Шрифт:
– Задали мы работу историкам! Теперь они поковыряются в архивах, чтобы выяснить – кто виноват? Ладно. Пора думать – где остановить фрица?
Родимцев за эти дни высох. Почернел от беды.
– Кажется, нас ожидает кривая и большая излучина Дона. Где же еще, как не там, удобнее всего держать оборону?
– Тихий Дон… – призадумался Гуров. – А я всю жизнь мечтал Шолохова повидать. Чтобы он мне книжку свою подарил. Мол, «дорогому Кузьме Акимычу на память…». Теперь на глаза ему не покажусь! Вдруг он спросит: «Что ж ты, размазня паршивая, на мой тихий Дон фрица за собой притащил?..»
Коротко бывало счастье тех, кто вырвался из окружения.
Особисты армии Тимошенко уже заводили на Гурова дело:
– Что-то подозрительно – как он из котла выбрался? Может, его немцы сами и выпустили… с заданием?
Вот тут Никита Сергеевич взорвался.
– Хватит сходить с ума! – закричал он на особистов. – Мало вам, что немцы столько народу перебили, так теперь вы тех, что не добиты, под свой трибунал суете… Что это за война такая, если человек воюет за родину, а в душе червяк шевелится: коли враги не убьют, так свои прикончат… Хватит! Доигрались. Вот результаты – сами едва живы, а враги радуются.
Да, хватит…
17. Третий фронт
За это время, пока случались наши несчастья возле Керчи и в безысходных боях под Харьковом, на периферии войны произошло немало событий, которые так или иначе, раньше или позже, но отразились на делах нашего фронта, и они, эти события, скажутся потом в самом пекле битвы за Сталинград…
Гитлер постоянно третировал своего союзника Муссолини, но и дуче не оставался в долгу, безумно радуясь каждый раз, когда вермахту влетало от русских. Поражение немцев под Москвою он приветствовал словами: «Вот и подуло блаженными ветрами Бородино и Березины…» А его зять граф Галеаццо Чиано тогда же записал в дневнике: «Муссолини удовлетворен развитием событий в России, сейчас он даже не скрывает, что счастлив в связи с неудачами германских войск». Политика дуче была примитивна, но понятна: чем больше достается фюреру на Востоке, тем независимее становится он, дуче! Такова была подоплека его романа с Гитлером, и теперь ясно, почему любое известие об успехах русских Муссолини встречал почти умиленно.
– Не все же нам! – говорил дуче. – Мой приятель тоже бегает по сугробам, наклав полные штаны добра…
Гитлер доказывал Муссолини, что судьба его завоеваний в Африке зависима от усилий вермахта в России. Исходя из этого, он снова забрал авиацию со Средиземного моря, обещая взамен самолетов прислать свои подводные лодки. «Отныне, – записывал в дневнике граф Чиано, – английская авиация будет господствовать в нашем небе почти как в собственном…»
Муссолини навестил германский атташе Ринтелен:
– Запрос от Роммеля: почему не даете боеприпасов?
– Потому что ваша Германия не дает мне угля, необходимого для выплавки стали. У нас «снарядный голод». К тому же вы забрали из Италии ведущих инженеров на свои заводы…
Оставшись с зятем, дуче задохнулся от гнева:
– Фюрер, наверное, считает меня счастливым – хотя бы уж потому, что его посол в Риме еще не дает мне пощечин…
В окружении Муссолини граф Галеаццо Чиано более всех ненавидел Гитлера и его оруженосцев. За год до нападения на СССР он серьезно помышлял о договоре Рима с Москвою, чтобы таким политическим жестом сорвать все планы Гитлера. Это ему не удавалось. Не удалось и убедить тестя в том, что война Италии с Россией приведет к краху фашистского режима. Чиано, по мнению историков, был реальным и дальновидным политиком, но его руки были связаны женитьбою на Эдде, дочери Муссолини. Еще молодой человек, Чиано предвидел трагический финал – и свой и своей семьи, а потому жил, как на пиру Валтасара, целые дни пропадая на пляжах с полуголыми красотками. В конце войны Муссолини привязал его к стулу и расстрелял, как предателя, со словами: «Ты изменил мне еще в ту ночь, когда впервые залез под одеяло к моей дочери…» Но перед смертью граф Чиано успел записать: «Политика Берлина по отношению к нам (итальянцам) была сплошной цепью вранья, интриг и обманов. С нами всегда обращались не как с партнерами, а как с лакеями…» Умный был человек, этот граф Чиано!
29 апреля дуче встретился с фюрером в Зальцбурге. Муссолини и сам любил поговорить, но Гитлер болтал и болтал, не давая слова сказать приятелю. Наконец он стал оправдываться в поражении под Москвою, все сваливая на русские морозы:
– Это был не стратегический, а скорее нервный кризис. Под сильным воздействием русского климата мои генералы сначала потеряли здоровье, а затем потеряли и головы. Ах, какие были морозы! – воскликнул фюрер. – У наших танков лопались радиаторы, у солдат пальцы, носы, уши и даже веки глаз, отмороженные, падали на землю, как сухие листья с деревьев, что, конечно, вызывало приступы нервной паники…
– Это ужасно! – согласился Муссолини (он же и сберег эту речь Гитлера о «сухих листьях» в анналах истории).
Гитлер заверил дуче, что в наступившем 1942 году предстоит скорое падение Ленинграда и конечный штурм Севастополя:
– Первый падет от голода, а на второй Манштейн обрушит всю мощь германской артиллерии самого крупного калибра…
Но при свидании в Зальцбурге фюрер с а м просил Муссолини усилить войска КСИРа новыми дивизиями, и дуче обещал.
– Надо убрать и Джованни Мессе, – настаивал Гитлер, – этот генерал не мог взять даже Хацепетовки, но зато все время ругался с нашими генералами. Согласен и на Итало Гарибольди…
Полковник Кьяромонти, прибыв с фронта, нахвастал дуче:
– У меня служил пулеметчик-сицилиец. В бою русские оторвали ему правую руку. И что же? Он нажал на спуск зубами и больше не разжимал их, пока от страшной вибрации пулемета у него не выскочили изо рта все зубы. Я сам, – говорил полковник, – потом и собирал на снегу эти белые зубы без единой в них пломбы.
– Галеаццо, – позвал дуче зятя, – ты слышал, какие герои в нашей армии? Таких надо принимать в партию без кандидатского стажа! Кьяромонти, назови мне его фамилию.