— Он тоже ходил за водой с корзинкой? — спросил Ушастик.

— Нет, с ведрами, — покачал головой учитель Так-Так. — Он целый день работал на огороде и не мог оставить грядки без воды.

— А какой он был из себя, этот поэт? — вытянула шею Ленточка.

— Какой? — задумался учитель. — Лицо у поэта было резкое и вместе с тем нежное. А если бы вы видели, как он улыбался… Но про улыбку эту надо рассказывать отдельно.

Учитель подошел к окну и, помолчав немного, продолжал:

— Лишь поздним вечером, когда окрестные жители спали, поэт запирался в маленькой комнате под самой крышей и доставал потрепанную тетрадь. Он писал торопливым почерком, зачеркивал и снова писал. Это были стихи о черной пашне, о сенокосе, о жарком деревенском полдне и о цветущих липах. И вот чудо: сочиняя стихи о сенокосе, поэт уставал вместе с косцами, да, его мучила жажда! Он чувствовал себя то пахарем, то пластом жирной земли, то веткой цветущего дерева…

Особенно любил поэт дождливые вечера. Когда капли начинали барабанить по крыше, он распахивал окно и прислушивался. Дождь шумел в саду, плескал со стрехи в подставленную кадку, утихал и снова расходился. Капли ударяли в подоконник, отскакивали на тетрадный лист, чернильные строчки расплывались, а сердце колотилось чаще, и перо двигалось быстрее. Иногда поэт сердился на себя, вырывал и отшвыривал исписанный лист. Ветер подхватывал белый листок и, покружив перед окном, уносил в темноту. Поэт волновался и шагал по комнате…

Да, хорошие стихи пишут, когда волнуются. Но еще для этого нужен талант.

— А что такое талант? — спросил Ржавая Пятка.

— Талант… — Учитель Так-Так приложил палец к переносице. — Как бы вам объяснить… это когда человек умеет свою радость, свою печаль, свое удивление передать другим. Да, именно заставить людей волноваться вместе с тобой, чтобы люди читали твои стихи и волновались, как ты. Должно быть, это и есть талант… Понятно?

— Понятно, только не очень, — робко сказал Понимальчик.

— Ну что ж, — сказал учитель. — Неудивительно. Я и сам это не всегда понимаю.

На перемене, отделившись от всех, Ушастик подошел к Щеткиной конуре и тихонько свистнул. Заспанная Щетка вылезла, тряхнула черной шерстью и вопросительно поглядела на Ушастика.

— Сапожная вакса «Крым»! — выкрикнул Ушастик.

— Гав! — тявкнула Щетка.

— Черная, как ночь! — еще громче рявкнул Ушастик.

— Гав-гав! — пролаяла Щетка.

— Она башмакам моим должна блестеть помочь! — без остановки выпалил Ушастик.

— Ну и что? — огрызнулась Щетка.

— Все, — сказал Ушастик. — Поняла?

— Гав! — коротко тявкнула Щетка, вильнула хвостом и скрылась в конуре. По всему было видно, что и она не все поняла.

— Да-а… — пробормотал сам себе Ушастик. — А если еще разок на колодец с корзинкой, а?

Но по воду Ушастик не пошел, а забежал на минутку в конюшню, к лошади Тамаре.

Действительно, лошадь Тамара умела поводить ушами не хуже самого Ушастика. А может, и получше. Оба они, Ушастик и Тамара, шевелили ушами вроде как наперегонки. А если по правде, Тамара привязалась к Ушастику. Ведь когда другие школьники всю перемену гоняли на поляне мяч, Ушастик бежал в конюшню и подкладывал сена или овса в Тамарину кормушку. И на речку Ушастик без нее не ходил. А надо сказать, Тамара обожала купаться.

Ушастик не стал читать Тамаре свои стихи Он потрепал ее за холку, принес охапку душистого сена и стал слушать, как лошадь хрупает громко и неторопливо. Вообще-то говоря, Ушастик со дня на день ждал, что Тамара заговорит с ним — такая это была мудрая лошадь. Может, и она молча, про себя, сочиняла стихи и посвящала их Ушастику?

Кто знает?

С погодой творилось что-то неладное. Третьи сутки хлестал дождь. Бестолковая вода лила с неба не переставая. Речка вышла из берегов, разлилась и к концу третьего дня подступила к самым окнам разноцветной школы.

— Эхма! — озабоченно пробормотал учитель Так-Так. — Не пришлось бы спасать имущество. Как назло, ни одной лодки под рукой, кроме качелей, да и те затопило!

— Шторм, — сказал Фок. — На море это бывает сколько угодно. Прикажите задраить люки, приготовить шторм-трап и свистать всех наверх.

И в эту секунду ураганный ветер настежь распахнул окно, сорвал со стены географическую карту, закружил под потолком розовые промокашки и чей-то голубой бант.

— Спокойно! — крикнул учитель. — Оставаться на мес…

Но ему не удалось договорить. Новый порыв ветра вместе с громадой мутной воды через открытое окно ворвался в класс. Волна колыхнула белые парты, стол и стул вместе с учителем. Никто не успел опомниться, когда крайняя от окна парта, на которой сидели Фок и Ржавая Пятка, качнулась и выплыла в распахнутое окно.

— Не вставать с мест! — закричал учитель Так-Так. — Всем держаться за парты!

Сидя на стуле, он подгреб рукой к окну, с трудом захлопнул его и запер на крючок.

— Фок не пропадет, — сказал, тряхнув мокрой головой, учитель. — Вода — его стихия. А мы поплаваем на партах, покуда река отступит. Потом вычерпаем воду и обсушимся.