Не дождалась Валентина Яковлевна моего звонка в дверь её московской квартиры. Слишком долго я откладывал на «потом» наведение справок о ней. Такое вот грустное продолжение романтической истории, услышанной мною в штормовую ночь от первого электромеханика «Вдохновенного» Ивана Андреевича Абашкина.

Мог ли я тогда, мучимый морской болезнью, придать серьёзное значение судьбе женщины — капитана китобойца, наклонившись над жестяной банкой–обрезом, исходя в неё струйкой прозрачно–зеленоватого желудочного сока?

Абашкин посмотрел на меня, как на издыхающую никчемную собаку.

— Ну и видок у тебя! Размазня! Преодолей себя! Пойди на бак, помоги мужикам гарпуны потаскать… Смотреть противно, как ты корчишься… Тьфу!

Ну, и пусть плюётся… Мне всё равно. Какие, к чертям собачьим, гарпуны? До ведра только и хватает сил доползти… Никто сейчас не оторвёт меня от поёл, по которым, распластавшись, елозится моё чуть живое тело.

В гребное заглянул электрик Шматко. И даже он, которого я считал товарищем, осуждающе покачал головой.

— Я за тебя вахту стоять не буду… Тут не гавайские тропики, где вы загорали на «Славе»… Тут, братец, Антарктика!

Одессит без всяких усилий приподнял меня, усадил за конторку перед телефоном, словно нарочно тотчас зазвонившим. Я снял трубку.

— Электроплита не включается, — прогундосила трубка голосом кока.

И я, пытаясь поймать ногами уходящую из–под них палубу, потащился на камбуз, где запах отварной колбасы заставил меня выскочить за дверь, навалиться на планширь, сокращаясь в позывах дикой тошноты. Но кок ждать не намерен.

— Слышь, приятель… Война войной, а обед по расписанию, — крикнул он.

Я вернулся на камбуз, поменял плавкую вставку в предохранителе и больше не падал на поёлы.

Да-а… Это не «Робкий»… Здесь никто не сочувствует с дружеской иронией… Здесь нет улыбающегося Чугунова, не унывающего Далишнева, весёлого Балдина и других добрых, отзывчивых, бесшабашно–удалых, азартно–хватких в работе сорви–голов, где и сам капитан Обжиров под стать команде — красавец мужчина, в числе первых на промысле, в пьянке, в гулянке… Здесь я сам по себе…

Ещё несколько долгих месяцев, с упоением зачёркивая в календаре прошедший день, бесконечно пересчитывал, сколько осталось терпеть до окончания путины.

Следуя за китами, флотилия приблизилась к Южным Шетландским островам, вблизи которых и наступил долгожданный конец промысла. Ударили сильные морозы, повалил снег: в южном полушарии началась антарктическая зима, в то время, как в северном в это время лето. Проливом Дрейка мы вышли в Атлантику, миновали Африку, прошли Индийский океан, обогнули индонезийский остров Суматра и Малайзийским проливом пришли в Сингапур, куда «Советская Россия» традиционно заходила пополнить запасы питьевой воды и топлива. Китобои толпами устремлялись на берег, сметая товары в бесчисленных лавочках торгующих здесь китайцев, малайцев, японцев, филиппинцев, тайландцев. Мне ужасно не повезло: с разболевшимся животом угодил в медсанчасть плавбазы. В бананово–лимонном Сингапуре побывать не удалось. Хотя не всегда хорошо то, что нашёл, и не всегда плохо то, что потерял. Несколько моряков с «Вдохновенного» и с других китобойцев после нелегального посещения «жриц любви» в сингапурских притонах, образно говоря морским слэнгом, «намотали на винт».

Во Владивосток «Вдохновенный» возвратился в одиночестве. В Южно — Китайском море к нам на судно высадился учёный–ихтиолог, и ещё неделю мы болтались, выполняя указания очкастого лысого умника в белых шортах и панамке.

К пирсу на Мальцевской переправе мы тихо подошли поздним июльским вечером, без оркестров и встречающих, словно с рыбалки выходного дня. Едва перебросили трап, как все свободные от вахты моряки ломанулись на берег. Домой, к семьям, к любимым женщинам.

Я не мог сдержать эмоции от обуревавшей меня радости ступить на твёрдую землю и всё бежал, бежал. Ноги, приученные сопротивляться качке, высоко задирались в коленях, а я всё бежал, бежал… Наконец, утомлённый бегом, поплёлся неторопливым шагом. Куда? Ни семьи у меня… Ни дома… Ни любимой женщины…

На Луговой сел в трамвай и поехал по Ленинской. Просто так. Без цели и понятия зачем. Мне хотелось кричать, говорить всем, что вот он я, вернулся из Антарктики! Почти год не видел ничего, кроме воды и неба. Рядом сидели незнакомые горожане, шутили, смеялись, говорили о своём. Не было им дела до какого–то молодого моряка в форменной тужурке и в фуражке с «крабом», шитым золотистыми нитками. Мало ли моряков во Владивостоке!

Я вышел на остановке Океанский проспект. Ноги сами понесли в «Золотой Рог». У дверей стоял швейцар в ливрее, перекрыл вход.

— Мест нет! — разглаживая бакенбарды, рявкнул ресторанный цербер. Я сунул ему трёшку и беспрепятственно вошёл в зал. За двадцать пять рублей официант быстро «изыскал» место за столиком рядом с дамой уныло–томного вида. Вечернее платье из тёмно–вишнёвого бархата, укладка пышных волос, над которой долго старался парикмахер, не оправдывали пылких надежд дамы. Видимо, никто не приглашал её танцевать. Судя по скучающим лицам посетителей, оркестранты в который раз и без устали «на заказ» исполняли марш китобоев. В гудящем улеем, сизом от табачного дыма зале «Золотого рога» сегодня «правили бал» китобои «Советской России». Я подошёл к солисту оркестра, вручил полсотку и кивнул на даму в бархате.