается в неправду? - Нет, Сократ, правда остается правдой при всех обстоятельствах. Когда таким образом, ученик Сократа Критон последовательно согласился со всеми посылками Сократа, философ, улыбаясь, перешел к умозаключению: - Но если так, друг мой, то не следует ли, пожалуй, мне умереть? Или уж моя голова так ослабела, что я не в состоянии сделать верного заключения?.. Тогда поправь меня, добрый друг, и укажи правильный путь моей заблудившейся мысли. Ученик закрыл лицо плащом и отвернулся. - Да,- сказал он,- я вижу теперь, что ты непременно умрешь... И в этот темный вечер, когда море мерцает и глухо шумит под туманом, а изменчивый ветер шевелил паруса кораблей с тихим и грустным недоумением; когда на улицах Афин граждане, встречаясь, спрашивали друг друга: "Он умер?" - и голоса их звучали робкою надеждой, что это неправда; когда первое дыхание проснувшейся совести, как первый предвестник бури, уже шевельнуло сердце афинского народа и даже, казалось, лица домашних богов устыдились и потемнели, - в этот вечер, с закатом солнца, упрямец выпил чашу смерти... Ветер крепчал, сильнее закутывая город пеленой морских туманов, и начинал с яростью трепать паруса, запоздавшие в гавань. И Эронии заводили свои мрачные песни в сердцах граждан, возбуждая в них грозу, от которой впоследствии погибли обвинители Сократа... Но в этот час эти первые порывы раскаяния мечутся еще смутно и неясно. Граждане еще более сердятся на Сократа, зачем он не доставил им облегчения своим побегом в Фессалию; злились на учеников его, которые ходили в последние дни печальные, мрачные, как живые упреки; злились на судей, у которых не было ни благоразумия, ни мужества, чтобы воспротивиться слепой ярости возбужденного народа; злились на самых богов. "Вам, боги, принесли мы эту жертву,- говорили многие,- радуйтесь, ненасытные!" "Не знаю, кто из нас берет лучший жребий!" - вспоминались слова Сократа, последние слова его к судьям и к народу, собранному на площади. Теперь мёртвое тело Сократа лежит в своей тюрьме, под плащом, он спокойный и неподвижный, а над городом нависли печаль, недоумение, стыд... Он опять стал мучителем города, сам уже недоступный мучению... Овод был убит, но мертвый он жалил свой народ еще больнее... Не спи, не спи эту ночь, афинский народ! Не спи,- ты совершил жестокую, неизгладимую неправду! В эти печальные дни из учеников Сократа воин Ксенофонт находился в далеком походе с десятью тысячами, пробивая себе среди опасностей путь к милой родине. Эсхин, Критом, Критовул, Федон и Аполлодор были заняты приготовлением скромных похорон, а у Платона горела вечерняя лампа, и лучший из учеников философа записывал на пергаменте его дела, слова и поучения, которыми завершилась жизнь мудреца. Ибо, как говорит великий поэт, Листьям в дубраве подобны сыны человеков: Ветер одни по земле расстилает, другие - дубрава, Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают... Так человеки: одни нарождаются, те погибают. Однако мысль не гибнет, и истина, достигнутая великим умом, как факел в темноте, освещает пути следующих поколений. Но, вот еще один ученик Сократа, которого ты видишь, Михаил,- пылкий Ктезипп еще недавно считался самым веселым и самым беспечным из афинских юношей; он боготворил только красоту и преклонялся перед Клиниасом, как совершеннейшим ее воплощением. Но с некоторых пор, и именно с того времени, как познакомился с Сократом, он потерял и веселье, и беспечность, а в толпе Клиниасовых друзей его заменили другие, и он смотрел на это равнодушно. Стройность мысли и гармония духа, которые он встретил у Сократа, казались ему теперь во сто крат более привлекательными, чем стройность стана и гармония в чертах Клиниаса. Всеми силами своей пылкой души он привязался к тому, кто нарушил девственное спокойствие его собственной души, раскрывшейся навстречу первым сомнениям, как почки молодого дуба раскрываются навстречу свежему весеннему ветру. Теперь, в эти горькие минуты, он нигде не мог найти успокоения,- ни у домашнего очага, ни на улицах притихшего города, ни в обществе единомышленных друзей. Боги очага, домашние и народные боги стали ему противны. "Я не знаю, - говорил он,- лучшие ли вы из тех, кому бесчисленные поколения народов сжигают благовония и приносят жертвы. Но знаю, что в угоду вам слепая толпа погасила яркий светильник истины и принесла в жертву лучшего из смертных!" Улицы и площади, казалось Ктезиппу, еще оглашаются криками неправедного суда. Здесь некогда Сократ один воспротивился бесчеловечному приговору судей и слепой ярости черни, требовавшей смерти аргинузским вождям. В битве при Аргинузах афиняне одержали блестящую победу. После битвы наступила буря и, щадя живых, вожди недостаточно позаботились о мертвых, которые остались без погребения. Тогда против счастливых вождей поднялись в Афинах страсти суеверной толпы. Родственники убитых явились на собрание в траурных платьях, обвиняя вождей в том, что теперь умершие останутся вечными скитальцами: здесь выступило древнее верование, гласившее, что душа не покидает тела и вместе с ним сходит в недра земли. Сократ один воспротивился приговору, основанному на угождении грубому суеверию. Теперь не нашлось никого, кто бы сумел защитить его с такою же силой. В этом Ктезипп винит теперь и себя, и товарищей, и вот отчего ему хочется в этот вечер избавиться от присутствия всех людей и даже, если возможно, от себя самого. Ты видишь, Михаил, что Ктезипп идёт к морю. Но здесь его тоска становится еще тяжелее. Кажется, что под покровами из тумана опечаленные дочери Нерея мечутся и бьются о берег, оплакивая лучшего из афинян и самый город, ослепленный безумием. Волны летят одна за другой, волны плещутся о каменные скалы с непрерывным жалобным рокотом, который раздается в ушах Ктезиппа, как траурное, намогильное пение. Вот, Ктезипп отвернулся от моря, и пошел от берега все прямо, не глядя перед собой и не заботясь даже о дороге. Мрачная скорбь затемнила его сознание и нависла над ним, как темная туча. Он забыл о времени, о пространстве, о собственном существовании и весь полон был одною гнетущею мыслью о Сократе... "Вчера он был, вчера еще раздавались его кроткие речи. Как может быть, что его нет сегодня? О ночь, о вы, великаны горы, окутанные туманными нимбами, ты, рокочущее море, обладающее собственным движением, вы, неспокойные ветры, несущие на крыльях дыхание необъятного мира, ты, звездный свод, покрытый летучими облаками, ты, тихо сверкающая зарница, раздвигающая их молчаливые гряды,- возьмите меня к себе, откройте мне тайну этой смерти, если вы ее знаете! А если не знаете, дайте моему неведению ваше бесстрастие. Возьмите у меня эти мучительные вопросы,- я не в силах более носить их в груди без ответа и без надежды на ответ... А кто же ответит, если уста Сократа смежило вечное молчание, а на его взоры налегла вечная тьма?" Так говорит Ктезипп, обращаясь к морю, к горам и мракам ночи, которая между тем, как всегда, совершала над спящим миром свой незримый, неудержимый полет. Проходит много часов, прежде чем Ктезипп вздумал оглянуться, куда привели его шаги, не управляемые сознанием. Когда же он оглянулся, то темный ужас охватил его душу. Казалось, неведомые божества вечной ночи услышали дерзкую молитву. Ктезипп глядел и не узнавал места, где он находился. Огни города давно угасли в темноте, рокот моря смолк в отдалении, и теперь самое воспоминание о нем стихало в оробевшей душе. Ни один звук: ни осторожный крик ночной птицы, ни свист ее крыла, ни шорох листьев, ни журчание никогда не засыпающих горных ручьев,- ничто не нарушает глубокого молчания... И только синие блуждающие огни тихо снимаются и переносятся с места на место по утесам, да молчаливые зарницы вспыхивают и угасают в туманах над вершинами, усиливая мрак своими короткими вспышками и мертвым светом открывая мертвые очертания пустыни, по которой черные расселины вьются, как змеи, и скалы громоздятся в диком, хаотическом беспорядке. Кажется, все веселые боги, живущие в зеленых дубравах, в звенящих ручьях и в горных лощинах, навсегда бежали из этой пустыни; только один великий таинственный Пан притаился где-то близко в хаосе природы и зорко, насмешливым взглядом следит за ним, ничтожным муравьем, еще так недавно дерзко взывавшим к тайне мира и смерти. И слепой, не рассуждающий ужас уже разливается в душе Ктезиппа, как море заливает во время шумного прилива прибрежные скалы. Ктезипп чувствует, что еще одна минута - и грань жизни будет перейдена, и душа его растворится в этом океане беспредельного, бесформенного ужаса, как дождевая капля в волне седого океана в темную и бурную ночь. Но в эту минуту он услышал вдруг голоса, показавшиеся ему знакомыми, и глаза его различили при свете зарницы человеческие формы. Человек сидит на одном из каменных выступов в позе глубокого отчаяния и с плащом, накинутым на низко опущенную голову. Другой тихими шагами приближался к нему, поднимаясь с осторожностью и исследуя каждую пядь дороги. Сидевший открыл лицо и воскликнул: - Тебя ли я видел сейчас, добрый Сократ? Ты ли идешь мимо меня в этом безрадостном, месте, где я сижу уже много часов, не зная смены дня и ночи, напрасно дожидаясь рассвета? - Да, это я, друг! А в тебе не узнаю ли я Елпидия, умершего за три дня передо мной? - Да, я - Елпидий, богатейший из афинских кожевников, а ныне несчастнейший из всех рабов. Теперь только понимаю я справедливость слов, сказанных поэтом: лучше быть последним рабом на земле, чем властителем во мраке аида. - Друг! Но если так тяжело тебе в этом месте, почему не идешь ты в другое? - О Сократ! я удивляюсь тебе: как можешь ты идти в этом безрадостном мраке? Я же... в глубокой тоске сижу здесь и оплакиваю радости слишком скоро промелькнувшей жизни. - Друг Елпидий, я, как и ты, очутился в этой тьме, когда в глазах моих угас свет земной жизни. Но внутренний голос сказал мне: "Сократ, иди в новый путь, не теряя времени",- и я пошел. - Но куда же пошел ты, сын Софрониска? Здесь нет ни дороги, ни герма, ни колеи, ни даже луча света. Только хаос камней, мрака и туманов. - Это правда. Но, друг Елпидий, убедившись в этой печальной истине, не спросишь ли ты себя: что наиболее угнетает твою душу? - Без сомненья, эта ужасная тьма. - Итак, надо искать света. Должно быть великий закон состоит в том, чтобы смертные сами искали во мраке пути к источнику света. Не думаешь ли ты, что это лучше, чем сидеть на месте? Я думаю именно так и потому иду. Прощай! - О нет, добрый Сократ, не покидай меня. Ты довольно твердо ступаешь по этому адскому бездорожью. Дай мне полу твоего плаща... - Если ты полагаешь, что и тебе это будет лучше, иди за мной, друг Елпидий. И две тени пошли дальше, а душа Ктезиппа, исторгнутая сном из тленной оболочки, понеслась им вслед, жадно внимая звукам ясной Сократовой речи... - Ты здесь, добрый Сократ,- послышался опять голос афинянина Елпидия. - Что же ты смолк? Разговор сокращает путь, и, клянусь Гераклом, никогда не случалось мне идти такою ужасною дорогой. - Спрашивай, друг Елпидий. Вопрос любознательного человека вызывает ответы и родит собеседование. Елпидий помолчал и потом спросил, собравшись с мыслями: - Вот что. Расскажи мне, мой бедный Сократ, хорошо ли по крайней мере тебя похоронили? - Признаюсь тебе, друг Елпидий, я не могу удовлетворить твое любопытство. - Понимаю тебя, бедный Сократ,- тебе нечем похвастать. Вот я - другое дело! Ах, как меня хоронили, как превосходно хоронили меня, мой бедный товарищ! Я и теперь с великим удовольствием вспоминаю об этих лучших минутах... после моей смерти! Прежде всего меня обмыли и умаслили дорогими благовониями. Потом верная моя Ларисса надела на меня лучшие ткани. Искуснейшие плакальщицы в городе рвали на себе волосы, так как им обещали очень хорошую плату. В семейную усыпальницу со мной поставили одну амфору, одну кратеру с превосходно украшенными бронзовыми ручками, один фиал, затем... - Постой, друг Елпидий. Я уверен, что верная Ларисса разменяла свою любовь на несколько мин... Однако... - Ровно десять мин и четыре драхмы, не считая напитков, которые выпиты гостями. Редкий, я думаю, даже из богатейших кожевников может похвалиться перед душами предков таким вниманием со стороны живущих. - Друг Елпидий, не думаешь ли ты, что это золото принесло бы больше пользы оставшимся в Афинах беднякам, чем тебе в настоящую минуту? - Это ты говоришь, признайся, из зависти,- возразил Елпидий с горечью.- Мне жаль тебя, несчастный Сократ, хотя, между нами сказать, ты действительно заслужил свою участь... Не раз в кругу своей семьи я сам говаривал, что давно бы пора прекратить рассеиваемое тобою нечестие, ибо... - Постой, друг. Кажется, ты имел в виду какое-то заключение, и я боюсь, что ты свернул с прямого пути. Скажи, добрый человек, куда клонится твоя нетвердая мысль? - Я хотел сказать, что, по своей доброте, я все-таки тебя жалею. Месяц назад я и сам немало кричал в собрании, но поистине никто из нас, кричавших, не желал для тебя такой крупной неприятности. Теперь тем более, поверь, мне жаль тебя, несчастный философ!.. - Благодарю тебя. Однако, товарищ, скажи: в глазах твоих светло? - О нет, передо мной такая тьма, что я спрашиваю себя: не это ли туманные области Орка? - Значит, для тебя путь этот так же темен, как и для меня. - Это верно. - Если не ошибаюсь, ты даже держишься за полу моего плаща? - И это правда. - Но тогда мы оба в одинаковом положении... Ты видишь, предки не спешат насладиться рассказом о твоем похоронном торжестве, а боги, за которых ты на меня так сердился, думают о тебе так же мало, как и обо мне. Где же разница между нами, мой добрый товарищ? - Но, Сократ, неужели боги помрачили твой рассудок настолько, что тебе не ясна эта разница? - Друг, если тебе твое положение яснее, тогда дай мне руку и веди меня, ибо, клянусь собакой, ты предоставляешь именно мне идти вперед в этой тьме... - Оставь шутки, Сократ! Оставь твои шутки и не равняй себя (потому что ведь ты безбожник) с человеком, умершим на своей собственной постели... - А, кажется, я начинаю понимать тебя... Скажи мне, однако, Елпидий: надеешься ли ты, что будешь пользоваться твоею постелью еще когда-либо? - Увы! не думаю. - И было такое время, когда ты не спал на ней? - Было... до того самого дня, когда я купил ее у Агезилая за половинную цену. Вот видишь ли... Этот Агезилай, хоть и порядочный мошенник... - Оставим! Агезилая. Быть может, он торгует ее теперь у твоей вдовы за четверть цены. Не прав ли я, однако, когда говорю, что эта постель находилась лишь во временном твоем владении? - Согласен. - Но ведь и та постель, на которой я умер, тоже находилась в моем временном владении. Ее дал мне на время добрый Протис, тюремный сторож. - А! если б я знал, к чему ты склоняешь речь, я не стал бы отвечать на твои коварные вопросы. Ну, слыхано ли, о Геракл, подобное нечестие: он равняет себя со мною! Но ведь я мог бы уничтожить тебя, если на то пошло, двумя словами... - Произноси их, Елпидий, произноси без страха. Едва ли можно уничтожить меня словами больше, чем это сделала цикута... - Ну вот! Это-то я и хотел сказать. Несчастный, ты умер по приговору суда, от цикуты! - Друг! Я это знал с самого дня смерти и даже значительно ранее. А ты, о счастливый Елпидий, скажи мне, отчего ты умер? - О, я совсем другое дело! У меня, видишь ли, сделалась водянка в животе. Был позван дорогой врач из Коринфа, который взялся вылечить меня за две мины и половину получил в задаток... Боюсь, что, по неопытности в этих делах, Ларисса, пожалуй, отдаст ему и другую половину... - Судя по тому, что я вижу, врач из Коринфа не сдержал своего обещания? - Это правда. - И ты умер именно от водянки? - Ах, Сократ, поверишь ли: она принималась душить меня три раза, пока не залила, наконец, огонь моей жизни!.. - Скажи же мне: смерть от водянки доставила тебе большое наслаждение? - О, злой Сократ, не смейся надо мной! Говорю же тебе: она принималась душить меня три раза... Я кричал, как бык под ножом мясника, и молил Парку поскорее перерезать нить, связывающую меня с жизнью... - Это меня не удивляет. Но тогда, добрый Елпидий, откуда ты заключаешь, что водянка сделала свое дело лучше, чем цикута, которая покончила со мной в один раз? - Вижу, что опять попался в твою западню, лукавый нечестивец! Не стану больше гневить богов, разговаривая с тобою, нарушителем священных обычаев. И оба замолчали, и было тихо. Но, спустя немного, Елпидий заговорил первый: - Что же ты смолк, добрый Сократ? - Друг, не ты ли сам настойчиво просил об этом? - Я не горд и умею относиться снисходительно к людям хуже меня. Оставим ссору! - Я не ссорился с тобою, друг Елпидий, и, поверь, не хотел сказать тебе ничего неприятного. Я привык только познавать вещи посредством сравнения. Мне неясно мое положение. Свое ты считаешь лучшим, и я был бы рад узнать - почему? В свою очередь и тебе, быть может, не лишне было бы узнать истину, какова бы она ни была. - Ну-ну, оставим это!.. Скажи, ты не боишься? - Не думаю, чтобы чувство, которое я теперь испытываю, следовало назвать страхом. - А я чувствую именно страх, хотя, сказать по правде, у меня меньше поводов к ссоре с богами, чем у тебя. Не кажется ли тебе, однако, что, оставляя нас здесь, на волю хаоса и собственных усилий, боги обманули наши ожидания? - Это зависит от того, каковы были ожидания... Чего же ты ждал от богов, друг Елпидий? - Чего ждал, чего ждал!.. Странные вопросы предлагаешь ты, Сократ!.. Если человек приносит в течение своей жизни жертвы, умирает в благочестии своею смертию, если его хоронят со всеми обрядами, то можно бы, кажется, послать кого-нибудь ему навстречу... Если уж Гермес занят чем-нибудь более важным,- то хоть какого-нибудь из незначительных богов, для указания пути... Правда, совесть указывает мне на одно обстоятельство... Видишь ли: много раз обещал я Гермесу тельцов, прося удачи в торговле кожами, и... - Удачи тебе не было? - Удача была, добрый Сократ, но... - Понимаю,- не оказалось теленка. - Ах, Сократ, ну, могло ли не быть какого-нибудь теленка у богатого кожевника? - Теперь я понимаю: была и удача, и теленок, но ты оставлял их себе, Герму же не досталось ничего. - Ты умный человек, я это говорил много раз... Увы, свои обеты я исполнял не более трех раз из десяти и с другими богами поступал не лучше, чем с Гермесом. Если и с тобой, как я думаю, случалось что-либо подобное, то не в этом ли причина, что мы теперь оставлены оба?.. Правда, я приказал Лариссе принести после моей смерти целую гекатомбу... - Но ведь это уже Ларисса, друг Елпидий, а обещание дано тобою. - Это правда, это правда... Ну, а ты, добрый Сократ? Неужели ты, безбожник, поступал в отношении богов лучше меня, богобоязненного кожевника? - Друг! не знаю, лучше ли я поступал или хуже. Прежде я приносил жертвы, не давая обетов, а в последние годы я не давал ни тельцов, ни обещаний... - Как, несчастный, ни одного теленка? - Да, друг, если бы Герму пришлось питаться одними моими приношениями, боюсь, он бы сильно отощал... - Понимаю! Ты не занимался торговлей скотом и приносил ему от предметов другого промысла. Может быть, мину, другую из платы твоих учеников? - Друг, ты знаешь, что я не брал платы с учеников, а промысла едва хватало на собственное прокормление. Если бы боги рассчитывали на остатки от моей суровой трапезы, они сильно обманулись бы в расчетах. - О нечестивец! Перед тобой и я могу похвалиться святостью. Посмотрите, боги, на этого человека! Правда, я иногда обманывал вас, но порой все-таки делился с вами излишками удачной торговли. Дает много дающий что-нибудь в сравнении с нечестивцем, который не дает ничего! Знаешь что: ступай себе один. Боюсь, как бы общество подобного тебе безбожника не повредило мне во мнении богов. - Как хочешь, добрый Елпидий. Клянусь собакой, никто не должен насильно навязывать свое общество другим. Отпусти полу моего плаща и прощай. Я пойду один. И Сократ пошел вперед, все так же твердо, хотя и исследуя на каждом шагу почву. Но Елпидий тотчас же закричал ему вслед: - Погоди, погоди, мой добрый согражданин, и не оставляй афинянина одного в таком ужасном месте! Я только пошутил, прими мои слова в шутку и перестань торопиться. Я удивляюсь, как можешь ты видеть что-нибудь в такой кромешной тьме. - Друг, я приучил свои глаза. - Это хорошо. Однако я не могу похвалить тебя за то, что ты не приносил жертвы богам. Нет, не могу, бедный Сократ, не могу! Наверное, почтенный Софролиск не тому учил тебя смолоду, и ты сам, я видел это, прежде участвовал в молениях. - Да. Но я привык исследовать разные основания и принимать только те, которые, после исследования, оказывались разумными... Итак, пришел день, в который я сказал себе: Сократ, вот ты поклоняешься олимпийцам. За что же именно ты им поклоняешься? Елпидий засмеялся. - Вот это так! Право, вы, философы, не находите порой ответов на самые простые вопросы. А вот я, простой кожевник, никогда в жизни не занимавшийся софистикой... и, однако, я знаю, почему следует почитать олимпийцев. - Скажи же, друг, поскорее, пусть и я узнаю от тебя - почему? - Почему? Ха-ха-ха! Но ведь это так просто, мудрый Сократ. - Чем проще, тем лучше. Но только не скрывай от меня твоего знания. Итак, почему следует чтить богов? - Почему?.. Да ведь все делают это... - Друг! ты знаешь хорошо, что не все. Не вернее ли сказать: многие? - Ну, пусть многие... - Но скажи мне, не большее ли количество людей делают зло, чем добро? - Думаю, что это правда: зло встречается чаще. - Итак, надлежит делать зло, а не добро, следуя за большинством? - Что ты говоришь? - Не я, ты сам говоришь это, я же думаю, что множество преклоняющихся перед олимпийцами не есть еще основание, и нам нужно поискать другого, более разумного. Быть может, ты находишь их заслуживающими уважения? - Это вот верно. - Хорошо. Но тогда новый вопрос: за что же именно ты уважаешь их? - За их величие, это ясно. - Пожалуй... И я, может быть, скоро соглашусь с тобой. Мне остается только узнать от тебя, в чем состоит величие... Ты затрудняешься? Поищем же ответа вместе. Гомер говорит, что буйный Арей, ниспровергнутый камнем Паллады-Афины, покрыл своим телом семь десятин. - Вот видишь, какое огромное пространство! - Итак, в этом величие?.. Но, друг, вот опять недоумение. Не помнишь ли атлета Диофанта? Он выделялся целою головой из толпы, а Перикл был не выше тебя. Кого, однако, мы называем великим, Перикла или Диофанта? - Я вижу, что величие действительно не в громадности. - Да, величие-не громадность, это правда. Я рад, что мы кое в чем уже с тобой согласились. Быть может, оно в добродетели? - Конечно! - Я опять думаю то же. Теперь скажи, кто же перед кем должен преклониться: меньший ли перед большим или, наоборот, более великий в добродетели должен преклониться перед порочным? - Ответ ясен. - Думаю. Теперь пойдем дальше: скажи мне по совести, убивал ли ты стрелами чужих детей? - Конечно, никогда! Неужели ты думаешь обо мне так дурно? Я не разбойник. - И не соблазнял, надеюсь, чужих жен? - Я был честный кожевник и хороший семьянин!.. Не забывай этого, Сократ, прошу тебя! - Значит, ты не обращался в скота и своею похотливостью не давал верной Лариссе поводов мстить соблазненным тобою женщинам и ни в чем не повинным детям? - Право, ты меня сердишь, Сократ. - Но, быть может, ты отнял наследство у родного отца и заключил его в темницу? - Никогда!.. Но к чему эти обидные вопросы? - Погоди, друг. Может быть, мы как-нибудь и придем вместе к какому-либо заключению... Скажи, считал ли бы ты великим человека, который сделал все, что я сейчас перечислил? - Ну, нет, нет! Я назвал бы такого человек негодяем и обвинил бы его публично перед судьями на площади. - Ну, Елпидий, почему же ты не обвинял на площади Зевса и олимпийцев? Кронид воевал с родным отцом и распалялся скотскою похотью к смертным, а Гера мстила невинным девам, потерпевшим насилие от ее супруга... Не они ли вдвоем обратили несчастную дочь Инаха в жалкую корову? Не Аполлон ли убил стрелами всех детей Ниобеи, а Каллений не воровал ли быков?.. Итак, Елпидий, если правда, что менее добродетельный должен оказывать почтение большему в добродетели, то ведь не ты олимпийцам, а они тебе должны воздвигать алтари. - Не богохульствуй, нечестивый Сократ, перестань! Тебе ли судить богов? - Друг, их осудило нечто высшее. Исследуем вопрос: какой признак божества? Ты, кажется, сказал: величие, состоящее в добродетели. Не это ли же самое-единственная божественная искра в человеке? Но если ничтожною человеческою добродетелью мы измерили величие богов и мерило оказалось больше измеряемого, то отсюда следует, что само божественное начало осудило олимпийцев. Но тогда... - Что тогда? - Тогда, добрый Елпидий, они - не боги, а обманчивые призраки. Не так ли? - Вот к чему приводит разговор с вами, босоногие философы! Я вижу теперь, что о тебе говорили правду: ты и видом, и всем другим походишь на рыбу-торпиль, которая своим взглядом околдовывает человека. Так же околдовал ты меня лишь затем, чтобы породить в душе моей, твердой в вере, недоумение и колебание. Вот уже в моем уме пошатнулось уважение к Зевесу... Ну, нет, говори же теперь один,- я не стану отвечать! - Не сердись, Елпидий, я не желаю тебе зла. Если же ты устал следить за правильностью умозаключений, то позволь рассказать тебе притчу об одном милетском юноше. Ум отдыхает на притчах, а между тем и отдых бывает не бесплоден. - Говори, если твой рассказ не очень длинен и имеет в виду хорошее нравоучение. - Он имеет в виду истину, друг Елпидий, и я постараюсь его сократить: Видишь ли. Когда-то, в древние времена, Милет подвергся нападению варваров. В числе юношей, уведенных в плен, был один отрок, сын мудрейшего и лучшего из всех граждан страны. Дорогой ребенок впал в сильную болезнь и был брошен в беспамятстве, как негодная добыча. Глубокою ночью пришел он опять в себя. Высоко над ним мигали звезды, кругом расстилалась пустыня, а вдали раздавались хищные крики зверей. Он был один... Он был совершенно один, и, кроме того, боги отняли у него память всех событий его предыдущей жизни. Тщетно он напрягал свой ум,- в нем было так же темно и пусто. как в этой неприветливой пустыне. И только где-то, за далью туманных и неясных образов, стояла мечта об оставленной родине. В этой светлой стране чудился ему образ лучшего из всех людей, и тогда в сердце звучало слово: "Отец!.." Не находишь ли ты, что судьба этого юноши напоминает судьбу всего человечества? - Как это? - Не так же ли мы просыпаемся к жизни на этой земле со смутным воспоминанием о другой родине?.. И не мелькает ли у нас в душе великий образ неведомого?.. - Продолжай, Сократ. Это, кажется, поучительно. Я слушаю. - Ободренный юноша поднялся на ноги и пошел нетвердыми шагами, избегая опасностей. После долгого пути, когда, казалось, последние силы готовы были изменить ему, он увидел в туманной дали огонь, который освещал тьму и разгонял холод. В усталую душу вступила тогда кроткая надежда. Воспоминания об отчем крове ожили, и юноша пошел на огонь с криком: "Это ты, это ты, отец мой!" - Это и был дом отца? - Нет, это была стоянка диких кочевников... Много лет после того он вел жалкую жизнь пленного раба, мечтая о далекой родине, об отдыхе на родной груди отца. Порой нетвердая рука его пыталась вызвать неясный образ из мертвой глины, дерева или камня. Бывали даже минуты, когда, усталый, он обнимал собственное произведение, поклонялся ему и орошал его слезами. Однако камень оставался холодным камнем, и, вырастая, юноша разбивал свои изделия, которые казались ему уже жалким оскорблением его заветной мечты. Наконец судьба привела скитальца к доброму варвару, который спросил его о причине его всегдашней грусти. Когда юноша доверил ему тоску и надежды своей души, варвар, человек мудрый, сказал: - Мир был бы лучше, если бы в нем была такая страна и тот, о котором ты говоришь. Но по какому же признаку узнаешь ты отца своего? - В моей стране,- ответил юноша,- чтили мудрость и добродетель, а отца моего все признавали учителем. - Хорошо,- ответил варвар.- Надо думать, что и в тебе есть зерно его учения. Итак, возьми же посох и иди рано в путь. Ищи совершенной мудрости и правды, и если найдешь их, сложи свой посох,-это будет твоя родина и твой отец... И юноша рано на заре пустился в дорогу... - Он нашел, кого искал? - Он ищет его до сих пор. Он узнал много стран, много городов, много людей. Он изучил земные пути, переплыл бурные моря, исследовал тропы светил, указующих пути в безбрежных пустынях. И всякий раз, когда в трудном пути, в темноте ночи, глазам его являлся приветный огонь, сердце его билось сильнее, и в душе вставала надежда. "Это приют в доме отца моего!" Когда же радушный хозяин предлагал истомленному страннику привет, благословение и отдых у своего очага, то растроганный юноша припадал к его ногам и говорил: "Благодарю тебя, отец мой! Не узнаешь ли ты своего пропавшего сына?" И многие готовы были усыновить его, потому что в те времена похищения детей были часты... Но после первых восторгов юноша начинал замечать в воображаемом отце следы несовершенства, а иногда и пороков. Тогда он начинал исследовать и искушать, приставая к нему со своими вопросами о правде и неправде... И его скоро прогоняли из-под гостеприимного крова на труд и холод нового пути. Не один раз говорил он себе: "Останусь у этого последнего очага, сохраню эту последнюю веру. Пусть будут они мне вместо отеческого крова..." - Знаешь что: это, пожалуй, было бы всего благоразумнее, Сократ. - Порой он думал, как и ты. Но привычка к исследованию и смутная мечта о родном отце не давали ему покоя. И опять отряхал он прах от своих ног, и опять брал страннический посох, и не всегда бурная ночь заставала его под кровлей... Не находишь ли ты, что судьба юноши опять напоминает судьбу человеческого рода? - Почему? - Не так же ли род людской заменяет детскую веру испытанием и сомнением? Не так же ли творит он сам образ неведомого из дерева, камня, из обряда и предания, из вдохновенной песни поэта и из догадок мудреца?.. И потом находит этот образ несовершенным и разбивает его, чтобы опять удалиться в пустыню сомнений... И все для того, чтобы искать лучшей веры, все выше и выше... И не суждено ли роду земному искать, все возвышаясь бесконечно, потому что и неведомый есть бесконечность!.. - О, лукавый мудрец, о, рыба-торпиль! Я понимаю теперь, к чему ведет твоя притча!.. Ну, так я скажу тебе прямо: пусть только мелькнет свет в этой тьме, и ты увидишь, стану ли я искушать хозяина ненужными вопросами и сомнениями? - Друг, свет уже мелькает,- ответил Сократ. Казалось, слова философа должны были оправдаться. Где-то высоко, за дымною пеленой, скользнул далекий луч и исчез в горных пределах. За ним другой, третий... Казалось, там, за пределами тьмы, реют какие-то светлые гении, свершается великая тайна, чье-то чудится живое дыхание, готовится какое-то великое торжество. Но это было далеко. А над землей тени сгущались, клубились дымные тучи, свиваясь и развиваясь, перегоняя друг друга без конца и перерыва... Синий огонь упал с отдаленной вершины в глубокую пропасть, и тучи поднялись выше, покрывая небо до самого зенита. А лучи уходили все дальше и дальше, как будто им не было дела до этой мрачной и затененной равнины. Сократ стоял, следя за ними грустным взглядом. Елпидий со страхом! смотрел на вершину. - Посмотри, Сократ, что видишь ты там на горе? - Друг,- ответил философ,- исследуем положение. Так как земная жизнь должна иметь пределы, то думаю, что предел этот на рубеже двух начал: в борьбе света и тьмы венец наших усилий. А так как у нас не отнята способность мышления, то думаю, что божеству, давшему жизнь нашей мысли, угодно, чтобы мы исследовали самые пределы наших стремлений. Итак, Елпидий, приготовимся достойным образом встретить зарю позади этих туч... - О, добрый товарищ! Если такова заря, то я предпочел бы, чтобы вечно длилась прежняя безотрадная, долгая, но спокойная ночь... Не находишь ли ты, что время проходило у нас сносно в поучительной беседе? А теперь душа содрогается перед надвигающеюся грозой. Нет, что ни говори, а там, впереди, не простые тени безжизненной ночи... Вот еще одна Зевсова стрела метнулась в бездонную пропасть... Ктезипп посмотрел на вершину, и ужас сковал его душу. Великие мрачные образы олимпийцев теснились, венчая гору, загораживая дорогу. Последний луч скользнул еще раз поверх туманных нимбов и умер, как слабое воспоминание. И ночь с надвигающеюся грозой воцарилась безраздельно, а темные образы заняли все небо... В середине, с головой, увенчанною нимбом, увидел Ктезипп могучего Кронида. Кругом толпились гневные фигуры старших богов, смятенные и в мрачном движении. Как стаи птиц, летящие в вечернюю даль, как пыль, взметаемая ураганом, как осенние листья, гонимые бореем, реяли длинною тучей бесчисленные меньшие божества народной веры, заполняя пространство... Когда же тучи двинулись с вершины и мрачный ужас ринулся перед ними, обвеивая землю, Ктезипп упал ниц: он признавался впоследствии, что в эту страшную минуту он забыл все выводы и все заключения, так как душа его умалилась и над ней властно пронесся страх... Он только слушал. Два голоса звучали там, где молчала перед бурей вся оцепеневшая природа. Один - могучий и грозный голос божества, другой - был слабый голос человека, приносимый ветром со склона горы, где Ктезипп оставил Сократа. - Ты ли,- говорил голос из тучи,- дерзкий Сократ, надменный разумом, боровшийся с богами земли и неба? Не было бессмертных веселее и светлее нас, олимпийцев,- теперь давно уже проводим мы свои дни в сумерках от неверия и сомнений, воцарившихся на земле... Однако никогда еще эти туманы не сгущались так сильно, как с тех пор, когда среди любезных некогда Афин послышалось ненавистное слово твое, сын Софрониска. Почему не следовал ты заветам отца твоего? Добрый Софрониск позволял себе, особенно в молодые годы, небольшие кощунства, но все же не один раз запах его жертв радовал наше обоняние... - Остановись, Кронид,- сказал Сократ,- и разреши мое недоумение: итак, малодушное лицемерие предпочитаешь ты исканию истины? Вслед за этим вопросом скалы дрогнули от громового удара. Первое дыхание грозы промчалось и стихло в дальних ущельях, но склоны горы все еще дрожали, потому что все еще дрожал от гнева восседавший на ее вершине. А в пугливой тишине сгустившейся ночи слышались только дальние стоны. Казалось, это в самом сердце земли стонали от удара Кронида скованные титаны... - Где ты теперь, дерзкий вопрошатель?- раздался насмешливый голос олимпийца. - Я здесь, Кронид, здесь, на том же самом месте, и только твой ответ подвинет меня дальше. Я жду. Гром заворчал в туче, как дикий зверь, удивленный бесстрашием ливийца-укротителя, когда он безоружный подходит к нему с ясным взглядом. И через несколько мгновений голос прошумел вновь над равниной: - О, сын Софрониска! Не довольно ли тебе, что на земле ты расплодил столько сомнений, что даже здесь, на Олимпе, они окружили нас темными облаками! Поистине, иные дни, когда ты беседовал на площадях, в академиях или в публичных раздевальнях,- нам казалось, что ты разрушил уже на земле все алтари и что это пыль от развалин несется к нам в горния... Тебе мало: ты и здесь, перед лицом моим, не признаешь власти бессмертных... - Зевс, ты сердишься. Скажи, кто дал мне то гениальное, что тревожило всю жизнь мою душу, побуждая меня неустанно стремиться к истине? В туче царствовало таинственное безмолвие. - Не ты ли? Ты молчишь. Итак, я исследую дело. Или это божественное начало дано тобою, или другим. Если оно дано тобою, то тебе же я несу его в дар, как созревший плод моей жизни, как пламя от зароненной тобою искры. Смотри, Кронид, я сохранил твой дар; в лучшем углу моего сердца я взрастил твое семя. Вот он, огонь моей души, который горел в горькую минуту, когда я собственной рукой обрезывал нить моей жизни. Отчего же ты не примешь его, зачем ты сердишься, как плохой наставник, которому старость мешает разглядеть, что отрок-ученик чертит на послушном воске его собственные повеления?.. Кто же ты, приказывающий мне погасить священный огонь, освещавший мою жизнь с тех пор, как в нее проник первый луч святой мысли? Солнце не говорит звездам: "Угасните, чтобы мне взойти". Оно всходит, и слабое сияние звезды утопает в свете бесконечно сильнейшем. День не говорит факелу: "Погасни,-ты мне мешаешь". Он разгорается, и факел дымит, но не светит. Божество, к которому я иду,- не ты, боящийся сомнений. Он, как день, он, как солнце, светит сам, не угашая ничьего света. Тот, который скажет мне: "Странник, дай мне твой факел, он не нужен тебе больше, потому что я - источник всякого света..." Тот, кто скажет: "Сложи на моем алтаре слабый дар твоих сомнений, потому что во мне разрешение..." Вот мой Бог, которого я ищу! Если это ты, то прими мои вопросы. Никто не убивает своего детища, а мои сомнения - порождение вечного духа, которому имя - истина! Темные тучи разорвались от края и до края небесными огнями, и в криках бури опять раздался могучий голос: - К чему вели твои сомнения, надменный мудрец, отринувший смирение, лучшее украшение земных добродетелей? Ты оставил приютный кров простодушной веры, чтобы вступить в пустыню сомнений. Ты видел его,- этот мертвый простор, оставленный живыми богами. Тебе ли одолеть его, ничтожному червю, ползающему в прахе своего жалкого отрицания? Тебе ли оживить мир, тебе ли постигнуть неведомое божество, которому ты не умеешь молиться? Ничтожный мусорщик, запачканный пылью разрушенных алтарей,- ты ли тот зодчий, которому суждено воздвигать новые храмы? На что же надеешься ты, отринувший старых богов и не знающий нового? Вечная ночь неисходных сомнений, мертвая пустыня, лишенная живого духа,- таков ваш мир, жалкие черви, истачивающие живую веру, прибежище простых сердец, вселенную обратившие в мертвый хаос... Что же?.. Где ты теперь, ничтожный и дерзкий мудрец? Буря одна властно гремела на просторе... Потом стихли громы, ветер смежил свои крылья, и только потоки дождя лились во мгле, точно обильные, неудержимые слезы, готовые поглотить землю, покрыть ее потоком неутолимой скорби... И Ктезиппу казалось, что они поглотили учителя, что навсегда уже смолк бесстрашный голос, привыкший к неустанным вопросам. Но через минуту он раздался снова на том же месте: - Слова твои, Кронид, попадают лучше твоих громов. Ты бросил в смущенную душу то, что давно уже и не раз звучало в моем сердце, и каждый раз оно изнемогало под бременем невыносимой скорби. Да, я оставил приютный кров, где царила простодушная вера; да, я видел ее, пустыню, лишенную живых богов, окутанную ночью непроглядных сомнений. Но я бесстрашно вступил в нее, потому что мне светил мой гений, Божественное начало всякой жизни. Исследуем вопрос: не во имя ли того, кто дает жизнь, курятся фимиамы на твоих алтарях? Ты - похититель чужого: не тебе, а ему поклоняется простодушная вера, но не его ли также ищет неусыпающее сомнение? Да, я не зодчий, я не создатель нового храма, не мне было суждено на старом месте поднять от земли к небу величавое здание грядущей веры. Я - мусорщик, запачканный пылью разрушения. Но, Кронид, совесть говорит мне, что и работа мусорщика нужна для будущего храма. Когда на расчищенном месте стройно и величаво воздвигнется чудное здание и в нем воцарится живое божество новой веры, я, скромный мусорщик, приду к нему и скажу: "Вот я, без устали ползавший в прахе отрицания. Окруженному туманом и пылью, мне некогда было поднять глаза от земли, в моем уме лишь слабо рисовалась мечта будущего созидания... Отринешь ли ты меня, праведный, истинный и великий?.." В туче царило удивленное молчание, а Сократ возвысил голос и продолжал: - Солнечный луч падает на грязную лужу, и легкий пар, оставив на земле грязные части, тяжелые и бренные, тянется к светлому Гелиосу и тает, растворяясь в эфире. Ты тронул своим лучом мою грязную душу, и она устремилась к тебе, неведомый, чье имя - Тайна... Я искал тебя, потому что ты в истине, я стремился к тебе, потому что ты в справедливости, я любил тебя, потому что ты в любви, для тебя я умер, потому что ты - источник жизни... Неужели ты отринешь меня, неведомый? Мой тяжкие сомнения, мои жгучие искания, мою трудную жизнь, мою вольную смерть - прими их, как бескровную жертву, как одну молитву, как вздох о тебе, как летучую струйку бренного пара принимает безграничный океан чистого эфира. Прими их ты, которого я не знаю им.ени, не дай туманным призракам умершей веры заградить мой путь к твоему вечному свету... Уступите же с дороги, мглистые тени, заграждающие свет зари! Я говорю вам, боги моего народа: вы неправедны, олимпийцы, а где нет правды, там и истина - только призрак. К такому заключению пришел я, Сократ, привыкший исследовать разные основания. Итак, расступись же, мертвый туман, я иду своею дорогой к тому, кого искал всю мою жизнь... Я иду. Гром загремел, но короткий, отрывистый, как будто эгид выпал из ослабевшей руки громовержца. Голоса бури, колеблясь, ринулись по уступам гор, прошумели в теснинах и, удаляясь, замирали в ущельях. И на их месте слышались иные, неведомые, чудные звуки. Когда Ктезипп открыл изумленные глаза, перед ним встало невиданное зрелище. Ночь уходила, тучи рассеялись. Тени богов быстро неслись по лазури, точно золотой узор на краях чьей-то ризы. Другие мелькали по дальним уступам и ущельям, и Елпидий, маленькая фигура которого виднелась над расщелиной, простирал к ним руки, как бы умоляя исчезающих о решении судьбы. А вершина горы уже вся вышла из таинственных облаков и сияла, как факел, над синею мглой долин. И хотя не было на ней ни громовержца Кронида, ни других олимпийцев, только горная вершина, свет солнца и высокое небо, но Ктезипп ясно чувствовал, что вся природа до последней былинки проникнута биением единой таинственной жизни. Чье-то дыхание слышалось в ласкающем веянии воздуха, чей-то голос звучал чудною гармонией, чьи-то чуялись невидимые шаги в торжественном шествии сияющего дня. И еще человек стоял на освещенной вершине и простирал руки в молчаливом восторге и могучем стремлении. Мгновение - и все исчезло, и сияние обыкновенного дня показалось проснувшейся душе Ктезиппа жалкими сумерками в сравнении с улетевшим ощущением природы, проникнутой веянием единой, неведомой жизни. В глубоком молчании выслушали ученики погибшего философа странный рассказ Ктезиппа. Платон первый прервал молчание. - Исследуем,-сказал он,- сон и его значение - Исследуем,- ответили остальные. *** - Так это мы просто увидели сон ученика Сократа? - разочаровано вздохнул Михаил из Кривого Рога. - Да, - согласился Короленко,- через сон ученика Сократа мы увидели то, как вера в Единого Бога, в Творца, в Перовоисточник Вечной Жизни, Добра, Правды, Разума, Прощения, Добродетели вывела вечную душу Сократа к Свету Вечного Божьего мира, когда он преодолел пустыню сомнений поклонения тёмным гибельным для души порокам лжи, алчности, гордости, властолюбия, а также поклонения тёмному язычеству - многобожию, полонению этим тёным силам, вместо поклонения Единому Богу слушанием Его голоса в своём сердце в своей СОВЕСТИ. - Ну, а где же Рай, его жители? - Тебе, Михаил, меня одного мало? - улыбнулся Короленко. - Фух, надо всё увиденное дома переосмыслить,- тяжело вздохнул Михаил. - Да, Михаил, - "почухали" уже обратно в наш 2016 год из древних Афин в нашу Неньку-Украину горемычную, - сказал Юрий,- уже пол восьмого утра, через полтора часа открывается наша Центральная библиотека Харькова имени Владимира Галактионовича Короленко (Короленко улыбнулся), хочу сегодня там в компьютерном зале "повисеть", пораскидывать это наше путешествие во времени по различным сайтам. - Антон,- улыбнулся Короленко,- только, чтобы я тебя больше одетым, как бомж, в моей библиотеке в Харькове не видел, у себя там на Холодной горе, если хочешь, можешь ходить одетым, как бомж! - Хорошо, хорошо,- ответил Юрий,- одену приличный костюм.- Да, Владимир,- на материалы с рассказом об этом путешествии во времени буду фотку тебя большую от-туда размещать, не возражаешь? - Не возражаю, конечно,- ответил Короленко,- мой большой портрет там в хорошем состоянии, как и небольшой портрет Саши Пушкина, а чего с твоей физиономии там потёки побелки с потолка не уберут? Передай сегодня работникам вашей библиотеки, чтобы убрали, не порядок это. - Та мне по фигу эти мелочи, ну, пока, Владимир Галактионович. - Пока, Антон и Михаил, полетели: я - Домой в Рай, а у вас с Михаилом ещё дела на Земле имеются, летите и Вы к себе домой... Юрий и Михаил включили счетчик машины времени на полный вперёд и полетели домой под песню Высоцкого: "Все года, и века, и эпохи подряд всё стремится к теплу от морозов и вьюг. Почему ж эти птицы на север летят, если птицам положено только на юг? Слава им не нужна и величие. Вот под крыльями кончится лёд- и найдут они счастие птичее, как награду за дерзкий полёт. Что же нам не жилось, что же нам не спалось? Что нас выгнало в путь по высокой волне? Нам сиянья пока наблюдать не пришлось, это редко бывает- сиянья в цене! Тишина. Только чайки- как молнии… Пустотой мы их кормим из рук. Но наградою нам за безмолвие обязательно будет звук!..» «…Как давно снятся нам только белые сны. Все иные оттенки снега замели. Мы ослепли давно от такой белизны, но прозреем от чёрной полоски земли. Наше горло отпустит молчание, наша слабость растает, как тень. И наградой за ночи отчаянья- будет вечный полярный день. Север. Воля. Надежда. Страна без границ. Снег без грязи- как долгая жизнь без вранья. Вороньё нам не выклюет глаз из глазниц, потому что не водится здесь воронья. Кто не верил в дурные пророчества, в снег не лёг ни на миг отдохнуть, тем наградою за одиночество должен встретиться кто-нибудь». Когда, прощались Юрий из Харькова с Михаилом из Кривого Рога, Михаил спросил у Юрия: - А чего это тебя Короленко Антоном называл? - Да у меня с Чеховым просто всё совпадает, - ответил Юрий,- поэтому и я, шутя часто пишу рассказики фантастические от имени воскресшего Чехова, вот и Короленко шутил тоже, по этому поводу, наверное. Ну, ещё Чехов говорил что с Короленко весело идти не только рядом с ним, но и за ним,- факт. 6 июня 2016 года КОНЕЦ PS Фантанстический рассказ написан по мотивам седьмой главы фантастической повести Юрия Мельника "Загадочный дневник Владимира Высоцкого, есть он на З литсайтах России: http://samlib.ru/m/melxnik_j_a/dnevnik.shtml http://litsait.ru/proza/fantastika/zagadochnyi-dnevnik-vladimira-vysockogo.html http://www.proza.ru/2015/10/29/455 http://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/proza/1562165.html?author А также в рассказ включена полностью Фантазия В.Г.Короленко "Тени".