Было бы нечестно основывать критику мировоззрения народа на словах какого-нибудь наследственного принца, но все обстоит точно так же и в случае с философами, которых даже мы, в Англии, воспринимали как пророков прогресса. Нигде это заблуждение не обнаруживает себя так же явно, как в забавно запутанных спорах о расе и в особенности о тевтонской расе.

Профессор Гарнак [31] и подобные ему люди упрекают нас, если я правильно их понял, в разрыве «тевтонских уз» – правил, к которым пруссаки должны быть особенно внимательны и в случае нарушения, и в случае соблюдения. Мы замечаем их в открытом захвате земель, населенных неграми, – таких, как Дания [32] . Мы замечаем их и в радостном признании своими белокурых и голубоглазых турок.

Именно этот абстрактный принцип профессора Гарнака и интересует меня больше всего; но как бы ни были сложны мои запросы, итог моих размышлений на удивление прост. Сравнивая профессорскую заботу о «тевтонстве» и отсутствие таковой о Бельгии, я могу прийти только к следующему умозаключению: «Человек не обязан держать обещания, которые давал. Но человек обязан держать обещания, которые он не давал».

Определенно договор, связывающий Британию и Бельгию, имел место, даже если его назвали клочком бумаги. Но тогда, если бы существовал договор, связывающий Британию с тевтонством, он бы оказался лишь потерянным клочком бумаги. Снова приведенные аргументы демонстрируют логическую извращенность мысли [33] , тот самый узел в мозгу. То обязательства, то отсутствие обязательств; то оказывается, что Германия и Англия должны хранить верность друг другу, то Германия не должна хранить верность никому и ничему; то мы единственные среди народов Европы почти заслуживаем звания «германцев», то оказываемся за русскими и французами в стремлении к истинно германской душевности. И во всем этом туманно, но отнюдь не лицемерно, проступает смысл обыкновенного тевтонства.

Профессор Геккель [34] – еще один свидетель, поднявшийся против нас – стал знаменит благодаря доказательству замечательного сходства вещей, печатая рядом две фотографии одного и того же предмета. Вклад профессора Геккеля в биологию в данном случае очень похож на вклад профессора Гарнака в этнологию. Профессор Гарнак знает, как выглядит германец. Когда его попросили представить, как выглядит англичанин, он просто сфотографировал того же немца еще раз.

В обоих случаях это и искренне, и просто. Геккель был так уверен, что виды, проиллюстрированные при помощи эмбриона, действительно близко родственны и связаны между собой, что счел возможным для себя упростить пример при помощи повторения. Гарнак так уверен, что немец и англичанин похожи, что рискует обобщить их, как будто они одинаковы. Он сфотографировал, говоря образно, одно и то же глупое лицо дважды и говорит нам о замечательном сходстве между племянниками. Таким образом он пытается доказать существование тевтонства, как Геккель пытался с тем же успехом доказать несуществование Бога.

Теперь немец и англичанин не похожи ни капли – за исключением того, что и тот, и другой не негры. Они и в добре, и в зле куда более различны, чем два любых других человека, которых бы взяли случайно из великой европейской семьи народов. Они различны от корня истории своих стран, более того – от их географии.

Банально называть Британию островной. Британия не только остров, но остров, почти разрезанный морем на три части – даже в центральных графствах чувствуется запах морской соли. Германия – сильная, красивая и плодородная континентальная страна, где к морю ведут одна или две узкие тропы; люди относятся к морю как к озеру.

Поэтому британский флот по-настоящему национален – он естественный, он вырос из сотен драматических морских приключений с незапамятных времен до Чосера и после него. Германский флот искусственный; столь же искусственным было бы возведение Альп посреди Англии. Вильгельм II просто скопировал британский флот, как Фридрих II скопировал французскую армию: эта японская последовательность в имитации – одно из сотни качеств, которые есть у немцев и которых англичане лишены. Есть и другие превосходства немцев, столь же и даже более превосходные. Одно-два из них по-настоящему забавны. Например, бытует мнение, что у немцев есть то, чего не хватает англичанам: чрезвычайно живая традиция народной музыки и старинных песен, в отличие от английских городских выдумок или вообще сочинений профессионалов. Однако в этом немцы близки… к валлийцам: одному богу известно, куда девать идею тевтонства, если этот факт всплывет.

Но есть и действительно глубокие различия между немцами и англичанами. И они разделяют их сильнее, чем каких-либо иных здравомыслящих европейцев. Прежде всего, мы отличаемся от немцев в самой английской из всех английских черт: позор (та версия позора, которую французы называют «дурной славой»), смешанный с гордостью и подозрительностью, сделал нас, если можно так выразиться, стыдливыми. Даже английская грубость часто возникает из страха опозориться. Но грубость немца возникает оттого, что стыд ему не ведом. Он ест и занимается любовью громко. Он просто не чувствует, что какое-то высказывание, или проповедь, или большая тарелка с едой в определенных обстоятельствах могут быть, как англичане это называют, неуместной. Когда немцы входят в патриотическое или религиозное состояние, они теряют самоотчет, у них нет тормозов для их патриотизма или религии – таких, которые есть у англичан и французов.

Более того, ошибка Германии, приведшая к нынешней катастрофе, произросла из того факта, что она полагала, будто Англия проста, хотя на самом деле Англия очень тонка. Германия думала, что, поскольку наша политика весьма сильно определяется финансами, она целиком определяется финансами; что наши аристократы стали насквозь циничными, так как насквозь продажны. Немцы не смогли уловить довольно существенную тонкость – даже очень низко павший английский джентльмен может продать свой герб, но не станет продавать замок, что он может уронить свою репутацию, но при этом откажется спустить флаг.

Словом, немцы были совершенно уверены, что понимают нас целиком и полностью именно потому, что не понимали нас совершенно. Возможно, если бы они оказались способны нас понять, они бы возненавидели нас еще больше. Но я предпочту вызывать ненависть по малейшей, но подлинной причине, нежели восхищение и любовь за те качества, которые мне не свойственны и к которым я не стремлюсь. И когда немцы наконец увидят первые проблески реальности современной Англии, они обнаружат, что Англия имеет поблекшие, запоздалые и недостаточно крепкие чувства и обязательства по отношению к Европе, но никаких чувств и обязательств по отношению к тевтонству.