— Постой. Сколько же ты будешь перечислять твоих благодетелей?

— Не зело много. Всего восемь человек. Это не считая двух местных казаков, кои продавали мне в Илимске соболей. Илимских я не выставлю тебе в качестве свидетелей, но моих спутников можешь порасспросить.

— У меня нет времени разбираться с тобой, — прервал его Пашков. — Пусть мой сотник выслушает тебя и твоих людей.

Сотник выслушивал Зиновьева и его сторонников в течение целого дня. А после затянувшегося и не вполне убедительного разговора с ними пришёл с докладом к воеводе.

— Ну что? — спросил его Пашков. — Лихо выкручивался?

— Зело лихо, — согласился сотник. — А ведь за руку не схватишь. Поднатаскал он своих сообщников либо запугал. Твердят своё: «Подарил начальнику отряда за услуги два десятка соболей». «Продал Зиновьеву шубу и десяток шкурок». Докажи, что не так.

Чтоб поскорее избавиться от неприятного постояльца, воевода пошёл на компромисс. Вернул Зиновьеву часть шкурок, меньше половины из числа тех, на которые был наложен арест. Ограничился тем, что сделал внушение Зиновьеву. Пошто, мол, поленился составить сопроводительную документацию. Однако основная часть груза, попавшая под арест, всё-таки должна была распоряжением воеводы отправиться в Сибирский приказ. Зиновьев вновь пытался наведаться к воеводе, чтоб потрясти его настойчивыми дальнейшими просьбами, но тот, сославшись на занятость, не принял его и стражникам строго-настрого наказал не пускать Зиновьева ни к себе в палаты, ни в воеводскую канцелярию.

С Хабаровым Пашков простился тепло и дружественно. Оба произвели друг на друга доброе впечатление. Воевода сказал Ерофею Павловичу напоследок:

— Держись, Ерофеюшка. Не поддавайся козням твоего великого недруга. Я со своей стороны поддержу тебя. Напишу полезное письмо главе приказа Трубецкому.

Далее разговор коснулся амурской проблемы.

— Великое дело ты сделал со своим отрядом, Ерофей, — сказал Пашков. — Интерес пробудил в народе к Амурскому краю. Люди вынашивают намерение отправиться на Амур, чтоб заняться там промыслами и хлебопашеством. Находятся и такие, что, не имея разрешения властей, пускаются в дорогу самостийно.

— Я сталкивался с такими, — ответил воеводе Хабаров. — Дело было ещё в Тугирском острожке. Там задержали беглеца, отставшего от ватаги, которая пробиралась к Амуру. Звали этого злополучного мужичонку Давид Кайгородец. Он и его спутники понаслышались о богатствах Приамурья. Не знаю, какова была его дальнейшая судьба.

— Обычное дело. Мы все, воеводы, представители властей оказывались в сложном положении, теряем полезных, нужных нам людей, которых влечёт к себе Амур. Каждый воевода испытывает недостаток в людях и поэтому противится их уходу, пытается вернуть беглецов назад, да не всегда это удаётся.

Прощаясь с Хабаровым, Пашков поведал ему, что готовит караван, который отправится в Москву с почтой и грузом. С караваном будут направлены челобитные Ерофея Павловича и его спутников. А с грузом направится конфискованная у Зиновьева пушнина для дотошного розыска в Сибирском приказе.

Тяжёлым было преодоление волока между мелководными речками Енисейского и Обского водоразделов. Нелёгким оказалось и плавание по притоку Оби, извилистой Кети, обмелевшей в то время года и захламлённой застрявшими на мелководье деревьями и корягами. Нередко приходилось расталкивать эти древесные заторы. Нередко дощаники садились на мель, и тогда надо было высаживаться, чтобы общими силами сдвинуть дощаники с места. И вот унылые болотистые берега Кети, поросшие багульником, остались позади. Дощаники вошли в Обь, минуя многочисленные обские протоки и острова, покрытые лесом и кустарником.

На привале Зиновьев демонстративно не замечал Хабарова, лишь однажды с нескрываемой злобой посмотрел в его сторону и буркнул:

— Дождёшься суда праведного, амурский герой.

Зиновьеву было известно, что многие казаки жаловались енисейскому воеводе Пашкову на бесчинства своего предводителя, постоянные вымогательства и подавали ему челобитные. Зиновьев знал, что Пашков, встретивший его недружелюбно, несомненно, направит те челобитные в Москву, в Сибирский приказ, там можно ожидать и жалобы на него от Ерофея Хабарова. Поэтому у Дмитрия Зиновьева созрело решение: во что бы то ни стало опередить Хабарова, отчитаться в Сибирском приказе о своей поездке на Амур, представить себя в самом выгодном свете и очернить противника. Ерофей Павлович видел, как Зиновьев собрал группу своих ближайших помощников и о чём-то доверительно толковал с ними.

С небольшой командой отобранных казаков, отличавшихся недюжинной силой, Зиновьев занял один из дощаников, готовых отправиться в путь. Перед отплытием он держал речь перед отрядом, высокопарную, напыщенную. Начиналась она такими словами:

— Важность порученного мне дела заставляет меня спешить...

Зиновьев говорил ещё долго и не по существу. Хабарову бросил грубо, язвительно:

— Смотри, Ерофейка, сбежишь, из-под земли тебя достану. Приставлю к тебе служилого человека Милослава Кольцова. Головой отвечаешь за Ерофейку. Слышишь, Кольцов?

С отплытием Зиновьева весь отряд вздохнул с облегчением. Даже приставленный к Хабарову Кольцов не досаждал ему придирками, мелочным опекунством и иногда даже вступал с ним в дружеские беседы.

Во время стоянок в прибрежных населённых пунктах завязывался разговор с местными жителями и с направлявшимися на восток путниками. Имя Хабарова было известно многим. Его осаждали расспросами:

— Расскажи, мил человек, это правда, что Даурия — зело богатый край?

— Истинно, правда, — отвечал Хабаров и начинал свой рассказ о природных богатствах Приамурья, о благоприятных условиях для земледелия, о живности, что водится в том крае.