Но не успел он рассмотреть всего, как откуда-то, словно из подвала, вырвалась полоса ослепительного света и раздался стук захлопнувшейся двери.

Дэзи исчезла на какой-то огромной полуразрушенной лестнице.

Он остался один и беспомощно огляделся.

Кругом стояла темная стена всклокоченных, раскачивающихся деревьев, ветер то и дело ударял в нее с такой силой, что она наклонялась и стонала, как толпа людей под ударами плети, а над ней в глубине неба рдело зарево Лондона, как угасающий, далекий, огромный пожар.

Кругом царило грозное молчание истлевших стен, порой пронизываемых свистящим ветром и тягостным стоном деревьев. Ни огня, ни живого голоса, лишь кусты, притаившиеся в темноте, да камни и развалины, преграждавшие дорогу, светящиеся неподвижные пятна воды в каких-то ямах.

Зенон медленно обошел все здание. Все входы были наглухо забиты, и он вернулся на ту громадную лестницу, где чернели остатки разбитых колонн и балюстрад, и остановился перед какой-то большой дверью, не зная, что делать.

Ветер постепенно усиливался и все угрюмее гудел в развалинах; время от времени какой-нибудь камень срывался со стены и падал на землю; деревья с криком бросались друг на друга, шумя и свистя в мутной, слепой темноте; луна скрылась за тучами, громоздящимися, как бурные волны, и в то же время какие-то приглушенные, далекие голоса неслись откуда-то из развалин, или из-под земли, или из неведомых пространств, с самого дна ночи.

«Не бойся… молчи… S-o-f открывает тайны», — вдруг повторил он, вспоминая таинственную фразу, смело, без колебаний взял в руку молоток, висевший на цепи, и ударил в дверь.

Молчание. Только медь загудела и заиграло долгое глухое эхо.

Он ударил еще раз и произнес отчетливо, отделяя каждую букву:

— S-o-f.

Дверь тихо открылась и, едва он вошел, с шумом захлопнулась.

Он очутился в большой, почти темной зале; посредине стоял низкий треножник, поддерживающий громадную медную кадильницу, наполненную горячими углями; из нее вырвался тяжелый, опьяняющий запах, а за ней была видна колоссальная статуя, покрытая фиолетовой драпировкой, и больше ничего не было, кроме голых стен, гладких, блестящих камней, на которых кое-где уже легли потухшие во мраке фрески, какие-то золотые буквы, таинственные символы огня, воды и воздуха, призрачные тела каких-то чудовищ и зверей, кричавшие от ужаса маски, — все это едва можно было различить сквозь полосы кровавого дыма, сквозь темноту, насыщенную красноватым тлением.

Зенон стал озираться, но в комнате никого не было. Он был поражен этой мертвой тишиной, придавившей его душу, как гробовая плита, и вдруг почувствовал, что каменный квадрат пола, на котором он стоял, дрогнул и медленно поплыл вместе с ним, едва заметно опускаясь вниз. Он не пошевелился, не вздрогнул, только закрыл глаза; его сдавил страх и пронизала ледяная дрожь, но он быстро опомнился, ударившись всем телом о стену; глубокая ночь спеленала его непроницаемым мраком, он не знал, где находится, в одно мгновение испуга позабыв все, что с ним произошло; он понимал только то, что он находится в каком-то низком и узком коридоре. Держась руками за стены, согнувшись, он решительно пошел вперед.

Хор далеких, глухих голосов, подобных шуму волн, затихающих у далеких побережий, звучал где-то впереди, стонал в какой-то глухой пустоте, вздрагивал все тише и все ближе… Зенон бежал к этим сонным, непонятным звукам, полный и страха, и в то же время любопытства.

Коридор неожиданно окончился какой-то холодной и скользкой стеной. Звуки рассеялись в тишине. Ощупью, с лихорадочной поспешностью он стал отыскивать двери, вдруг пол оборвался у него под ногами, и он почувствовал, что падает, что летит со страшной быстротой в бездну; его охватил ужас и непреодолимое чувство беспомощности и неудержности падения.

Когда он очнулся, то увидел себя сидящим на каменной скамье; осторожно стал он ощупывать руками стены: они были холодны и скользки, комната была мала, квадратна и очень высока: встав на скамейку, он не мог достать до потолка. Одна стена показалась ему холоднее остальных, она была как будто из стекла, вся в буграх и каких-то закруглениях, и нигде не было ни малейшего следа ни дверей, ни окон.

Он сидел омертвевший, неподвижный, ни о чем не думая, как бы на самом дне уже миллионы лет умершего мира, в предвечных безднах тишины. Ему казалось, что он переживает какой-то каменный сон, какую-то вечную мертвенность, из которой уже нельзя восстать, что он, как живая пылинка, внезапно ввергнут в вековое молчание, в вековую бездонную ночь.

Так в забытьи и бесчувствии протекали минуты, как протекает время базальтовых скал на дне океана, время душ, блуждающих в бесконечности, или звезд, умерших и вечно, вечно падающих.

Он окаменел в тревожном молчании, погрузился в глубокий сон о самом себе, и ему грезилось, что глаза его начинают что-то замечать, что в нем возникают призрачные очертания чего-то нового. Стена, против которой он сидел, понемногу стала выделяться из мрака, становилась прозрачной, подобно зеленоватой поверхности воды, сквозь которую просвечивают бледные контуры дна, странные пещеры, фантастические растения и тихие скользкие тени какой-то чудовищной жизни, рассеянные отражения неведомых явлений.