Вышесказанное дает основания утверждать, что «новое слово» об итогах Бородинского сражения, сказанное Н. А. Троицким в условиях «перестройки», на деле больше походило на «хорошо забытое старое». О «победе моральной», «победе нравственной» русских при Бородине говорили Л. Н. Толстой, Е. В. Тарле, А. З. Манфред. При этом Тарле и Манфред были очень далеки от того, чтобы объявлять Бородинскую битву решающей военной победой русских войск в Отечественной войне 1812 г. Да и советский генерал-лейтенант П. А. Жилин – тот самый, который осуждал «буржуазную историографию» за «грубую фальсификацию – стремление представить Бородино как победу Наполеона», также подчеркивал, что перелом в войне 1812 г. мог наступить лишь в результате «качественного изменения самого характера боевых действий», «перехода армии от обороны к наступлению». [44] Троицкий даже похвалил Жилина за то, что он «давно и доказательно опроверг» мнение о Бородине как о «переломе в ходе всей войны». [45] Остается только недоумевать, неужели новаторский пафос Н. А. Троицкого был растрачен на опровержение двух старых работ Н. Ф. Гарнича и Л. Г. Бескровного – 1956 и 1962 гг. выпуска? [46]

«Русские ополченцы 1812 г.» Акварель неизв. худ.

Худ. В. Г. Шевченко,1970-е гг

Правда, Н. А. Троицкий обогатил отечественную историографию Бородинского сражения рассуждениями об ошибках, допущенных Кутузовым и Наполеоном в ходе баталии. Но трудно представить себе военачальника, который не допустил бы ни единого просчета в такой грандиозной битве. Главнокомандующий Кутузов и император Наполеон, наверное, не были исключениями. Кроме того, действия каждой из сторон в условиях боя всегда направлены на то, чтобы вынудить неприятеля совершить некоторые ошибки, ведущие его к конечному поражению. Поэтому можно предположить, что недостаточная инициативность Кутузова при Бородине была вызвана как широкомасштабным и решительным наступлением французов на русские позиции, так и опасениями русского главнокомандующего, что непродуманное и поспешное контрнаступление, на пути которого были способны встать гвардия Наполеона и другие свежие силы, приведет к полному разгрому русских войск и поражению в войне. Артиллерию же Кутузов берег на случай прорыва неприятеля в русский тыл и иных катастрофических последствий французских атак. В свою очередь, перечисленные историком «просчеты» Наполеона могли быть порождены: во-первых, невозможностью сокрушить правый фланг русских войск – армию М. Б. Барклая де Толли, которая занимала выгодную и хорошо укрепленную позицию на берегу р. Колочи; во-вторых, измотанностью французских войск после захвата «флешей» и Курганной батареи и, в-третьих, опасениями Наполеона, что, двинув в бой гвардию, он рискует, в случае ее неудачной атаки, [47] лишиться своего главного резерва. Наконец, читая мудрые мысли историка об ошибках двух незаурядных полководцев в генеральном сражении, нельзя не вспомнить бессмертный афоризм из великой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». [48]

Тем не менее, заслуги Н. А. Троицкого в изучении проблем Отечественной войны 1812 г. являются весьма значительными. Труды ученого сумели вновь пробудить огромный научный и общественный интерес к событиям, оценки которых в отечественной исторической литературе длительного предшествующего периода обрели, казалось, свою твердокаменную незыблемость. Результатом стал выход десятков новых работ российских историков, в которых по-новому осмысливаются ход Отечественной войны и значение Бородинского сражения. Кроме того, многие положения, выдвинутые Троицким, прочно закрепились в современной историографии данной проблематики. [49]

Так, В. М. Безотосный приводит во многом сходное описание хода и итогов Бородинской битвы, соотношения сил сторон и понесенных ими потерь. По версии Безотосного, численность русских войск составляла около 150 тыс. чел. (в т. ч. 9,5 тыс. казаков и 28 тыс. ополченцев) и 624 орудия, численность армии Наполеона – 135 тыс. чел. и 587 орудий. Сражение окончилось тем, что «вечером французские части были отведены на исходные рубежи. Русских победить не удалось». Русские войска потеряли убитыми и ранеными 40–50 тыс. чел. (прекратила существование 2-я Западная армия, которой командовал смертельно раненый при Бородине князь П. И. Багратион), французы – примерно 35 тыс. чел. Обе стороны захватили в плен примерно по 1 тыс. чел. Среди русских генералов было убито и смертельно ранено 4, ранено – 23; французы потеряли 12 генералов убитыми и 38 – ранеными. Вопрос о победителе в Бородинском сражении Безотосный считает «в целом спорным», так как, во-первых, «иностранные авторы, как правило, отдают предпочтение Наполеону, большинство же отечественных историков – Кутузову, лишь немногие считают итог ничейным»; а во-вторых, «ни один из противников не решил поставленных задач и не добился существенных результатов. Наполеон не разгромил русскую армию, Кутузов не защитил Москву». Историк также саркастически отозвался о Кутузове, который своими, «виртуозно» написанными «по горячим следам», донесениями императору Александру I (от 27 и 29 августа 1812 г.) представил исход Бородинского сражения в выгодном для себя свете, но при этом, по мнению Безотосного, грубо исказил реальность. «Даже не знаешь, как односложно оценить бородинскую реляцию Кутузова, назвать ли ее прямым обманом императора, умело составленной дезинформацией, хорошо рассчитанной придворной комбинацией или пиар-кампанией? – пишет Безотосный. – Написана она была мастерски, вполне в духе XVIII столетия, даже была сказана почти правда, но далеко не вся». [50] Действительно, через 5 дней после сражения – 31 августа царь произвел Кутузова в генерал-фельдмаршалы с пожалованием 100 тыс. руб.; жена главнокомандующего – Екатерина Ильинична (урожденная Бибикова) стала статс-дамой императорского двора. Но после того, как 2 сентября 1812 г. Наполеон занял Москву, Кутузов, разумеется, оказался в «незавидном» положении. Известно, что Александр I нередко смещал своих военачальников за проступки гораздо меньшие, чем сдача «первопрестольной» неприятелю. Однако на этот раз государь оказался бессилен наказать проштрафившегося главнокомандующего, ибо совсем недавно сам «известил всю Россию» о его «победе». Ловкий маневр Кутузова, в самых изысканных выражениях доложившего царю об успешном генеральном сражении (хотя в его реляциях предусмотрительно было опущено слово «победа»), немедленно вызвал ответную монаршую милость, и дезавуировать ее, по мнению автора, было уже невозможно. «Как-то было не с руки отменять «победу», – поясняет Безотосный, – да и как уволить признанного «победителя», к тому же еще только что произведенного в генерал-фельдмаршалы. Нужно было сохранять правительственную версию, подождать, пока не прояснится и не изменится ситуация дальше. Главное – существовала армия, значит, не все еще было потеряно». По словам Безотосного, Бородинское сражение имело «промежуточное значение», оценивать эту битву следует применительно к «судьбам каждой армии». В этом отношении Бородино, несмотря на все оговорки, видимо, все-таки признается шагом на пути к полному поражению Наполеона в войне 1812 г. Свои рассуждения Безотосный подытожил следующим образом: «Русские войска, находясь на своей территории, за короткий срок все же имели шанс восстановить численность своих рядов (даже несмотря на то, что оставили на поле сражения более 10 тыс. раненых). Для Наполеона самым ощутимым оказалась большая убыль конного состава. Бородино стало кладбищем французской конницы, что пагубно сказалось во время второго этапа войны. Недостаток кавалерии и потеря, вследствие этого, маневренности в военном отношении стали одними из основных причин катастрофической гибели наполеоновской армии в России». [51]

«Смертельное ранение генерала Багратиона на Бородинском поле». Худ. А. Велхадзе, 1948 г.

«Бородино. Бой за Багратионовы флеши». Худ. А. Ю. Аверьянов

Основной смысл рассуждений и выводов В. М. Безотосного о Бородинской битве продублирован в большой энциклопедической статье А. А. Васильева, Л. Л. Ивченко, А. И. Попова и В. Н. Земцова «Бородинское сражение». [52] Правда, здесь авторами внесены некоторые коррективы в характеристику личного состава русских войск перед генеральным сражением. Русские войска, предназначавшиеся для участия в Бородинском сражении, насчитывали около 150 тыс. чел.; из них лишь 113–114 тыс. составляли регулярные войска, около 8 тыс. – казаки и 28 тыс. – ополченцы. Эти данные сопровождены важными уточнениями. Во-первых, в состав регулярных войск входило 14,6 тыс. новобранцев, приведенных генералом М. А. Милорадовичем. Во-вторых, численность русских и наполеоновских войск перед сражением «поныне» остается дискуссионной. В-третьих, «Кутузов исходя из данных разведки оценивал силы противника в 165–195 тыс. чел.», что приводило его к осознанию весьма вероятного отступления «с поля боя» в случае, если русские войска не будут подкреплены дополнительными резервами. Используемые В. М. Безотосным данные о потерях сторон, как и об их первоначальной численности, снабжены оговоркой: «Вопрос о потерях сторон остается дискуссионным». Анализ «просчетов» Кутузова и Наполеона, инициированный в современной отечественной историографии Н. А. Троицким и отчасти продолженный В. М. Безотосным, имеет место и в этой статье. Кутузову вновь приписываются «первоначальные просчеты», связанные с отсутствием должной инициативы и неудачной, по мнению авторов, диспозицией его военных сил в начале сражения. Кутузов исправлял эту «ошибку» ценой «крупных потерь», постоянно «латая дыры» в обороне. «Просчетами» французской стороны были названы «отказ Наполеона от глубокого обхода через Утицкий лес» (т. е. от удара в тыл русских войск посредством обхода их крайнего левого фланга), и «его решение не рисковать последним резервом – Императорской гвардией», продиктованное пребыванием императора Франции «на удалении 800 лье от Парижа». Авторы убеждены, что «этот шаг лишал его единственного шанса одержать решающую победу и заключить мир». Ссылаясь также на мнение ряда историков, что Наполеон, из-за «физического недомогания», проявил «недостаточную личную активность», [53] приведшую к неполной скоординированности «французских атак» и действий «всех четырех группировок Великой армии», авторы указали на главный, по их словам, парадокс Бородинского сражения: «обе армии проявили высочайший героизм, а оба полководца оказались не на высоте».

«М. И. Кутузов у портрета Суворова». Литография

Памятник М. И. Кутузову у Казанского собора, г. Санкт-Петербург. Скульптор Б. И. Смирнов. 1837 г.

Памятник М. Б. Барклаю де Толли у Казанского собора, г. Санкт-Петербург. Скульптор Б. И. Смирнов. 1837 г.

«Портрет генерал-фельдмаршала князя М. Б. Барклая де Толли». Литография

Концепция Н. А. Троицкого, с различными ее модификациями, приобрела к настоящему времени во многом доминирующее значение для современной отечественной историографии Бородинского сражения. Между тем, сформировавшись как инструмент разрушения старых неповоротливых догматов, эта концепция со временем сама отчасти превратилась в некое подобие догмы. Первоначально выстраиваясь на «марксистско-ленинских» началах в их «перестроечном» варианте, она провозглашала творцом истории народ, а творцом победы в Отечественной войне 1812 г. – русского солдата. Но, при всей аксиоматичности и бесспорности своих формальных положений, она была нацелена на развенчание «чуждого марксизму-ленинизму» образа великого полководца. Если похвала или критика в адрес М. И. Кутузова в дореволюционный период основывалась, главным образом, на личной мотивации, связанной с отношениями между Кутузовым и другими военачальниками (прежде всего, М. Б. Барклаем де Толли, Л. Л. Беннигсеном), то в советский период в дело вмешались политико-идеологические соображения. В своем ответе на письмо военного историка профессора Е. А. Разина, опубликованном в журнале «Большевик» (1947, № 2), И. В. Сталин заявил, что Кутузов «был бесспорно двумя головами выше Барклая де Толли». К сожалению, личному мнению вождя вскоре был придан директивный характер. Русский полководец, «мужественный образ» которого, в числе «наших великих предков», прославлялся в знаменитой речи Сталина на параде 7 ноября 1941 г. [54] и стал затем одним из символов советского патриотизма в годы Великой Отечественной войны, стараниями некоторых ретивых авторов, желавших угодить «сталинскому» вкусу, был провозглашен «надклассовым феноменом», отражающим «настроения и интересы русского крестьянства». Но после смерти Сталина и состоявшегося затем разгрома его «культа» образ Кутузова часто приносили в жертву процессу очищения «марксизма-ленинизма» от примесей «сталинизма». Выразителем же чаяний прозападных – «либеральных и демократических кругов» неожиданно (в т. ч., вероятно, для самого себя) предстал «репрессированный» в период «культа личности», но затем «реабилитированный» М. Б. Барклай де Толли, «культ» которого был противопоставлен «националисту» М. И. Кутузову – представителю «воинствующего самодержавно-крепостнического патриотизма», яркому воплощению «сталинизма». [55] Однако препятствием на пути к полному развенчанию «культа Кутузова» остается победа в войне 1812 г., а также русское Бородино, открывшее путь к этой победе. Поэтому тезисы наподобие того, что в Бородинском сражении русские войска, руководимые «бездарным генералом» Кутузовым, были спасены от полного разгрома лишь «просчетами» Наполеона, как нельзя лучше способствуют диффамации образа Главнокомандующего всеми русскими армиями и ополчениями в той войне.

Впрочем, может быть, и в самом деле пора перестать «цепляться» за «отжившие мифы» о «великом полководце» Кутузове, о «русской победе» при Бородине? Ведь и без них конечная победа России над Наполеоном в 1812 г. выглядит не менее впечатляющей. С. А. Экштут в своей статье о наградах, пожалованных Александром I за Бородинскую битву, [56] с искрометной иронией цитирует донесения Кутузова Александру I от 27 и 29 августа 1812 г. об успешном отражении неприятельских «атак» во время «кровопролитнейшего и 15 часов продолжавшегося сражения». Автор наглядно показывает, что за торжественными реляциями русского главнокомандующего стояла самая неприглядная действительность. 3 сентября 1812 г., когда донесение Кутузова от 27 августа было, с купюрами и внесенными рукой царя исправлениями, помещено в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 72), «Великая армия» уже находилась в Москве. Главная квартира Наполеона разместилась в Кремле, а в руки французов, занявших Москву, попали «богатые военные трофеи: 156 орудий, 75 тыс. ружей, 40 тыс. сабель и множество другого оружия». Правда, «ни Александр I, ни жители Петербурга еще не знали об этом». [57] Комментируя представления Кутузова государю о наградах за Бородино, Экштут обращает внимание на то, что старый фельдмаршал заботился об особых поощрениях генералов, которые были «лично» известны монарху. Со ссылкой на Н. А. Троицкого [58] автор подчеркнул: «Угодливость фельдмаршала перед сильными мира сего не имела предела и часто перерастала в раболепие». В статье особо отмечен цинизм Кутузова – «опытного царедворца», посмевшего просить у царя «очень высокие награды за Бородинское сражение во исполнение повеления Александра I, данного им «еще до того, как он узнал о сдаче Москвы». Кутузов поступил, по словам Экштута, «так, словно после кровопролитного сражения не было ни сдачи Москвы, ни потери в Москве громадного количества различного оружия, которым можно было вооружить целую армию. Однако, несмотря на все это, Кутузов не стал проявлять скромность…». В статье приводятся высказывания героя Бородинского сражения генерала Н. Н. Раевского о том, что представляла собой «главная квартира» Кутузова после оставления Москвы. Раевский рассказывал, что «она всегда отдалена», «там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии егоизм», и что о судьбе России «никто не заботится». Автор признает, что в Бородинской битве «русская армия проявила массовый героизм». Дав анализ рапорта Кутузова Александру I от 29 сентября 1812 г. о наградах генералам за Бородино, Экштут делает «вывод, что спустя месяц после Бородинской битвы фельдмаршал расценивал это кровопролитное сражение как несомненную победу русской армии». Однако царь не согласился с Кутузовым; пожалованные монархом награды, вопреки традиции, оказались намного скромнее тех, которые запрашивал главнокомандующий. Александр I не пошел на поводу у «искушенного в придворных интригах фельдмаршала», желавшего лично угодить монарху и другим членам августейшего семейства. Он избрал для представленных к наградам более справедливые поощрения, которые гораздо более соответствовали истинным заслугам этих лиц, нежели те, что предлагались Кутузовым. Царь также отклонил представления о награждении генералов Д. С. Дохтурова, П. П. Коновницына и М. А. Милорадовича орденом Св. Георгия 2-й степени, получение которого предполагало «наличие полководческих доблестей. Но именно этих доблестей ни один из них, по мнению царя, не проявил во время продолжительного и кровопролитного Бородинского сражения». Единственным военачальником, получившим за Бородинскую битву Георгиевскую звезду, стал М. Б. Барклай де Толли. Экштут так поясняет это решение Александра I: «Император оценил не только его личную храбрость в Бородинском сражении, во время которого под Барклаем было убито пять лошадей, но и проявленное военным министром в начальный период войны полководческое искусство. Именно глубоко обдуманный замысел Барклая, его «скифский» план, помог русской армии избежать преждевременного генерального сражения и неминуемого разгрома в битве с превосходящими силами противника». [59] Итак, в противовес «царедворцу» М. И. Кутузову, «искушенному в придворных интригах», М. Б. Барклай де Толли предстает подлинным героем войны 1812 г., открывшим русским войскам путь к будущей победе. Барклай заранее разработал «скифский» план отступления русских армий вглубь России, навязав Наполеону самые невыгодные условия дальнейшей войны, а затем отважно сражался при Бородине – в отличие от лукавого, но безынициативного и немощного интригана-главнокомандующего. Такова логика сего повествования.