Шрифт:
— Браво!
Несколько голосов со смехом тотчас подхватило этот крик:
— Браво! брависсимо! Dacapo!
Скарамуццию покоробило; он тронул ученика за руку.
— Потише, милый мой! Ты забываешь, что мы в общественном месте.
— Ах, оставь меня! — сказал Марк-Июний, вырывая руку, и круто обернулся к Баланцони: — Ты что это делаешь?
Тот усердно строчил что-то карандашом пистолетом на своей манжетке.
— А записываю твою песенку.
— Это зачем?
— Затем, чтобы она не пропала для моих соотечественников.
— Завтра вся Италия будет знать каждое твое слово, — с горечью пояснил Скарамуцциа.
Помпеец вскочил из-за стола.
— Ну, нет, этого я не желаю! Уйдем отсюда, учитель…
— Ты, пожалуйста, не принимай так близко к сердцу, — сказал Баланцони: — как передовой застрельщик печати, я, согласись, не могу не поделиться с другими такою прелестью…
Марк-Июний, не слушая, схватил профессора за руку и увлек его вон из ресторана на галерею. Репортер, пожав плечами, поплелся вслед за обоими, но тут его нагнал ресторанный гарсоне.
— А деньги-то, с кого прикажете получить?
— С кого же, как не с синьора Скарамуцции? — отвечал Баланцони. — Он угощал нас. Счет можете послать ему на дом.
Марк-Июний тем временем выбрался из галереи и остановился на минутку на верхней ступени, чтобы вдохнуть в себя свежую струю воздуха полною грудью. Вдруг с противоположной стороны улицы на него наводят фотографический аппарат!
— Да что это, не меня ли уже снимают? — вскричал он.
— Готово! Вот это по-нашему! — услышал он за собой веселый голос Баланцони. — Как ласточку, ведь, налету подстрелили! Тоже застрельщик, только другого оружия.
Подкативший тут веттурино спас помпейца с его наставником от дальнейших покушений «застрельщиков».
Глава девятая. Триумфатор
Прибыв домой, Марк-Июний, по совету своего хозяина, прилег, чтобы отдохнуть от массы разнообразных впечатлений первого дня среди «новых» людей, да так и проспал до следующего утра. Не смотря на продолжительный сон, он встал с тяжелой головой и довольно бледный, так что Скарамуцциа решил продержать его этот день дома. Но он не принял в расчёт неодолимого «застрельщика», репортера «Трибуны». Напрасно Антонио, заслонив собою дверь, уверял последнего, что господа никого не принимают.
— За исключением меня, потому что я свой человек, — самоуверенно сказал Баланцони и, оттолкнув в сторону камердинера, влетел прямо в кабинет хозяина.
— Доброго утра, господа! Я боялся, что, пожалуй, уже не застану вас. Читали вы нынешние газеты? Нет? И на улицу еще не выходили? Так у меня для вас две самые свежие новинки. Вот первая — моментальный снимок.
Он подал помпейцу фотографическую карточку кабинетного формата. Бледные щеки молодого человека покрылись густым румянцем: он увидел, в точной копии, самого себя, поддерживаемого под руку профессором, а позади их обоих — смеющегося репортера.
— И эту картинку может теперь купить на улице всякий? — спросил он.
— Всякий, кому не жаль пяти лир. Аферист тоже этот фотограф: знал, ведь, назначить цену! Завтра, понятно, сбавит.
— Но этак все на меня пальцем показывать будут…
— Ты — герой дня; так как же иначе? А печать завершила твое торжество. Вот вторая моя новинка; слушай.
Он достал из кармана пачку газет, развернул одну газету и стал переводить по-латыни.
— Да тут и на половину нет правды! — возмутился Марк-Июний.
— Речь без красного словца — что еда без перца. Погоди, что будет еще в «Трибуне!» Сегодняшний номер мы получим из Рима, к сожалению, только завтра.
— А вы сообщили туда по телеграфу? — спросил профессор.
— Как же иначе? Целый фельетон.
— Но теперь мне стыдно будет на улицу показаться… — пробормотал помпеец.
— Стыдно? — удивился репортер. — Какой же ты после этого герой? Напротив, теперь-то тебе и глядеть орлом; вот я, дескать, какой. И я нарочно заехал за тобой так рано; ведь до обеда нам нужно осмотреть еще весь национальный музей.
— А что ж, мой друг, предметы искусства тебя и то, пожалуй, рассеют, — заметил профессор.
И вот, они втроем катят уже в коляске, по направлению к национальному музею, улицей Толедо, этой главной артерией городского движения.
Улица Толедо в Неаполе.
Непривычного человека и в иное время могло оглушить этим грохотом экипажей (в Неаполе не знают резиновых шин), хлопаньем бичей, звонками трамвая и велосипедистов, мычаньем моторов, возгласами разносчиков. Сегодня же весь этот хаос уличных звуков старались еще из всех сил перекричать газетчики, на всех углах и перекрестках махавшие своими газетами: