Решили не ждать подхода дружины из Переяславля. Налицо была конная рать Святополка, дружинники из Смоленска. С пепщами здесь не поспеешь — надо быстро заградить Боняку путь в глубь русских земель, немедленно выйти на Сулу и, опираясь на города сторожевой линии — Ромен, Лубен, Лукомль, Горошин, — сбить половцев.

Но когда, в конце концов, объединённая киевско-переяславско-смоленская рать подошла к Суле, то оказалось, что Боняк, разграбив и спалив попавшие ему на пути городки и сёла, ушёл через Днепр к Роси. Теперь возникла прямая опасность Киеву и его пригородным слободам. Видимо, Боняк решил повторить свой дерзкий выход 1096 года, когда за малым он не въехал в город.

Впоследствии Мономах в нескольких строках своего «Поучения» вспомнил эту отчаянную и бесплодную погоню: «И опять со Святополком гнались за Боняком и не настигли их. И потом за Боняком же гнались за Рось, и снова не настигли его».

Не слезая по нескольку дней с коня, Мономах во время этой яростной гонки не раз с горечью думал о том, что всё начинается сначала. Снова они идут за половцами по русским пепелищам, а те, как и прежде, не вступая в решающее сражение, стараются уйти загодя, до прихода русских дружин, не позволяя руссам обойти их сзади, перерезать обратный путь, отобрать полон. Они петляли среди поселений и дубрав, неожиданно переходили вброд реки, и никто не мог знать, где они появятся через несколько часов — лишь пожарища и трупы убитых людей указывали путь, по которому они шли по русским землям, и князья послушно погоняли коней вослед степнякам.

Боняк ушёл в приднепровскую степь, и Святополк с Владимиром Мономахом, так и не догнав врага, не сумев перенять на обратной дороге, возвращались в Киев.

Князья ехали рядом; Мономах говорил: «Ну что, брат, снова будем посылать за ханами, просить у них мира, меняться талями [26] . Не пора ли заняться делом и идти в степь». Святополк сумрачно молчал, но было ясно, что теперь его не придётся уговаривать, как прежде. «Вспомни, брат, — продолжал Мономах, — как мы с тобой брали их вежи после избиения Итларевой чади, как гнали в наши города скот, и коней, и верблюдов, и челядь, как освободили пленных русичей». Святополк продолжал молчать. Замолчал и Мономах. Лишь на самом подходе к Владимиру сказал: «Посылай гонцов к Святославичам. Пусть едут ко мне, к Долобскому озеру, там соберёмся все вместе и уговоримся о выходе в степь». Святополк согласно кивнул головой.

В Киеве Мономах задержался лишь на несколько; дней. Он пришёл к своей мачехе, к Всеволодовой княгине Анне, у которой жила теперь его сводная сестра Евпраксия. Она вернулась в Киев ещё в 1099 году вместе с посольством Ярополка Святополчича.

И вот теперь она сидела перед братом, молодая ещё женщина, ей исполнилось всего лишь тридцать один год, но в глазах её уже не было жизни. Она коротко отвечала на вопросы Мономаха, говорила, что будет жить в Андреевском монастыре у Янки, молиться за все грехи, что совершила она в жизни. Владимир смотрел на её ещё красивое лицо, в котором угадывалась горделивая и чистая русская краса и резкость и страстность половчанки, и думал о том, что не удалась жизнь у детей Всеволода и Анны: Ростислав погиб в сече, горячий был витязь; Евпраксии на долю выпало слишком много страстей, в которые она окунулась полностью, и всё-таки он, спокойный и уравновешенный, так любил их обоих — молодых, пылких… Он звал сестру в Переяславль, обещал найти ей мужа, шутил, по Евпраксия серьёзно и даже удивлённо отвечала ему, что она ведь замужем, а она христианка и не может выходить вновь при живом муже. Теперь про себя удивился Мономах: Генриха IV, этого негодяя и развратника, она называет своим мужем…

На следующий день Святополк позвал Мономаха к себе. Они сидели в бывшей Изяславовой палате, где ещё молодым князем-отроком не раз сидел Мономах, выслушивая старших князей Ярославичей. И теперь он вынужден был выслушивать, что говорил ему, отводя глаза в сторону, великий князь киевский — вечно неустойчивый, неуловимый, когда заходила речь о его помощи другим, и жёсткий, неуступчивый по любой мелочи, задевавшей его личные интересы…

Святополк требовал в обмен на помощь против половцев Новгород, предлагал вывести Мстислава во Владимир-Волынский. Мономах не спорил. Это возможное требование Святополка он уже обсудил с Мстиславом и теперь быстро согласился с двоюродным братом, взяв с него обещание ранней весной прибыть к Долобскому озеру.

Мономах отбыл из Киева. Перед тем он в присутствии Святополка послал гонцов в Новгород с наказом Мстиславу тотчас же прибыть в Киев и согласиться с просьбой великого князя киевского оставить Новгород для Вдадимира-Волынского.

Перед приездом в Киев Мстислав побывал в Переяславле и появился в Киеве в сопровождении Мономахова гонца, который передал Святополку слова Мономаха о том, что вот он посылает сына к нему, что сын покинул Новгород и готов ехать на Волынь, а он, Мономах, согласен, чтобы сын Святополка владел Новгородом. В ответном слове киевский князь благодарил Мономаха и сказал, что он пошлёт свой наказ в Новгород.

В Киев Мстислав прибыл с видными новгородскими мужами — посадником, тысяцким, боярами, богатыми гостями, был среди новгородцев и посол от владыки. Этим людям надлежало отпустить Мстислава из Новгорода и принять в город Святополкова сына.

В гриднице, где начались переговоры, Мстислав сложил с себя чип новгородского князя и просил Святополка, как договорились старшие князья, отправить его во Владимир. Тогда встали новгородские мужи и сказали Святополку от всех новгородцев: «Не хотим ни тебя, Святополк, ни сына твоего. Если же две головы у сына твоего, то посылай его; а Мстислава дал нам ещё Всеволод Ярославич, и вскормили мы сами себе князя, а ты ушёл от нас».

Поражённый Святополк слушал новгородцев и смотрел на Мстислава, а тот тихо сидел, положив руки на стол, и лишь пальцы его словно струились в ответ на речи своих приспешников. Святополк и уговаривал, и грозил им, но всё было безуспешно. Пря [27] закончилась тем, что новгородцы взяли Мстислава и увели на своё подворье. Перед уходом новгородский князь просил у Святополка прощения, и тот с досадой лишь развёл руками.