К Петру I миргородский полковник отправляется из Сорочинцев лишь 28 ноября, т. е. через 8 дней после отхода от И. Мазепы. Это удостоверяет князь Григорий Волконский в своем письме к О. Меншикову:

«Светлейший князь, мой милостивый государь. Покорно доношу твоей светлости: от’ютанта господина Резанова я к себе в Сарочинск получил, и господин полковник миргородцкой з господином Мавриным и Резановым поехали да царского величества и до твоей светлости. И с ними, для опасения от неприятеля, по твоему указу, отправил драгун и казаков 200 человек. (…) Полковник миргоротцкой имеет опасения, а я по нынешнему ево поведению мышлю, что он ныне зело склонен нашей стороне.

Униженный твой слуга князь Григорей Волконский.

Из Сарочинца ноября 28-го дня 1708.

Которые, государь, люди от меня посланы с ним полковником поволь их или иных с прибавкою прислать ко мне: фортеца велика, а людей зело мало, обнять ни половины не ким, и пушкорей нет» [183] .

Вторым аргументом, который ставит под сомнение вероятность измены гетмана Карлу XII, является протокол допроса миргородского полковника [184] . В нем снова не находим каких-то намеков о Д. Апостоле как посланце И. Мазепы. Он свидетельствует обо всем, но ничего не говорит о тайном предложении гетмана!

Третий аргумент, опровергающий «письменную» миссию Д. Апостола, — отрицательная реакция в лагере мазепинцев на его отход. И.Мазепа и его сторонники не знали обстоятельств, из-за которых старшина попал в Сорочинцах в руки драгун, а потому, как свидетельствовал атаман Сенчи Кирилл Сергиев россиянам, «миргородского полковника зело бранят» [185] .

Четвертым аргументом, который подтверждает фальшивость писем Г. Головкина к И. Мазепе, служат послания первого к русскому дипломату П. Толстому. Так, 10 декабря 1708 г. Г. Головкин писал, что «пришлого 22-го дня сего месяца полковник миргородцкой Апостол к нашим войскам действително прибыл и его царского величества во всемилостивом пардоне просил» [186] . Т. е. в этом дипломатическом послании совсем ничего не сообщается о каких-то других мотивах перехода старшины на сторону россиян.

Пятым важным аргументом подобного плана являются свидетельства полковника Игната Галагана, который в письме канцлера Г. Головкина фигурирует как посланец И. Мазепы с повторным посланием гетмана к царю. Вышеупомянутый Г. Волконский в письме от 6 декабря царю писал: «Сего декабря 6-го дня приехали ко мне с писмом от компанскова полковника Калагана 5 человек кунпанщиков, в котором написано, что он едит с полком своим к царскому вашему величеству служить по писмом нашим, каторые мы писали с полковником миргородским к ним прежь сего» [187] .

Т. е. И. Галагана переманили обещанием гарантировать ему жизнь князь Г. Волконский, использовавший авторитет Д. Апостола.

В 1745 году с И. Галаганом виделся [188] Александр Ригельман, автор «Летописного повествования о Малой России и ее народе и козаках вообще». Историк записал воспоминание полковника о его отходе от гетмана. Старшина ни одним словом не обмолвился о том, что он выполнял задание И. Мазепы. Между царем и И. Галаганом тогда состоялся такой диалог:

«Галаган! Вить ты с Мазепою вместе мне изменил?» — «Нет, государь», — отвечал перебежчик. — «Да ты с ним бежал?» — «Я не бежал, но как нам от него объявлено, что, по повелению вашего величества, велено нам с ним против шведов идти, то потому мы за ним и следовали, но вместо того, когда мы близ шведов стали, объявлено нам, чтоб мы ему последовали, а он предался уже королю с тем, чтоб отбыть нам от России и быть под мазепиным управлением, от всех монархов вольным…(…) Что ж я, как некоторые и другие, хотя и усомнился, но отважась, пустился на власть судбины, потому что возвратиться уже от силы неприятельской, как представлялось, никак было невозможно; притом и разсуждал я о себе, что может быть и высвобождусь еще сетей сих, как то и удалось мне теперь. (…) Хотя служить и обещался им, токмо в мыслях держал своих, что не для них, но своему царю, кому я присягою обязан. И так, коль скоро мы стали быть на свободе, тогда под видом разъездов в партию, следуючи, я нечаянно наехал весьма вдали от войска на отъезжих сих драбантов, которые мною сюда до вашего величества приведены 60 человек, кои, не опасаясь нас, яко своих уже людей, были в оплошности. Мы же, окружа, тотчас взяли всех со всею их амунициею, поскакали в путь свой и, приведя сюда, препоручаем их и себя в соизволение вашего царского величества, и просим если можем быть еще в доверенности, чтоб мы были такие же слуги, как и прежде, несумнительные» [189] .

Т. е. и письмо миргородского полковника И.Скоропадскому, и протокол допроса Д. Апостола, и воспоминание И. Галагана не подтверждают стремления И. Мазепы предать шведского короля. Каким же образом тогда появились обращения царедворца и миргородского полковника к гетману?

Ответ находим в нескольких строках, на которые почему-то не захотели обратить внимание уважаемые историки-публикаторы вышеупомянутых писем. На черновом послании Д.Апостола к И. Мазепы обнаружена правка Г. Головкина и на последней странице припис: «Писма, что писаны к Мазепе по измене ево фальшивые от канцлера» [190] . Составители-протоколисты деятельности царского приближенного именно так классифицировали упомянутые документы. Они же были подготовлены с понятной провокационной целью — коварно поссорить Карла XII с гетманом.

Первого января 1709 г. миргородский полковник докладывал канцлеру Г. Головкину о возвращении своего посланца, направленного «ку неприателской стороні»:

«Сиательнійший и предпочтеннійший господин граф, мні премилостивійший добродію! Подлуг информации и науки, от Его Царскаго Величества мні данной, з листом, которий велможность Ваша по монаршом его царскаго величества указу до Мазепи писались, и з моим, до него ж так же по монаршом указу писанным, ку неприателской стороні посилалем сего человіка Андрія Борисенка, которий свое діло, за которим был посилан, зорудовавши, як скоро оттоль повернулся, так зараз оного для совершенного в том діле роспросу до Светлійшого князя его милости и до велможности Вашей отсилаю, где оний будучи, що колвек виділ и чул, кому тые листы отдал, и як оттоль выйшол, тое все подробну сам устне может исповісти; о том Вашей велможности извістивши, пренизко кланяюсь и застаю» [191] .