Марк накинул на раненого свою запасную куртку, но Луиджи сдвинул ее до пояса: ему было жарко; ветер, словно флажок, трепал край ворота его расстегнутой полосатой рубашки.

Кое-где стали помигивать мелкие звезды; на юге, куда птицей летела дроммона, с востока на запад ширилась и ползла черная туча. Изредка и слабо она освещалась беззвучными молниями — будто внутри ее зажигали на миг и снова гасили гигантский фонарь.

— Заходит гроза!.. — с тревогой проговорил Ян.

— Не бойтесь, ничего не будет! — ответил проходивший мимо матрос. — Как бы не заштилеть — это похуже выйдет!

Молнии усиливались, делались длительней — где-то далеко свирепствовала гроза. Марк стал у высокого борта и не сводил глаз с воды и неба: море он видел впервые в жизни и оно производило на него, как и на остальных, неотразимое впечатление. Нет-нет и какие-то светящиеся чудовища молниями проносились в глубине, обгоняли судно и исчезали под его носом. Марку почудилось, будто корабль начинает снизу гореть; он перегнулся через борт и увидал, что белый нос судна идет, рассекая облако кипящего золота; обшивка, висящий якорь цепи — все золотилось от брызг воды. К довершению благоговейного изумления Марка и Яна, на верхушке мачты, под которой лежал раненый, вспыхнул синеватый огонек; несколько минут он теплился на ней, затем перепорхнул на соседнюю и легкой бабочкой соскользнул по вантам неизвестно куда.

До самого рассвета не смыкали глаз путники и не отводили их от моря. Только что в бледное небо вознеслись первые стрелы солнца, рядом с дроммоной лениво всплыл громадный дельфин; показалась черная спина и белое брюхо и он неторопливо принялся то взлетать на воздух, то зарываться в бездну; вслед за первым дельфином появились еще несколько этих вечных спутников кораблей и скоро десятка два их, словно катящиеся колеса, стали то опережать дроммону, то возвращаться к ней.

— Совсем русалки!.. — проговорил Ярослав, следя за более отдаленными.

Море казалось густо-синим; только при взгляде с палубы в глубину видно было, что оно бледно-зеленое, необыкновенно прозрачное.

Дроммона шла в виду берега; он был неприветлив: не замечалось ни замков, ни деревень, ни городов. Одна на другую лепились и теснились обнаженные бурые и черные скалы; под некоторыми желтели отмели, другие отвесно опускались в воду.

— Отчего здесь нет селений? — спросил Марк у матроса, стоявшего около него.

— Да разве можно на берегу селиться?!.. — удивился матрос. — Да тут тебя в одну минуту сгребут и где-нибудь в Африке очутишься! Замки стоят на горах поодаль; там около них и жмутся люди.

— Вот бесплодная земля!.. — добавил Марк.

— Эти места бесплодные?.. — в свою очередь изумился матрос. — Нет, это ты, брат, того, видно, что чужеземец. Тут такое плодородие, что богатей этих мест нет ничего!.. — поучительно добавил он. — В бури здесь столько кораблей бьется, что и-их… умирать не надобно!..

Марк не понял.

— Да чего тут не понимать то?.. — сказал матрос — Все, что море выкинет — хоть целый корабль — все себе местные жители забирают!

— И людей?

— И людей! Их на рынках продают… наша, брат, служба опасная! Здесь неподалеку скала одна высоченная будет — в море косой она врезалась. Так вот про эту скалу герцог, владелец ее, знаешь что говорит — что она лучший алмаз в его короне — так много крушений там бывает!.. А зазеваешься, и без бури в беду попадешь: жители-то тоже понимающие — на берегах нарочно обманные огни раскладывают, на подводные камни наводят!

— И это христиане?!. — с возмущением произнес Ярослав.

Матрос сплюнул в воду.

— А отчего же христианину зевать? Дурак он, что ли? — спросил он. — Есть и пить ему тоже нужно! Крестьяне везде, если долго бурь не бывает, патера на берег приглашают, крестные ходы и молебны о ниспослании крушений устраивают!

— Неправда?!.. — воскликнул Марк.

— И чудаки же вы!.. — усмехнувшись, заявил матрос. — Спроси у кого хочешь: все про это знают!

— Как же патеры к этому относятся?

— Да молятся, поощряют, понятно! И им ведь доля перепадает, как же не поощрять?

Стало делаться жарко; ветер упал совершенно и дроммона шла на одних веслах. С помощью матроса устроили небольшой навес над раненым. Луиджи все время лежал в полузабытье и только изредка открывал глаза и просил пить. Марк опускал на веревочке в море белую тряпку и прикладывал ее к голове больного: у него был жар.

Вдруг он быстро поднялся и сел.

— Ворон, где ворон? — тревожно спросил он, шаря кругом руками.

Птицы нигде не оказывалось — не залетала она и в другие части корабля.

Глаза Марка наткнулись на что то черное, лежавшее на кругах толстого каната; он подошел ближе — перед ним лежал мертвый любимец Луиджи.

Охваченный суеверным страхом, Марк быстро запрятал птицу и сделал товарищам знак, чтобы они молчали. Никаких явных причин смерти ворона не было.

Луиджи обвел всех взглядом, понял, в чем дело и притих.

— Теперь мой черед… — произнес он немного спустя.

Прошло с час в безмолвии.