Нас с Тресковом еще со времени совместной работы в оперативном отделе связывали узы взаимного доверия, сродни дружбе. Здесь, в Кобленце, он тоже оказал мне ценную помощь в борьбе за принятие плана наступления на западе, разработанного нашей группой армий. Когда впоследствии я был назначен командующим танковым корпусом, а затем и армией, я оба раза просил Трескова в начальники моего штаба. Однако мои просьбы отклонялись на весьма оригинальном основании, что мне такой умный человек не нужен. Когда наконец весной 1943 года его предложили на должность начальника штаба моей группы армий, я не мог предпочесть его моему начальнику оперативного отдела генералу Буссе, который был моего возраста и неоднократно доказал свою доблесть в боях, где мы сражались бок о бок. Я упоминаю об этом единственно потому, что некий близкий к Трескову господин распространял слухи о том, что я будто бы отказался от его кандидатуры, потому что он был ненадежным национал-социалистом. Все, кто меня знает, поймут, что я подбирал себе сотрудников не по этому принципу.

Если тем месяцам в Кобленце суждено было стать «зимой тревоги нашей», то это объясняется странной неопределенностью «войны теней» 1939–1940 годов, или «drole de guerre» [5] , как называли ее французы. Нам было бы легче, если бы мы с самого начала могли плотно заняться систематической подготовкой подчиненных нам войск для наступления в будущей весне. Было известно, что Гитлер, к сожалению, собирается начать наступления в конце той же осени, а когда оно оказалось невозможным, то по крайней мере зимой. Каждый раз, когда его «предсказатели погоды», метеорологи люфтваффе, предвещали хорошую погоду, он отдавал сигнал к тому, чтобы войска выдвигались в районы сосредоточения. И каждый раз метеорологам приходилось сдавать свои позиции из-за того, что либо проливные дожди превращали землю в непроходимую трясину, либо внезапный мороз и снегопад ставили под вопрос целесообразность применения танков или самолетов. Вследствие этого нас постоянно бросало между приказами наступать и их отменами – состояние весьма раздражающее как для войск, так и для командиров. В этот период самым очевидным образом проявилось недоверие Гитлера к военным донесениям, не отвечавшим его желаниям. Когда штаб группы армий в очередной раз заявил, что из-за продолжительных дождей в настоящее время начать наступление невозможно, он отправил к нам своего шеф-адъютанта Шмундта с приказом на месте изучить состояние почвы. Для таких дел Тресков оказался идеальным человеком. Он целый день таскал своего бывшего товарища по полку по практически непроходимым дорогам, через размокшие пашни и топкие луга, вверх-вниз по скользким пригоркам, так что вечером, когда они вернулись в штаб, Шмундт еле стоял на ногах от изнеможения. С тех пор Гитлер отказался от этих совершенно неуместных методов проверки наших донесений о погоде.

Больше всего из-за абсурда то и дело меняющихся приказов и постоянно непродуктивного труда страдал, конечно, командующий нашей группой армий генерал-полковник фон Рундштедт, у которого долготерпение вообще не входило в число достоинств. Очень скоро наш штаб наводнил поток бумаг, обычно заливающий штабы боевых частей и соединений во время затишья на войне. Однако благодаря неписаному армейскому закону о том, что генерала, командующего соединением, нельзя загружать мелочами, фон Рундштедт почти не заметил его действия и каждое утро совершал долгие прогулки по набережной Рейна. Поскольку мне тоже нужно было хоть немного двигаться, я часто его встречал. Даже во время стужи, когда Рейн покрылся ледяной коркой, фон Рундштедт по-прежнему надевал только тонкий плащ. В ответ на мое замечание, что так он заболеет и умрет, он только возразил, что у него никогда в жизни не было пальто и, уж конечно, он не собирается покупать его в старости! Так он и не купил себе пальто, ибо даже в преклонном возрасте у старика чувствовалось спартанское воспитание кадетского корпуса. Еще одна привычка фон Рундштедта напоминала мне собственную бытность кадетом. Когда генерал-полковник возвращался к своему столу и ждал, пока я или кто-то из офицеров штаба явится к нему с докладом, как это происходило каждый день, он убивал время тем, что читал остросюжетный детектив. Подобно многим другим выдающимся людям, он находил удовольствие в подобного рода литературе, но все же несколько стеснялся своего пристрастия и обычно клал раскрытый роман в выдвинутый ящик стола, чтобы быстро задвинуть его, стоило кому-то войти к нему в кабинет. Так же делали и мы, кадеты, когда в часы самостоятельных занятий в нашу комнату заходил воспитатель!

Однако наше недовольство в ту зиму лишь в малой степени объяснялось колебаниями Гитлера и их пагубным воздействием на войска, которые рано или поздно начали бы сомневаться в разумности то отдававшихся, то отменявшихся приказов – не говоря уже о том, что это серьезно нарушало график межвойсковых учений, имевших особое значение для недавно сформированных дивизий.

Истинная причина нашего недовольства – или, говоря точнее, нервозности – заключалась в двух обстоятельствах.

Во-первых, она возникла из того, что я могу назвать только ослаблением власти ОКХ. Оно особенно удручало меня, поскольку я лично на посту первого оберквартирмейстера и помощника Фрича и Бека вплоть до зимы 1937/38 года боролся за то, чтобы в случае войны ОКХ заняло подобающее ему место в рамках определения военного курса в целом.

Во-вторых, штаб группы армий напрасно всю зиму пытался заставить ОКХ принять наш план операций, который – во всяком случае, по нашему мнению – единственный обеспечивает решающую победу на Западе. Только после того, как вмешался Гитлер, план был положен в основу наступления – но только когда уже ОКХ, безусловно вследствие наших настояний, сместило меня с поста начальника штаба группы армий.

Эти два фактора – «ослабление» ОКХ и борьба за план операций – в большой мере составляет подоплеку кампании на Западе, которой посвящена эта часть книги. Ее дальнейший ход уже известен во всех подробностях, и мне нет необходимости снова на нем задерживаться. Я хочу рассказать только о том, чему был свидетелем в качестве командира корпуса.

И тем не менее «зима тревоги нашей» все же сменилась «солнцем»!

Считается, что отстранение ОКХ и Генерального штаба сухопутных сил от влияния на курс ведения войны на суше произошло в тот момент, когда Гитлер сместил фельдмаршала фон Браухича и взял на себя командование не только вооруженными силами в целом, но и сухопутными. В действительности же, однако, Генеральный штаб был практически, если не формально, лишен влияния еще в те недели, которые последовали непосредственно за Польской кампанией.

После моей поездки в Цоссен 21 октября 1939 года, где я получил «оперативной директивой «Желтый план» для группы армий «А», как теперь называлась группа армий «Юг», я записал в своем дневнике: «Аккомпанемент Хальдера, Штюльпнагеля и Грейфенберга производит чрезвычайно удручающее впечатление». В то время генерал фон Штюльпнагель был первым оберквартирмейстером и правой рукой Хальдера, начальника Генерального штаба, а полковник Грейфенберг возглавлял оперативное управление ОКХ.

Из высказываний этих трех господ было совершенно ясно, что ОКХ приняло план ведения войны, навязанный Гитлером. Очевидно, что они, как и командующий сухопутными силами, крайне отрицательно относились к мысли о наступлении на западе. Кроме того, по их словам можно было понять, что они считают, что германская армия не сможет одержать решающую победу на западе. Это впечатление подтверждалось и оперативной директивой, которая будет рассмотрена в свое время, и в ходе посещений штаба нашей группы армий командующим сухопутными силами и начальником его Генштаба, несколько раз бывавшими у нас впоследствии.

Теперь стало совершенно ясно, что взгляды на целесообразность и перспективы немецкого наступления на западе могли расходиться – особенно поздней осенью и зимой 1939 года. Меня приводило в ужас, как резко снизился статус сухопутного командования в высшем руководстве вооруженных сил. И это сразу же после того, как оно провело одну из самых блестящих кампаний немецкой истории!

Правда, Гитлер уже однажды не посчитался с мнением ОКХ, во время судетского кризиса. Но тогда на карте стояло нечто совершенно иное – вопрос не о руководстве военными операциями, а о политическом решении. Разногласия Гитлера с ОКХ – главным образом с начальником Генерального штаба Беком – касались не проведения операций сухопутных сил, но вопроса о том, приведут ли действия против Чехословакии к вмешательству западных держав и тем самым к войне на два фронта, вести которую германская армия не смогла бы. Однако в конечном счете решение этого вопроса было делом политического руководства, которое имело возможность принять необходимые политические шаги, чтобы избежать войны на два фронта. Таким образом, хотя командующий сухопутными силами принял на себя тяжелую ответственность, признав тогда главенство политических соображений, он ни в коей мере не отказался от прерогативы осуществлять военное руководство в своей конкретной области.