Конечно, он был недостоин венца, но к младшим дочерям относился как любящий отец. Напротив, страшно было слышать, как он проклинал перед детьми мать и старшую дочь, приказывая ненавидеть их и помнить и любить его, отца.

Мне было тогда шестнадцать, Клеопатре – десять лет, и у меня, привыкшего чтить родителей выше всего на свете, мороз пробежал по коже, когда после ухода отца маленькая Арсиноя воскликнула, обращаясь к сестре: «Мы будем их ненавидеть! Пусть погубят их боги!» Но мне стало легче на душе, когда Клеопатра возразила: «Лучше постараемся быть добрее их, Арсиноя, чтобы боги любили нас и возвратили нам отца».

«Чтобы он сделал тебя царицей?» – возразила та насмешливо, но все еще дрожа от гневного возбуждения.

Клеопатра как-то странно взглянула ей в лицо. Видно было, что она взвешивала значение этих слов, и я точно сейчас вижу, как она внезапно выпрямилась и с достоинством ответила: «Да, я хочу быть царицей!»

Потом выражение ее лица изменилось, и она сказала своим мелодичным голосом: «Не правда ли, ты больше не будешь говорить таких ужасных слов?»

Это случилось в то время, когда учение моего отца уже начинало овладевать ее душой. Предсказание Олимпа сбылось. Хотя я посещал школу, но мне было позволено давать ответы на те же темы, которые отец предлагал ей, и не раз приходилось мне пасовать перед Клеопатрой.

Вскоре мне стало еще труднее, потому что пытливый ум этого замечательного ребенка требовал солидной пищи, и ее начали обучать философии. Отец принадлежал к школе Эпикура [31] , и ему удалось свыше всяких ожиданий увлечь Клеопатру его учением. Она изучала и других великих философов, но всегда возвращалась к Эпикуру и убеждала нас следовать правилам благородного самосца.

Вы, благодаря отцу и брату, знакомы с учением стоиков, но, без сомнения, вам известно также, что Эпикур проводил последние годы жизни в тихом созерцании и оживленных беседах с друзьями и учениками в своем афинском саду. «Так, – говорила Клеопатра, – должны жить и мы, и называться “детьми Эпикура”».

За исключением Арсинои, предпочитавшей более веселое времяпровождение, причем она брала в товарищи моего брата Стратона, уже тогда отличавшегося геркулесовской силой, нам пришелся по вкусу совет Клеопатры. Меня выбрали руководителем, но я видел, что она охотно взяла бы на себя эту роль, и я уступил ей свое место.

После обеда мы отправились в сад и, прогуливаясь взад и вперед, начали беседу о высшем благе. Беседа вышла оживленной, Клеопатра руководила ею с таким искусством и так удачно решила сомнительные вопросы, что мы с неудовольствием услышали звуки ударов в медную доску, призывавшие нас домой, и заранее радовались предстоящей завтра беседе.

Наутро отец увидел толпу людей перед воротами сада, но не успел справиться о причине их появления, так как Тимаген, преподававший нам историю, – впоследствии, как вам известно, он был взят в плен на войне и отправлен в рабство в Рим, – явился к нему с какой-то доской. На ней была надпись, которую Эпикур вывесил на воротах своего сада: «Странник, здесь тебе будет хорошо, здесь высшее благо: веселье». Оказалось, что Клеопатра рано утром сделала эту надпись на доске небольшого столика и велела рабу потихоньку прикрепить ее к воротам.

Эта выходка едва не погубила наших собраний, хотя сделана была единственно с целью приблизиться как можно более к желаемому образу.

Впрочем, отец разрешил собрания, но только строго-настрого запретил называться «эпикурейцами» вне сада, потому что это благородное название давно уже приобрело совершенно ложный смысл. Эпикур говорит, что истинное счастье – в душевном спокойствии и отсутствии огорчений.

– Однако, – перебила Барина, – все называют эпикурейцем такого, например, безбожника, как Исидор, цель жизни которого – предаваться наслаждениям, какие только можно купить за деньги. Мать недавно еще доверяла меня воспитателю, по мнению которого «веселье есть высшее благо».

– Ты, внучка философа, – возразил Архибий, покачав своей седой головой, – должна была бы знать, что значит веселье в понимании Эпикура. Имеете вы понятие о его философии? Смутное? В таком случае, позвольте мне немножко порассуждать на эту тему. Слишком часто смешивают Эпикура с Аристиппом [32] , который ставил чувственные наслаждения выше духовных, так же как физическую боль считал тяжелее нравственной. Эпикур же считает высшими наслаждениями духовные, потому что чувственные, которые он, впрочем, предоставляет свободно оценивать каждому, имеют значение лишь в настоящем, тогда как духовные простираются на прошедшее и будущее. Как я уже сказал, в глазах эпикурейца цель жизни есть достижение душевного спокойствия и избавление от страданий – это два высших блага. К добродетели нужно стремиться, потому что она дает веселье, но нельзя быть добродетельным, не будучи мудрым, благородным и справедливым, а такой человек спокоен духом и пользуется истинным счастьем. Именно в этом смысл теории Эпикура!

Как подходило это учение к чистой, не омраченной страстями душе Клеопатры! Ее деятельный ум не мог успокоиться, пока не овладел им вполне. А избавление от страданий, которое учитель считает первым условием счастья и высшим благом, конечно, было важнейшим условием счастливой жизни для нее, с трудом переносившей малейшее грубое прикосновение.

И вот это дитя, которое наш отец назвал однажды думающим цветком, переносило свою горькую участь, изгнание отца, смерть матери, гнусность сестры Береники без малейшей жалобы, как героиня. Даже со мной, которому доверяла как брату, она говорила лишь намеками об этих грустных вещах. Я знаю, что она вполне ясно понимала все происходившее, знаю, как глубоко она чувствовала. Скорбь становилась между ней и «высшим благом», но она пересиливала ее. А как упорно работало это нежное создание, преодолевая все трудности и обгоняя нас с Хармионой!