Первоначально он действительно хотел сделать попытку уйти одному. Ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как его искали, и тогда же его осенила мысль инсценировать свою гибель. Удачное завершение этого замысла доставило Марину большое наслаждение. Он принялся копить запасы для одинокой зимовки. Делая вылазки в ущелье для пополнения запасов, он неизменно находился в условиях более выгодных, чем его жертвы: все видел из темноты и знал соотношение сил; в то же время товарищи его не видели и не могли догадаться кто враг. Иногда Марин забавлялся тем, что удил с лестницы или с трубы парохода то, что ему нужно было или попросту попадалось на крючок. Благодаря темноте и страху своих жертв, он был неуловим, непонятен, страшен — это доставляло ему удовольствие, веселило его. Из этого он делал игру — и одновременно извлекал из этой игры выгоду для себя.

Марин не постеснялся высказать Буракову и такие свои соображения: он все надеялся, что при розысках экспедиции какой-нибудь аэроплан пролетит над их лагерем. С аэроплана не заметят лагеря в ущелье, поэтому надо дежурить наверху. То, что он один наверху — даже лучше. Одного на аэроплан возьмут непременно, а всех — нет. Отсюда злобный ум Марина логически пришел к мысли уничтожить всех товарищей. Одну из этих попыток Васильков в свое время разгадал, и она помогла ему тогда до некоторой степени разоблачить «врага из темноты».

Еще зимой Марин, боясь быть подстреленным, пришел к заключению, что ему выгоднее прекратить враждебные действия против товарищей.

Всю зиму Марин прожил в одной из глубоких, хорошо укрытых пещер наверху айсберга. Пещеру утеплил тюленьими шкурами и полотнищами, выкраденными из кладовой.

Своих соображений о Марине Васильков никому не высказывал потому, что это могло вызвать еще большее смятение, тем более, что неоспоримых доказательств у него не было.

Медленно, но безостановочно, день за днем морское течение непрерывно увлекало айсберг к югу. За сутки его относило в среднем на пятнадцать-двадцать километров. Впереди, как дозорный, неизменно плыл айсберг с арками и колоннадой и услужливо расчищал заторы. Случалось, что «дозорный» задерживался, и «хозяин» (как назвал Деревяшкин айсберг, приютивший на себе замороженный пароход) начинал к нему грозно приближаться. Тогда «дозорный» начинал волноваться: он раскачивался, спешил протолкнуть мелкоту, назойливо загораживавшую проход, и, когда это ему удавалось, торопливо продирался вперед, несколько раз поворачиваясь назад, точно извещая «хозяина», что задание благополучно выполнено.

— А он нам наделает когда-нибудь хлопот, этот суетливый ледяной мост, — сказал как-то Бураков.

— Наоборот, пока он нам добросовестно помогает, — ответил Васильков.

— Да, пока «хозяин» не вздумает его догнать и самолично подтолкнуть. Тогда вся колоннада может обрушиться к нам на палубу.

— Ну, мы успеем своевременно спустить шлюпку…

Лодка, сделанная еще в ледяном ушные, действительно была наготове для спуска в любой момент.

Но пассажиры айсберга не сидели сложа руки в ожидании, пока придется спускать шлюпку. Они деятельно готовились к тому, чтобы спустить на воду пароход! Теперь, в открытом море, при свете лица, работа была праздником, она сопровождалась громкими песнями, бодрыми шутками и веселым смехом.

Когда Рюмин в первый раз затянул песню, все вспомнили, что в ледяной тюрьме никому никогда не приходило голову запеть.

— Не то что петь — и говорить-то там совсем разучились, чуть не шопотом переговаривались, — вспомнил Деревяшкин.

Действительно, даже голоса теперь стали какие-то другие — тверже, полнее.

В июне айсберг спустился ниже 80-й параллели, повернул на запад, а через несколько дней, описав большую петлю, повернул на юго-восток. Постепенно его отклоняло все севернее, и к концу июня он переменил курс на северо-восток.

Теперь корабль почти все время освещался солнцем. Однако новое направление не нравилось путешественникам. Надежды попасть в более южные теплые воды с каждым днем становились менее действительны. Прошел второй месяц путешествия на айсберге. «Хозяину» точно понравилось бродяжничать. Он прошел по Ледовитому океану уже около тысячи километров, и неизвестно было, сколько он еще намерен пространствовать. Его пленники деятельно готовились к тому, чтобы поскорее расстаться с «гостеприимным хозяином» и на свой страх пуститься в самостоятельное плавание. За это время произошло несколько событий, одно из которых оказало большое влияние на всю дальнейшую судьбу участников экспедиции.

Неоднократно видели белых медведей, моржей, тюленей. Охота на медведей оказалась наиболее удачной, благодаря исключительному вниманию, которое звери уделяли пароходу и людям. Их видимо привлекал запах пищи. Мишки нередко по одному и по дна подплывали к айсбергу и даже взбирались на него. Около двух десятков удалось застрелить. Одного убили в гот момент, когда он пытался залезть на пароход.

Благодаря охоте представился не один случай испытать лодку. Она была неповоротлива, но держалась на воде отлично, а мотор работал достаточно исправно.