Попрощавшись с ротным и начальником штаба, сопровождаемый двумя автоматчиками, он продолжил путь к своей «точке», расположенной на командном пункте полка в глубине обороны.

Что ж, и еще один день прошел спокойно. И половина ночи тоже. Может, последний день и последняя ночь.

Четвертого июля, ранним утром, со стороны передовых позиций послышался грохот орудий. «Началось?» – спросил сам у себя Вологжин, прислушиваясь к этому грохоту. И весь день, то затихая, то усиливаясь, грохот этот притягивал всеобщее внимание. Но к вечеру все стихло.

Снова, уже под вечер, комдив собрал командиров полков и отдельных подразделений. Вид у него был озабоченный: то ли от начальства получил втык, то ли еще что.

– Как стало известно, – начал он, – сегодня с утра немцы провели разведку боем. Кое-где им удалось вклиниться в наши позиции. И довольно глубоко. Были отмечены отдельные случаи паники и бегства с позиций. В основном необстрелянной молодежи из тех подразделений, где преобладает пополнение из Средней Азии. Прошу командиров обратить на этот факт особое внимание. Необходимо так распределить бойцов по окопам, чтобы опытные бойцы и… вообще, я бы сказал, славянского роду-племени, были распределены равномерно и показывали пример стойкости при атаках противника. И никаких контратак и всякого геройства. Поражать противника огнем и только огнем.

Затем выступил начальник политотдела дивизии подполковник Симанов. Он был еще более краток:

– Всем политрукам провести политбеседы и соответствующие разъяснения среди личного состава. При этом тщательно выбирать выражения, не унижать человеческого достоинства красноармейцев и командиров – товарищей по оружию, не смотря на их национальность. Упор делать на необстрелянность и тот факт, что паника и бегство с позиций чреваты еще худшими последствиями для паникеров и трусов.

У Вологжина в экипажах лиц из Средней Азии не было и на этот счет он мог быть спокоен. Но, поскольку воевать танкистам придется во взаимодействии с пехотой, то, в случае чего, как сказал подполковник Симанов, соответствующую ориентировку получить должны. Впрочем, пока фрицы доберутся – если доберутся вообще, – до их позиций, многое может измениться, в том смысле, что обороняться не придется.

И когда он возвращался на КП с комполка подполковником Лысогоровым, стояла такая тишина, будто и война кончилась на попытке немцев разведать нашу оборону.

– И много у тебя азиатов? – спросил Вологжин, когда они пили чай перед тем как отойти ко сну.

– Процентов тридцать, – ответил Лысогоров. – Да и что с них возьмешь? По-русски большинство ни бельмеса, почти все неграмотные или малограмотные, танки увидели лишь на фронте, боятся буквально всего и всех – и наших и немцев. Просто беда с ними, да и только. Но не отправлять же их в обоз! Ничего, черт не выдаст, свинья не съест.

Пятого июля утром Вологжина разбудила артиллерийская канонада. Он поднял голову с лежанки, прислушался, затем сел, не спеша намотал портянки на ноги, обулся, подпоясался ремнем и, выбравшись наверх, в ход сообщения, где топтался часовой, задрал голову.

Среди еще не потухших звезд в сторону немецких позиций неслись огненные стрелы, выпускаемые «катюшами»; по всему горизонту севернее позиций, занимаемых дивизией полковника Каплунова, вспыхивали зарницы; по скрежещущему, булькающему звуку Вологжин определил, что бьет тяжелая артиллерия, бьет откуда-то издалека.

«Так что, – спросил у себя Вологжин, потирая ладонями помятое после сна лицо, – выходит, что мы наступаем, а не немцы? Не похоже. Контрартподготовка? Скорее всего, что так. Как не болела, а померла, – вспомнил он мрачную поговорку своего отца. И заключил с облегчением: – Началось».

Часы показывали половину третьего ночи.

Наши отстрелялись и затихли. Все, кого оторвала от сна неожиданная стрельба, и Вологжин вместе со всеми, вслушивались в эту тишину, пытаясь понять, что она означает. Молчали телефоны и рация, лишь высоко среди мерцающих звезд удовлетворенно гудели наши самолеты, возвращающиеся с бомбежки.

– Похоже, началось, – произнес, ни к кому не обращаясь, подполковник Лысогоров. И добавил: – Похоже, на этот раз не ошиблись.

Светало. На востоке, где пролегала линия фронта, в сизой дымке разгоралась малиновая заря, и стало возможным разглядеть поднимающиеся в небо черные дымы, в то время как за спиной, на западе, еще властвовала тьма, сонно помаргивали редкие звезды. Но вскоре и там посветлело.

Грохот далекой артподготовки докатился до слуха Вологжина в шестом часу утра: долбила немецкая артиллерия, долбила настойчиво, все усиливая и усиливая интенсивность стрельбы, и стрельба эта расползалась по всему горизонту.

За два года войны Вологжин привык различать все оттенки ведения огня как немецкой, так и своей артиллерии – и эта стрельба точно была артподготовкой перед наступлением, а не, скажем, перед заурядной атакой местного значения. Он смотрел на часы, положив на артподготовку не более тридцати минут: немцы редко стреляли дольше. Он представил, как там, среди дыма и огня, наши солдаты вжимаются в землю в узких щелях и блиндажах, а в это время немецкие танки уже выходят на исходные рубежи, стараясь как можно ближе подойти к нашим окопам под прикрытием огня своей артиллерии.