– Верно, – испуганно согласился Егорыч.

– Значит, здесь «Эйфелева дура» в сувенирную величину.

Егорыч обреченно кивнул.

– Что надо? – приступила к делу Кошелькова.

– К шефу… с личным визитом, так сказать.

– Шефа нет и не будет… пока.

– Что мне делать, Любовь Олеговна, миленькая? – пролепетал Петров.

– Миленькая дома, а здесь – служба, Артур Егорович. Вам ясно?

– Так точно, э… э… ясно…

– Идите к себе. Как только шеф появится, позвоню. Никуда надолго не отлучайтесь.

– Слушаюсь. Я только в туалет и чайку.

– Делайте, что хотите, рыбачок вы наш ненаглядный.

Последняя фраза добила Егорыча. Он поник головой. «Сукретка» нагло ухмылялась, глядя на него исподлобья, буравя взглядом над металлической дужкой своих очков. Она знала все!

Егорыч вышел из приемной и побрел к себе. В одной комнате с ним сидели еще трое корреспондентов. Они редко собирались вместе – то командировки, то отпуск, то болезни. На этот раз, как назло, все сидели за своими столами и с усмешкой поглядывали на бледного Егорыча. Он со вздохом достал из портфеля бутылку вина и поставил ее на журнальный столик в углу комнатки.

– Вот… из Парижа.

– А закусим рыбкой? – давясь от смеха, спросил Веня Кукин, корреспондент по странам Восточной Европы.

Веня якобы владел тремя балканскими языками, но ни разу никто из коллег не сумел оценить, что значило в его анкете слово «владел», так как никто никогда от него и слова на тех языках не слышал. Веня, тем не менее, постоянно ездил в Белград, Скопию, Софию и Тирану, привозил оттуда крепкую душистую водку ракию, и все вместе выпивали ее под немудреную русскую закуску – кусок колбасы и горбушку хлеба. Это была единственная плоскость профессионального общения с Веней.

– Рыбка у каждого своя! – зло ответил Егорыч и плюхнулся на свой стул. Он нервно раскидал по столу несвежие газеты и сдвинул на кончик носа очки.

– Ладно тебе, старина! – примирительно забормотал Кирилл Немочев, корреспондент по Чехословакии и Венгрии. – Бывает! Ну, приврал маленько! Махнул лишку! Рассосется.

Кириллу этот грех был свойствен самому. Однажды он, подменяя в Праге постоянного корреспондента (тот лежал в больнице с острым аппендицитом), слал в Москву интервью со всеми сколько бы то ни было значимыми политическими лидерами страны. Интервью перепечатывались центральными и периферийными советскими изданиями. И только спустя месяц стало известно, причем совершенно случайно, что Немочев в глаза не видел ни одного солидного и значимого чеха или словака, а все время беспробудно пил конопляную чешскую водку в каком-то глухом уголке старой Праги. По вечерам он, протрезвев на час-полтора, просматривал газеты, делал оттуда выписки, и «вставлял» в уста крупных политиков пока еще не высказанные ими слова. Вставлял так лихо и так точно, что они не смели отказаться от них. В противном случае им пришлось бы придумывать нечто другое, а это в условиях социалистической народной демократии было делом рискованным. Немочеву все спустили, даже кулуарно похвалили за находчивость.

– Ничего я не махнул! Так надо было! – буркнул Егорыч, вспомнив наставления Власина.

– Надо, так надо! – встрял в разговор Матвей Дворкин, единственный еврей во всей редакции.

Он работал здесь потому, что начальник отдела кадров был женат на тетке его отчима по второму или третьему браку матери. Многие безуспешно пытались разобраться в сложной генеалогии рода Дворкиных, спотыкаясь на туманных намеках и загадочных порогах. Дворкин занимался странами арабского востока. Предполагалось, что этим самым утверждались общие клановые корни ближневосточных соседей или, напротив, разделялись глубокой и гулкой пропастью. Дворкин при этом пространно рассуждал на тему векового «пупа земли» и «обетованности» тамошних пустынь.

– Именно, что надо! – буркнул Егорыч и углубился в чтение старых газет, которыми был завален его стол.

– Ладно тебе, Артурчик! – улыбнулся Немочев. – Давай лучше выпьем. Вон ведь вино привез… из самого Парижа.

– Оттуда. Вы пейте, а я погожу, – отозвался Егорыч.

– Чего так? – удивился Веня Кукин, привыкший к тому, что Егорыч не упускал малейшей возможности выпить.

– Жду вызова… к шефу.

– Ну, жди. А мы выпьем… за твое здоровье.

Егорыч кивнул и отвернулся. Он слышал, как хлопнула пробка, и сглотнул слюну. В этот момент и зазвонил местный телефон. Кукин сорвал трубку и промурлыкал в нее: «Ага, ага, сейчас будет». Он выразительно посмотрел на Егорыча и закатил кверху глаза. Егорыч побледнел и приподнялся. Потом быстро схватил портфель, в котором что-то выразительно звякнуло, и выскочил из комнаты.

– Две бутылки конька, – констатировал Дворкин ему вслед.

Все согласно кивнули.

Егорыч бежал по коридору, тяжело дыша. Он ворвался в приемную и замер перед Кошельковой.

– Садитесь сюда, – велела она, кивнув на глубокое кожаное кресло возле окна. – Шеф примет, как только освободится.

– Спасибо, спасибо, Любовь Олеговна.

Егорыч присел на краешек кожаного сидения. Портфель аккуратно, чтобы не выдать содержимое, поставил у левой ноги. «Сукретка» покосилась на портфель и тихо произнесла:

– «Камю», две бутылки по ноль-пять.

Егорыч разинул рот от удивления. Проницательность Кошельковой начинала отдавать мистицизмом.

– А как вы поняли?!

– Да все так же, уважаемый товарищ Петров. «Камю» – вам по карману – не самый дешевый, но и не самый дорогой. Наиболее распространенная тара – пол-литра. Если бы была одна бутылка, вы бы не старались поставить портфель так, чтобы бутылки не звякнули друг о друга. Стало быть, их две. На большее вас бы не хватило, да и ни к чему. А еще там – духи. Скорее всего, «Шанель номер пять». Для супруги шефа. Ведь так?