Евстафьев вскрыл своим ножом обе банки, разлил коньяк по алюминиевым стопкам, хмыкнув при этом: «Тоже оттуда». Алексей Петрович выложил на газету свои сухари. Выпили, заскребли ложками по стенкам банки. Алексею Петровичу, после только одних суток столь строгого поста, тушенка показалась объеденьем, а коньяк ударил в голову, разлился теплом по телу, и потребовалось большое усилие, чтобы тут же не заснуть.

– Э-э, да вы, Алексей Петрович, как я посмотрю, уже клюете носом! – воскликнул комиссар. – Совсем ослабли, батенька мой.

– Да вот… – виновато улыбнулся Алексей Петрович. – Сам не ожидал.

– Ладно, пойду: дела. Я к вам на минутку – проведать. Да, вот вам автомат и подсумок с запасными рожками. На всякий случай. Обращаться умеете?

– Приходилось.

– Особенности стрельбы из него знаете?

– Заваливает влево…

– Не только. Прицельный огонь – не далее ста метров. Дальше – зря будете жечь патроны. Наш ППШ стреляет на полста метров дальше. Весьма ощутимое преимущество. Имейте в виду.

– Постараюсь, – ответил Алексей Петрович, для которого все эти сведения были не в новинку.

– Прекрасно. Отдыхайте пока… – Задержался у входа, добавил: – Кстати, разведчики выяснили, что на наш участок фронта переброшена еще одна танковая дивизия СС. Соображаете? Вот то-то и оно. – И тут же покинул палатку.

На Алексея Петровича напала странная апатия: ничего не хотелось: ни есть, ни идти куда-то, ни разговаривать. Он застегнул полушубок на все крючки, завязал уши своей шапки под подбородком, поднял воротник, после чего забрался под брезент поближе к спящей радистке. Ему чудилось, что он в Крыму, нырнул в теплую воду, и нырнул давно, однако никаких неудобств от этого не испытывает. Более того, он дышит под водой и движется легко, как рыба, и вместе с рыбами, потому что произошло с ним некое удивительное превращение, но оно не вызывает ужаса, наоборот, ему тепло и приятно, а звуки, доносящиеся сверху, где в ряби волн сияет солнце, его никак не касаются.

Он очнулся, точно вынырнул из глубины: его трясли за плечо и что-то кричали.

– Да проснитесь же вы наконец! – кричал ему в лицо девичий голос. А вместе с этим голосом в уши ворвались частые выстрелы, автоматная и пулеметная трескотня.

– Что случилось? – спросил он.

– Немцы прорвались! – вскрикнул девичий голос, и Алексей Петрович узнал в нем голос радистки.

В палатке было темно, но чувствовалось по шорохам, что в ней кроме них двоих есть еще люди. Алексей Петрович встал на колени, нащупал свою сумку, наткнулся на автомат, вспомнил: Евстафьев говорил о том, что немцы постараются рассечь окруженный корпус и уничтожить его до подхода помощи извне.

– А были какие-нибудь распоряжения? – спросил он, и ему ответил хриплый голос военфельдшера Устименко:

– Велено сбираться на поляне, товарищ интендант. У вас, прошу прощения, фонарика случаем нема? А то ничого не бачу у такой темнотище.

– Фонарик случаем ма, – ответил Алексей Петрович, достал фонарик, включил.

Желтоватый луч вырвал из тьмы копошащиеся в разных углах фигурки, – все, как и Задонов, на коленях.

– А на какой поляне, не сказали? – спросил он у фельдшера.

– А бис их знает, товарищ интендант. Здается мени, что на той, где була сторожка.

Алексей Петрович сторожки не помнил. Он встал и вышел из палатки, и его тотчас же охватила сумеречная тьма, какая бывает в безлунную ночь, пронизываемая трескотней близкого боя. Темнели палатки, молча вокруг них суетились какие-то люди. Там и сям среди деревьев вспыхивали короткие вспышки разрывов и раздавался сухой треск. Иногда по-воробьиному чвиркали пули.

– Все, у кого имеется оружие, ко мне! – раздалась в отдалении команда, и Алексей Петрович узнал зычный голос полкового комиссара Евстафьева. И пошел на этот голос.

Собралось человек двадцать.

– Построиться в две шеренги! – приказал комиссар. И когда собравшиеся, потолкавшись, замерли неровными рядами, продолжил: – Слушай приказ. Нам надо прикрыть эвакуацию раненых. Для этого выдвигаемся к просеке. Тут рядом, шагов сто пятьдесят. За мной!

Алексей Петрович лег за поваленную сосну. Оглядевшись, стал руками зарываться в снег. Дорылся почти до земли, и оказалось, что ствол дерева лежит выше его головы более чем на метр, и если придется стрелять, то надо будет вставать на колени.

Чуть правее за этой же валежиной зарывались в снег еще двое. Похоже, с пулеметом. Другие устраивались за стволами деревьев.

Проваливаясь почти по пояс, вдоль линии обороны двигался Евстафьев. Наклонялся, что-то говорил. Вот остановился возле тех двоих, с пулеметом, и до Алексея Петровича донеслось:

– И куда вы будете стрелять? Что вы видите? Одни деревья! А ну выдвигайтесь поближе к просеке!

Остановился над Задоновым.

– Ну а вы что? Воевать пришли или прятаться? Вы бы еще под ствол залезли!