Я знал хорошо этот сладкий сок. Мы часто лакомились им, — обрывали цветки и высасывали сок из них. Шмель, оказывается, делал тоже самое, но делал это иначе. Его длинный и тонкий язык действовал как трубочка или соломинка. Он запускал его на самое дно цветка и высасывал оттуда весь сок насухо. Затем его длинный язык быстро погружался в новый цветок и так же быстро опустошал его.

Чтобы лучше рассмотреть, как это он делает, я слез с него и уселся на головке клевера. Это удалось мне не сразу. Мои ноги провалились в трубчатые цветы, точно в штанишки, и я остался в таком положении, не то стоя, не то сидя. Но когда я вытаскивал из цветка ногу, она была совершенно суха. Очевидно, она не касалась меда, который был скрыт на дне гораздо глубже. Его мог доставать только один шмель своим длинным хоботом.

Мало-помалу, шмель стал более вялым. Он не так быстро действовал своим языком и не так жадно сосал лакомый сок. Должно быть, он хорошо насосался.

Я боялся, что он улетит без меня. Тогда бы мне не удалось проследить за ним далее. А потому я поспешил опять залезть к нему на спину. Конечно, это потревожило его и он взмахнул крыльями и опять поднялся на воздух.

С трудом перелетая с ветки на ветку, он скоро опустился на землю возле забора, прошел несколько шагов пешком и на минуту остановился у какой-то дыры, а потом смело полез в нее.

Я очень тесно прижался к его спине, но, увы, не мог пролезть вместе с ним, потому что отверстие сделано было для одного шмеля, а для нас двоих оно было тесно. Я спрыгнул на землю, а шмель сейчас же нырнул в дыру и скрылся из моих глаз.

Некоторое время я колебался: отправиться мне туда же под землю, или нет? Но потом подумал: «не съедят же меня там шмели», — и погрузился в ту же дыру.

Да, надо сознаться: жутко мне было на первых порах! Кругом темно, не видно ни зги, сыро и тихо, как в могиле. Сначала я почувствовал, что ноги мои нащупали что-то твердое. Затем я почуял, что пахнет медом, и запах этот какой-то особый, пряный, не то сладкий, не то цветочный, смешанный из разных ароматов.

Наконец, я постепенно огляделся и стал различать окружающую обстановку. Отверстие, в которое мы влезли, пропускало достаточно света. Да кроме того, свет проникал кое-где в щели потолка, сделанного из травы и листьев. Оглядевшись, я скоро понял, что очутился в шмелином гнезде. Даже мне самому не верилось: в настоящем шмелином гнезде! (Рис. 3).

Рис. 3. Шмелиное гнездо.

Внутри большой ямы, около пяти дюймов шириной, лежал бесформенный клубок. Он весь состоял из больших бочковидных ячеек. Все они примыкали плотно друг к другу и сливались в один большой ком неправильной формы. Ближайший ко мне шмель расположился возле одной из открытых ячеек и что-то делал над ней. Должно быть, это был тот самый, на котором я приехал сюда.

Я присмотрелся внимательнее и понял все. Он отрыгал изо рта тот сладкий сок, которого только что насосался на клевере, и отрыгал его прямо в ячейку. Точь-в-точь, будто он густой сироп складывает в банку, но действует при этом не ложечкой, а прямо ртом! Я вспомнил, что читывал это о пчелах. Но мне и во сне не снилось, что когда-нибудь удастся видеть наглядно собственными глазами, как это делается. Отрыгает, словно жвачку, и получается мед! Нельзя сказать, чтоб это было изящно и очень красиво. Но я говорю только сущую правду, а правду всегда нужно знать и глядеть ей прямо в глаза.

Признаюсь, когда я насмотрелся на эту шмелиную работу, мне совсем не хотелось попробовать меда.

Тут в гнезде было еще несколько шмелей. Одни также отрыгали свой сок из желудка в ячейку, другие надстраивали неоконченные ячейки, а третьи возились возле пустых ячеек, из которых торчало что-то белое.

— Ага, — смекнул я, — да ведь это их личинки! Лежат они недвижимо в своих ячейках, а трудолюбивые матери откармливают их медом да цветочной пылью, которую они нарочно носят сюда на прокорм детвы.

Долго я любовался на эту трудолюбивую семью. Одни шмели уходили через отверстие вон. Другие приходили оттуда же на их место. Пряный запах немножко кружил мне голову. Было приторно, тепло и сладко. Хотелось еще посидеть в этом необычайном убежище. Но в то же время опять тянуло на волю и на солнечный простор. И было жутко при одной мысли: а вдруг я останусь здесь под землей на веки вечные! В этом теплом и ароматном, но подземном шмелином мире.

Наконец, я вылез, подобно шмелю, через то же самое отверстие на вольный воздух и с большим удовольствием, полной грудью вдохнул его в себя. От солнца я долго щурился, так как глаза, привыкшие к темноте, долго не могли опять привыкнуть к свету: им было больно и резко. Наконец, я огляделся вполне и стал соображать, кого бы из насекомых пригласить мне теперь в товарищи для прогулки по цветущему лугу.

Стоял я у самого забора. В одну из щелей его я незаметно вылез наружу и очутился на лугу. Здесь я скоро заблудился бы среди цветущей зелени, которая для меня была огромным густым лесом. Я ведь был маленький, словно козявка, и в густой траве терялся, как в дремучем лесу.

Но не прошел я и сотни шагов, как увидал зверя еще более ужасного, чем те, которых я недавно видел. Он был весь зеленый, так что на зелени листа был едва-едва заметен. Наполовину прозрачные, длинные крылья его тоже были зелеными. Все тело его было вытянутое, сжатое с боков в таком же роде, как у рыбы. Впереди торчали усы, тонкие, как волос, и животное постоянно ощупывало ими дальние предметы. А ноги… Ах, что это были за ноги! Я видал зайцев, которые скачут, потому что у них задние ноги длиннее передних. Видал на картинках и кенгуру с еще более длинными задними ногами. У журавля и цапли ноги тоже нельзя назвать короткими. Но это все не то.