— Он должен был всех нас повесить! — плакали они, в отчаянии глядя на плоды своего просвещения.

Так что же: мог или не мог?

Если бы он был деспотом, то мог бы. Если бы он был монархом абсолютным, в себе воплотившим государство, то мог бы, ибо закон был бы ему подчинен вполне. Но он был прежде всего и до конца православным самодержавным Царем. Вот почему он и знал, что кровопролитием зла не остановишь. Зло врачуется только добром.

Да и в самом деле. Та жестокая мера не могла бы вызвать ничего кроме озлобления, а цель все равно не была бы достигнута. Ведь яд от укуса бешеной собаки уже слишком глубоко проник в тело России, и если зачинщиков были только тысячи, то сочувствовали им миллионы.

Нужно, конечно, осудить это бешенство, но и то вспомнить надо, что бешеный оный волк революционной мысли в русское стадо пришел в овечьей шкуре борца за всенародное благо.

Волка убить не хитрое дело. Трудно с волка овечью шкуру снять, и знаете почему? Овцы в защиту волка вступаются! Все попытки русской мысли снять шкуру с бешеного волка революционной мысли наталкивались на стену защиты, которую вокруг волка устраивали овцы. И волк расхитил овец, разогнал их и внес в их среду бациллу бешенства революции.

Вспомните февраль и март семнадцатого года и скажите — кто же был свободен от революционного бешенства? В ответ остается вспомнить слова псалма: Вси уклонишася, вкупе неключими быша… Растлеша и омерзишася в начинаниих [677] .

То был водоворот всемирных событий!

Схваченная этим потоком задолго до роковых годов, Россия могла делать только то, что делает кормчий судна, попавшего в стремнину быстрого потока между скалистых берегов: вести судно, оберегая его по мере сил от ударов о скалы и моля Бога о милости.

Но вот приходит команда, восставшая против капитана, и выбивает у него руль из рук прежде, чем он мог вывести корабль из стремнины на спокойную воду, и вот увлеченный потоком корабль низвергнут и разбит о скалы.

Нет-нет. Не торопитесь из наших слов вывести заключение, будто бы мы верим в историческую неизбежность революции. Мы видим не ее. О чем же наша речь?

Премудрость! Прости!

Господа, вы слышали этот призыв, конечно. Вы слышали его из уст священнослужителей перед теми моментами богослужения, когда Церковь открывает перед верующими Премудрость, — этот дивный венец христианской добродетели. Тогда-то, перед тем как обнаружить Премудрость, Церковь и призывает нас выпрямиться, стать в струнку, как бы в позицию «смирно». Таково значение слова «прости». Церковь призывает нас в эти моменты стоять без небрежной распущенности членов нашего тела, стоять с некоторым напряжением, придающим бодрость, и разумеется, это все относится прежде всего к духовной стороне, ко внутреннему напряжению человека, готовящегося войти в соприкосновение с какою-то великой тайной.

Об этом-то у нас и будет речь. Премудрость! Перед нами обнаруживается великая тайна.

Мы стоим у открытой могилы.

Вокруг пятна крови. Вокруг разбросаны драгоценности. Здесь были убиты люди. Вот кровь детей. Это кровь Царицы. Это кровь Русского Царя. Пятна крови ведут к дому Ипатьева, к подвалу, в котором совершилось убийство, исполненное по замыслу тайного штаба всемирной революции. Недаром же на стене здесь, где убит Император, чьей-то рукою написаны по-немецки дерзкие стихи революционного писателя Гейне, нагло сравнивающие Русского Царя с вавилонским Валтасаром. Здесь же и каббалистические знаки. Кто-то нашел нужным написать все это, несмотря на то, что убийцам не было много времени. Шла война. Город вот- вот должен был перейти в другие руки.

Итак, Русский Царь и его семья были убиты в интересах всемирной революции.

Революционеры делали ее, убеждая весь мир в том, будто бы они стремятся ко всеобщему благу, к счастью, но при этом еще при первом своем успехе, в дни Американской революции 1776 года [678] , они высказали о себе страшную правду, ибо благо, несомое революцией, представилось им столь великим, что для достижения его они объявили разрешенными все средства. Когда же теперь, уже после того, что революция стала совершившимся фактом, смотрим на благо, достигнутое революцией, то видим, что выигравшим оказался только принцип атеизма.

В самом деле — не нужно быть очень наблюдательным, чтобы знать, что ни одно из добрых намерений древних революционеров в революции своего осуществления не нашло.

Абсолютный провал принципа свободы, принципа равенства и принципа братства. Нищих стало больше, бесправные умножились. Возникла категория париев, а голод, а нищета… Даже иностранные туристы возмущаются тем, что печать свободного мира молчит о нищете, сковавшей всякий и каждый народ, попавший под власть революции. Боже! Нет сил продолжать. Тюрьмы полны добрыми людьми. Прогресс привел к созданию концлагерей, и те полны, и там места не хватает. Все идеалы революции потерпели полный крах.

Но мы никогда не устанем указывать на одно начало, которое в революции пришло к полному своему торжеству: оно в том, что на том месте, где утверждалась православная государственность, теперь водружено царство, враждебное Богу. На место низвергнутого славословия Христу Богу революция утвердила богохульное отрицание, возведенное в положение государственной религии.

Итак, мы видим, хранителем чего был Русский Царь. Итак, мы видим, для чего они убили Русского Царя.

Премудрость! Прости!