Рано или поздно советский народ посадит вас на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, главного вредителя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов.

17 августа 1939 г.

17 июля Верховный Суд СССР заочно приговорил меня к высшей мере наказания — объявил вне закона.

Мне неизвестно, на каких фактах базируется приговор суда, якобы установившего, что я «дезертировал со своего поста, перешел в лагерь врагов народа и отказался вернуться в СССР».

Меня никто не допрашивал и никто не требовал у меня объяснений.

Заявляю во всеобщее сведение, что приговор по моему делу вынесен на основании фальшивого обвинения.

Я не признаю себя виновным ни по одному из пунктов обвинения. Меня обвиняют в дезертирстве с поста. Этому противоречит хронология фактов.

Еще в конце 1936 года, когда я был Полномочным Представителем СССР в Болгарии, Народный Комиссариат Иностранных Дел предложил мне должность Полномочного Представителя в Мексике, с которой у нас даже не было дипломатических отношений. Ввиду явно несерьезного характера этого предложения оно было мною отклонено.

После этого в первой половине 1937 года мне последовательно были предложены Чехословакия и Греция. Удовлетворенный своим пребыванием в Болгарии, я от этих предложений отказался.

Тогда 15 июля 1937 года я получил телеграмму от Народного Комиссара, который, по требованию правительства, приглашал меня немедленно выехать в Москву для переговоров о новом, более ответственном назначении. Это мотивировалось тем, что занимаемый мною пост в Болгарии для меня недостаточен. Мне предлагалось немедленно сообщить дату отъезда и не откладывать его.

Ввиду того что первый и второй секретари уже уехали в Москву, я запросил: кому сдать дела? Мне было приказано ожидать возвращения второго секретаря при приезде заместителя из другого Полномочного Представительства.

Вновь назначенный первый секретарь Прасолов приехал в Софию лишь в январе 1938 года. С этих пор возобновились настойчивые требования моего немедленного приезда в Москву: Народный Комиссар писал о моем предполагаемом назначении в Турцию. Я просил разрешения совместить служебную командировку в Москву с очередным отпуском и получил разрешение, под условием проведения отпуска в СССР.

1 апреля 1938 года я выехал из Софии в Москву, о чем в тот же день по телеграфу уведомил Народный Комиссариат Иностранных Дел. Я покидал Софию в полной уверенности, что вернусь туда вручить отзывные грамоты и сделать прощальные визиты.

Я не дезертировал с поста, а выехал совершенно открыто не только с официального разрешения, но по прямому вызову начальства. Вся советская колония в Болгарии провожала меня на вокзале.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в дезертирстве, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

Через четыре дня, 5 апреля 1938 года, когда я еще не успел доехать до советской границы, в Москве потеряли терпение и во время моего пребывания в пути скандально уволили меня с поста Полномочного Представителя СССР в Болгарии, о чем я, к своему удивлению, узнал из иностранных газет. При этом не был соблюден минимум приличий: меня даже не назвали товарищем.

Я — человек политически грамотный и понимаю, что это значит, когда кого-либо снимают в пожарном порядке и сообщают об этом по радио на весь мир. После этого мне стало ясно, что по переезде границы я буду немедленно арестован.

Мне стало ясно, что я, как многие старые большевики, оказался без вины виноватым, а все предложения ответственных постов от Мексики до Анкары были западней, средством заманить меня в Москву.

Такими бесчестными способами, недостойными государства, заманили многих дипломатов. Л. М. Карахану предлагали должность посла в Вашингтоне, а когда он приехал в Москву, то его арестовали и расстреляли. В. А. Антонов-Овсеенко был вызван из Испании под предлогом его назначения народным комиссаром юстиции РСФСР: для придания этому назначению большей убедительности постановление о нем было распубликовано в «Известиях» и «Правде». Едва ли кто-либо из читателей газет подозревал, что эти строки напечатаны специально для одного Антонова-Овсеенко.

Поездка в Москву после постановления 5 апреля 1938 года, уволившего меня со службы как преступника, виновность которого доказана и не вызывает сомнений, была бы чистым безумием, равносильным самоубийству.

Над порталом собора Парижской Богоматери, среди других скульптурных изображений, возвышается статуя святого Дениса, который смиренно несет в руках собственную голову. Но я предпочитаю жить на хлебе и воде на свободе, чем безвинно томиться и погибнуть в тюрьме, не имея возможности оправдаться в возводимых чудовищных обвинениях.